Алексей Сокин - Проблемы западноевропейской морской торговли XIII – XV века в освещении российской медиевистики
Несколько особняком в дореволюционной историографии стоит мнение декана историко-филологического факультета Киевского университета Александра Никитского (1842–1886), который связывал образование купеческих союзов с патриархальным строем и рискованными условиями международного рынка на Балтийском поморье XIII–XV веков[146]. Основу для образования купеческих союзов, как считал историк, заложили родственные отношения между членами одной общины.
Это слишком безусловное утверждение подверглось острой критике со стороны члена Императорской Санкт-Петербургской академии наук Александра Лаппо-Данилевского (1863–1919), усмотревшего в нем значительное влияние немецкой историографии. По мнению историка-русиста, в образовании купеческих компаний главную роль сыграли не только опасность далекого плавания, но и риск конкурентной борьбы и развитие системы кредита[147]. Развивая далее этот тезис, Лаппо-Данилевский находил подобные купеческие общества и на русской почве, выделяя в Новгороде два типа торговых ассоциаций: «societas fratrum» (с вложением в товарищество всего имеющегося у купца капитала) и «commenda» (с долевым участием в деятельности товарищества)[148], которые, однако, не эволюционировали в крупное купеческое образование.
Складывание ганзейского союза большинство исследователей рассматривали как закономерный процесс, протекавший с переменным успехом. Как отмечал Ф. Я. Фортинский, объединение городов происходило не так гладко, как это представлено во многих учебных пособиях по всеобщей истории, вышедших в конце XIX – начале XX вв.[149] В деятельности этого союза наступали как периоды наибольшего сплочения, так и фактического распада и разложения. И те, и другие моменты возникали во время продолжительной войны приморских вендских городов с Данией за господство на Балтийском море. Первоначально в 1362 г. ганзейский союз потерпел поражение от датского короля Вальдемара IV, что привело к большим экономическим потерям городов, составлявших основу этого союза, и к отказу от выполнения всех предписаний остальными его членами. «Одни торговцы, несмотря на запрет, плавали с товарами в Данию и Шонен; другие – чтобы получить законный предлог на такую торговлю, приобретали право гражданства в городах, не принадлежавших к Ганзе, и под именем тамошних купцов возобновляли сношения с Данией; на сеймы являлись представители немногих городов… Прусские города прислали к вендским резкое письмо, где отказывались от продолжения сбора пошлины на военные издержки и даже требовали назад деньги…»[150]. Однако, уже во второй войне с Данией Ганзейский союз достиг больших успехов благодаря пересмотру своей внутренней политики и установлению жесткой дисциплины.
Победа в этой продолжительной войне принесла приморским вендским городам не только восстановление прежних привилегий и льгот на Балтийском море, но и усиление своего влияния на Балтийском и Северном морях. «Вторая война с Вальдемаром IV, кончившаяся блестящим ганзейским миром, увеличила влияние приморских вендских городов на заграничные немецкие конторы и содействовала упрочению самого союза городов и купцов немецкой ганзы»[151].
Характеристика внутренней структуры Великой Немецкой Ганзы являлась одним из самых слабых мест отечественной историографии. А. К. Дживелегов попытался определить принципы, на которых держалось это объединение, и пришел к выводу, что при крепкой внутренней организации ее деятельность была слабо регламентирована. Помимо равноправия и полной свободы каждого из ее членов, ганзейцы наделялись всеми привилегиями и льготами в проведении торговых сделок в большинстве стран Западной Европы. Единственным строгим правилом деятельности этого союза было неукоснительное выполнение постановлений Кельнской конфедерации, а в последующем – решений съездов городов в сфере торговли. Постановления политического характера, среди которых было участие в военных действиях, не имели принудительной силы. Во внутренней структуре Ганза сначала делилась на трети, потом на четверти: вендскую (Любек), нидерландско-вестфальскую (Кельн), прусско-лифляндскую (Данциг), саксоно-бранденбургскую (Брауншвейг).
Ведущую роль в деятельности ганзейского союза играли приморские вендские города, исследованию которых была посвящена монография Ф. Я. Фортинского, первенство которым отдавал и В. Михайловский, но при этом последний особенно подчеркивал соперничество Любека и Кельна за право ведения всех дел, связанных с Ганзой. Что касалось вопросов, входивших в ведение этого торгового союза, то он был достаточно широк: от сугубо торговых сделок до крупных политических проблем, как например, объявление и ведение войны с датским королем Вальдемаром IV за политическое господство на Балтийском море. Как отмечал Михайловский, «все… государи, князья и послы искали поддержки и содействия всесильной Ганзы»[152]. К числу торговых вопросов относились те, которые регулировали дела всех купцов как внутри союза, так и за его пределами, поэтому интересы остального городского населения, как правило, не учитывались, более того, зачастую вызывали враждебное отношение со стороны купечества, как, например, демократические цеховые движения XIV в.[153] Общей ганзейской казны не существовало, а все расчеты носили запутанный характер, да и членство в Ганзе не принуждало к исполнению каких-либо обязанностей.
То же самое мнение мы встречаем и в монографии А. К. Дживелегова «Средневековые города в Западной Европе», который указывал на сохранение индивидуального характера в проведении любых торговых операций.
Итак, Ганза, по мнению В. Михайловского, осуществляла защиту торговых и, насколько это было необходимо, политических интересов купечества, в свою очередь, не обязывая их нести повинности и не ограничивая их в своей деятельности. Она создавала благоприятные условия как для существования средневекового купечества, так и для экономического и политического роста городов, которые в конечном итоге и выступили основными виновниками ее упадка[154].
Конечно же, в распаде Ганзы лежал, по мнению В. Михайловского, целый комплекс причин, среди которых важное место занимал природный фактор. Изменение ареала обитания сельдей привело к нарушению всей сложной цепочки ее обработки и реализации. В итоге исчез один из основных предметов торговли, резко увеличилась безработица городских ремесленников, а купцы потерпели непоправимые убытки. В числе неблагоприятных причин В. Михайловский называл «открытие Америки и морского пути в Индию», укрепление отдельных территориальных князей в Германии, усиление и выход из союза представителей соседних государств, насильственное закрытие ганзейской конторы в Новгороде великим князем московским Иоанном III. «Немецкий орден поссорился с Ганзой, и прусские города перестали участвовать в ее делах… Возвышение герцогов бургундских, укрепление национального сознания в скандинавских государствах, энергичная политика Тюдоров в Англии, – все это подрывало жизненные нити союза…»[155]. К числу уже обозначенных причин А. К. Дживелегов добавлял свои – это «узость экономического кругозора», которая заключалась в неумении ганзейцев комбинировать отживавшие средневековые операции с наиболее передовыми – кредитными[156].
Ф. Я. Фортинский постарался избежать рассмотрения причин падения Ганзы, мотивируя это тем, что подобные сюжеты выходят за рамки его исследования, хронологически оканчивающегося 1370 г.
Одним из наиболее дискуссионных вопросов в дореволюционной историографии был вопрос о русско-ганзейских отношениях и причинах закрытия немецкого двора в Новгороде при Иване III. А. И. Никитский первое появление немецких купцов в Новгороде относил «к исходу XII века»[157].
А. С. Лаппо-Данилевский в отзыве на монографию А. И. Никитского «История экономического быта Великого Новгорода» (М., 1893) несколько корректировал это утверждение, считая, что немцы к этому времени не просто появились на новгородской земле, а прочно утвердились в качестве постоянных торговых партнеров, с которыми заключались специальные соглашения о беспошлинной торговле, которые имели в русских землях, в частности, в Смоленске, свои «церковь, двор, старосту, капиталы и гири»[158].
Ректор Санкт-Петербургского университета и одновременно директор Санкт-Петербургского археологического института Иван Андреевский (1831–1861) начинал отсчет торговым связям Новгорода с немецкими купцами с XI в., со времен Ярослава I[159]. В XIII же веке эти отношения вступали в эпоху расцвета, о чем свидетельствовал договор 1270 г. Исследователь выделял несколько причин, приведших к заключению подобного договора, среди них – и опасности торгового пути, и необходимость получения торговых привилегий вследствие нарастания конкуренции в Новгороде, и оформление немецкого союза в Новгороде. Как мы видим, автор рассматривал эти причины односторонне, отмечая выгодность подобного шага для немецких партнеров. Заинтересованность новгородцев Андреевским характеризовалась слишком упрощенно, как стремление «сильнее привязать немцев к Новгороду»[160]. Андреевский считал, что до 1270 г. отсутствовали какие-либо договорные отношения между Новгородом и немецкими купцами, потому что русская сторона не желала установления невыгодных для нее условий торговли. Отсюда все дошедшие до нас документы XIII в., оговаривавшие права и обязанности торгующих сторон, являются, по мнению исследователя, ничем иным, как проектами, черновыми вариантами договора 1270 г.
