Алексей Сокин - Проблемы западноевропейской морской торговли XIII – XV века в освещении российской медиевистики
Ф. Я. Фортинский постарался избежать рассмотрения причин падения Ганзы, мотивируя это тем, что подобные сюжеты выходят за рамки его исследования, хронологически оканчивающегося 1370 г.
Одним из наиболее дискуссионных вопросов в дореволюционной историографии был вопрос о русско-ганзейских отношениях и причинах закрытия немецкого двора в Новгороде при Иване III. А. И. Никитский первое появление немецких купцов в Новгороде относил «к исходу XII века»[157].
А. С. Лаппо-Данилевский в отзыве на монографию А. И. Никитского «История экономического быта Великого Новгорода» (М., 1893) несколько корректировал это утверждение, считая, что немцы к этому времени не просто появились на новгородской земле, а прочно утвердились в качестве постоянных торговых партнеров, с которыми заключались специальные соглашения о беспошлинной торговле, которые имели в русских землях, в частности, в Смоленске, свои «церковь, двор, старосту, капиталы и гири»[158].
Ректор Санкт-Петербургского университета и одновременно директор Санкт-Петербургского археологического института Иван Андреевский (1831–1861) начинал отсчет торговым связям Новгорода с немецкими купцами с XI в., со времен Ярослава I[159]. В XIII же веке эти отношения вступали в эпоху расцвета, о чем свидетельствовал договор 1270 г. Исследователь выделял несколько причин, приведших к заключению подобного договора, среди них – и опасности торгового пути, и необходимость получения торговых привилегий вследствие нарастания конкуренции в Новгороде, и оформление немецкого союза в Новгороде. Как мы видим, автор рассматривал эти причины односторонне, отмечая выгодность подобного шага для немецких партнеров. Заинтересованность новгородцев Андреевским характеризовалась слишком упрощенно, как стремление «сильнее привязать немцев к Новгороду»[160]. Андреевский считал, что до 1270 г. отсутствовали какие-либо договорные отношения между Новгородом и немецкими купцами, потому что русская сторона не желала установления невыгодных для нее условий торговли. Отсюда все дошедшие до нас документы XIII в., оговаривавшие права и обязанности торгующих сторон, являются, по мнению исследователя, ничем иным, как проектами, черновыми вариантами договора 1270 г.
Декан историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, профессор Василий Бауэр (1833–1884) вообще утверждал, что «до второй половины XV столетия запад имел весьма смутные понятия о восточной части Европы», и первые контакты на правительственном уровне установились лишь при Иване III и его сыне Василии III (конец XV – начало XVI вв.)[161].
В отношении особенностей русско-немецкой торговли все вышеназванные историки были единодушны в том, что она находилась под строгим контролем сначала новгородской республики, а потом – московского князя, что, однако, не мешало установлению немецкой монополии на северное направление европейской торговли. Об установлении тяжелой монополии Ганзы на русскую торговлю впервые было заявлено в немецкой историографии. В частности, Георг Сарторий в своем труде «Geschichte des hanseatischen Bundes» (1801-1808 гг.) писал о заключении неравноправных договоров между Ганзой и ее торговыми партнерами, что позволяло ей диктовать свои условия в посреднической торговле, но, однако, не мешало, по его мнению, благотворному культурному влиянию Ганзы в монополизированных ею областях. В русской исторической науке второй половины XIX в. полностью отвергалось позитивное культурное влияние Ганзы на развитие русской народности, но охотно признавалась монополия Ганзы на русско-немецкую и вообще русско-европейскую торговлю[162].
Как отмечал профессор Нежинского историко-филологического института, впоследствии заведующий институтской библиотекой Михаил Бережков (1850–1932), «нужно согласиться с немецкими историками, что торговля с Новгородом была очень выгодна для Ганзы»[163]. Но этот же автор в отличие от других русских ученых усматривал в установлении подобной монополии и благотворное влияние для Новгорода и всех русских земель, в частности, в области развития отдельных ремесленных промыслов и отраслей промышленности, тесно связанных с торговой деятельностью.
О положительном влиянии немецкой торговли для Новгорода упоминал и И. Е. Андреевский, отмечая, что именно благодаря русско-ганзейским отношениям и торговым договорам шло бурное развитие Новгорода как торгового центра, во многом подрывавшего экономику ливонских городов, тоже претендовавших на значение важных перевалочных пунктов[164].
В числе причин, приведших к упадку новгородской торговли на европейском рынке, А. И. Никитский и А. С. ЛаппоДанилевский называли невыгодные условия внутреннего новгородского рынка, систему ганзейских монополий, разложение Ганзейского союза и «торжество московского порядка»[165]. М. Н. Бережков в своих рассуждениях шел несколько дальше, связывая упадок новгородской торговли с отсутствием у Новгорода «купеческого или государственного флота». Причем в сложившейся ситуации этот исследователь винил не ганзейские города и иностранных купцов, якобы мешавших выходу новгородцев на европейский рынок, а особенности самого новгородского быта, где боярская дума значительно превосходила купеческую и не была заинтересована в строительстве собственного флота и проведении протекционистской политики, а также специфику новгородской колонизации, направленной не к балтийским берегам, а на северо-восток Руси (Поморье, Сибирь). Именно в рамках концепции самостоятельного выхода русских земель к Балтийскому морю и развития независимой торговли М. Н. Бережков рассматривал события конца XV в., связанные с закрытием Немецкого двора в Новгороде при Иване III. Полемизируя с Н. М. Карамзиным, М. Н. Бережков считал, что закрытие Немецкого двора в Новгороде – отнюдь не бесцельный ошибочный поступок московского князя, приведший к нарушению сложившихся экономических связей, а далеко продуманный политический шаг, направленный на защиту прав русского купечества и национальных интересов. Подобным образом Иван III желал добиться равноправных условий в русско-ганзейской торговле, а именно отмены беспошлинной торговли немецких купцов на территории Московского государства и Новгорода, право свободного передвижения русским купцам в качестве торговых партнеров за пределами русского государства, возможности строительства торгового флота и выхода в Балтийское море[166].
К северному направлению морской торговли отечественные исследователи относили торговые центры Фландрии и Англии. Фландрский город Брюгге не относился к Великой Немецкой Ганзе, как считало большинство исследователей, вследствие того, что он являлся «самым крупным по оборотам торговым городом Европы», «одним из самых важных центров кредитных операций»[167] и слишком дорожил своей самостоятельностью. Его называли «северной Венецией», хотя, как верно подмечал А. К. Дживелегов, он во многом превосходил ее. А. К. Дживелегов выделял несколько причин роста торгового могущества этого города: благоприятные географические условия, продуманная политика графов, основанная на принципах свободной торговли (что выражалось в уменьшении таможенных пошлин, смягчении «складочного права» и создании условий для организации иностранных контор и поселений), и др.[168] Этот же исследователь отмечал важную особенность экономического роста Брюгге: «чем больше увеличивалась торговля Фландрии, тем больше купечество Брюгге сокращало свою активную деятельность. Его торговый флот уменьшался, торговые поездки делались все реже»[169]. Местное купечество благодаря запрету торгового обмена между иностранцами на территории Брюгге становилось важным посредником в западноевропейской торговле, т. к. здесь пересекались все важнейшие средневековые торговые магистрали. «Богатство Фландрии держалось на двух фактах: на ее шерстяной промышленности и на удобном положении порта Брюгге, – заявлял А. К. Дживелегов. Однако, далее, анализируя причины экономического упадка Фландрии, он акцентировал внимание на первом из них. Из его логики рассуждений следовал вывод о том, что стремительно возросшее суконное производство Англии, вышедшее на мировой рынок, окончательно разорило это государство. В представлении А. К. Дживелегова Фландрия не могла конкурировать с английскими сукнами, т. к. Англия представляла собой иной – капиталистический – более развитый тип промышленного производства.
В Англии отечественные исследователи находили первые ростки развития капиталистических отношений. Причем процесс этот начинался с английской промышленности и плавно перетекал в сферу торговли, где возникали первые купеческие компании, организованные уже не на средневековой основе. Развитие национального купечества поддерживало английское правительство, что в немалой степени способствовало успехам английской коммерции, в то время как в Германии, где существовала Великая Немецкая Ганза, главной опорой морской торговли служили города. Именно они, по мнению Дживелегова, создали немецкий флот и превратили весь север Европы в область немецкой экономической активности[170].
