Джон Кроссан - Библия. Ужас и надежда главных тем священной книги

И наконец, показательны поэтические слова, которые Бог обращает к каждому из трех действующих лиц перед тем, как закрыть для них Сад навсегда. Змей уже не единственное бессмертное животное, а лишь единственное животное, которое ест прах (Быт 3:14–15). Еве суждены муки родов и подчинение мужу (Быт 3: 16). Адам будет трудиться в поте лица на неподатливой земле (Быт 3:17–19). В одном стихе сказано о Еве, в двух – о змее, и в трех – об Адаме.

Традиционно думают, что главы Быт 2–3 повествуют о послушании и непослушании, человеческом грехе и возмездии свыше, а также «грехопадении» человека. Однако ни одного из этих слов в тексте нет. Человечество предпочло жить с проблемой совести, а не с иллюзией бессмертия. Иными словами, речь не идет о наказании. Условия человеческой жизни – не кара небесная.

Рассказы о древе вечной жизни в Эдеме и о цветке вечной юности у Гильгамеша не были трагическими переживаниями об утерянном рае. Они были лишь притчами о невозможности. Вечная жизнь и счастливое посмертие – не для людей. Одним словом, Междуречье не Египет. Но почему, кстати, Междуречье столь сильно отличалось от Египта в плане представлений о загробной жизни?

Быть может, жители Междуречья острее ощущали бренность жизни – со своими-то кирпичными зиккуратами против египетских храмов, сложенных из огромных камней. Быть может, они жили в большей неуверенности – при двух-то непредсказуемых ежегодных половодьях Тигра и Евфрата против одного предсказуемого половодья Нила. Быть может, у них было меньше чувства безопасности – на огромном перепутье Европы и Азии, – тогда как египтяне обитали в северо-восточном углу Африки. Как бы то ни было, Междуречье (а за ним Израиль) никогда не поддавалось великому египетскому самообману: считать, что людей после смерти ожидает вечная жизнь.

Представьте Быт 2–3 как божественный вызов или эволюционное пари. Лишь один вид на свете защищен от истребления себя и / или своего мира не автоматическим инстинктом, а сознательной совестью. И что же его ждет в таком случае?

Где мы? И что дальше?

В этой книге мы пытаемся понять, как согласовать два образа Бога: мирного Даятеля и жестокого Судии. Ведь оба эти образа встречаются на всем протяжении христианской Библии. И как примирить евангельского мирного Иисуса на мирном осле с воинственным Христом Апокалипсиса на боевом коне. Здесь, в главе 3, мы начали путешествие по Библии с Эдемского сада. Казалось бы, в Быт 2 мы видим Бога мирного и благого, а в Быт 3 – Бога, жестоко наказывающего не только Адама и Еву, но и все человечество. И не сталкиваемся ли мы поэтому с проблемой «Как читать Библию – и остаться христианином» с первых же страниц Библии?

Однако в данной главе мы прочли библейский рассказ об Адаме, Еве, пакостнике-змее и древе вечной жизни в свете более ранних месопотамских легенд о Гильгамеше, Энкиду, пакостнике-змее и цветке вечной жизни. Мы вынесли за скобки более поздние христианские толкования, усматривающие в Быт 3 тему грехопадения и первородного греха.

Если читать эти рассказы вместе и в контексте «плодородного полумесяца», становится ясной их общая весть: смертность – участь человеческая. История о том, как человек получил бессмертие, но тут же утратил его, иносказательно указывает на то, что бессмертие вообще не для человека. Гильгамешево купание (и потерянный цветок) и Адамов обед (и потерянное дерево) были не трагедией, а неизбежностью.

Мы также видели в этой главе нечто очень важное для христианской Библии и нашей книги. Человечество выбрало – я не оговорился – свой путь: есть от второго древа и жить вторым древом, то есть древом познания добра и зла, древом совести. Так в Быт 2–3 Израиль творчески адаптировал и переработал месопотамские мотивы.

В главе 4 мы поговорим о четвертой главе Книги Бытие и некоторых очевидных вопросах. Если Быт 2–3 не говорят о божественном возмездии, возможно, оно, наконец, появляется в Быт 4? Что происходит, когда человек выходит за пределы Сада, а в руководителях у него – одна лишь совесть? Какое место здесь занимает, если занимает, Бог жестокого воздаяния?

Еще один важный вопрос: кто и в каком контексте впервые использует слово «грех»? Предшествуют ли ему божественные угрозы («только попробуй…»)? И следуют ли за ним божественные наказания? Если «первородный грех» отсутствует в Быт 2–3, может быть, он случается позже, когда возникает цивилизация? И каков смысл первородного греха в Быт 4?

Глава 4

Насилие

От первого обтесанного камня до первого расплавленного железа прошло почти три миллиона лет, а от первого железа до водородной бомбы – лишь три тысячи лет.

Покойный Сэмюэл Крамер, профессор факультета востоковедения Пенсильванского университета, дал своей книге «История начинается в Шумере» подзаголовок «Тридцать девять начал в документированной истории». Одним из таких начал была «логомахия»: «первые литературные споры». Греческое слово «логомахия» означает «войну слов» или «диспуты». Впрочем, нам с нашими перепалками обычно далеко до шумерских «войн слов», которые имели поэтический характер и отличались новизной мысли. Но мысли о чем?

В этих шумерских литературных диспутах выведены противники, каждый из которых возвышает себя и пытается доказать, что он главнее. Это диспуты «Мотыги против Плуга», «Зерна против Овец», «Зимы против

Лета», «Птицы против Рыбы», «Меди против Серебра» и «Финиковой Пальмы против Тамариска». Общая закономерность хорошо прослеживается в первых пяти из них и отчасти даже в шестом, который сохранился лишь фрагментарно. Последовательность такая: вступительная ситуация, интерактивный диспут, вердикт о победителе. Свыше объявлено, что победу одержали, соответственно, Мотыга, Зерно, Зима, Птица, Медь и, видимо, Финиковая Пальма.

Однако больше всего шумеры размышляли о составных частях неолитической революции и о том «даре» цивилизации, которую она принесла в Южное Междуречье. А поскольку у них уже существовала письменность, то не только размышляли, но и оставили нам письменные свидетельства своей рефлексии. В этих диспутах шумерские интеллектуалы сделали попытку понять культурные плюсы и минусы, достоинства и недостатки, приоритеты и преференции, которые дает цивилизация.

«Земледелец, чем же он лучше меня?»

Однако есть еще один образец такого произведения, более сложный по формату. Оно включает спор внутри рассказа, а потому может быть названо как рассказом, так и спором.

Крамер называет данный рассказ «Инанна выбирает мужа» и отмечает: «По форме он отличается от других произведений этого жанра (диспутов. – Д.К.). Это скорее маленькая пьеса с несколькими действующими лицами». В науке встречаются и другие названия: «Думузи и Энкимду» (или, если более полно, «Думузи и Энкимду: диспут между богом пастухов и богом земледельцев)».[11]

С учетом нашей темы обратим внимание на последнее название, поскольку именно шумерский диспут между божественными братьями, богом пастухов и богом земледельцев, я беру в качестве матрицы для библейского конфликта между человеческими братьями в Быт 4, пастухом Авелем и земледельцем Каином. Оба случая включают конфликт – мирный или жестокий – и в обоих случаях участвует божество (Богиня или Бог).

В шумерской драме четыре действующих лица: Уту, бог Солнца и (дистрибутивного!) правосудия; его сестра Инанна, богиня плодородия и войны; Думузи, бог пастухов; и его брат Энкимду, бог земледельцев (ETCSL 4.08.33). Действие начинается с того, что Уту советует Инанне выйти замуж за Думузи. Она отказывается: «Пастух на мне не женится… На мне женится земледелец». Это приводит к спору между потенциальными супругами.

Сначала пастух Думузи требует ответа: чем земледелец лучше него? Он сравнивает плоды своей деятельности с плодами деятельности Энкимду, «человека каналов и плотин». Спор идет не в обычном формате, когда пастух превозносит собственные продукты и принижает продукты земледельца, после чего земледелец отвечает тем же. В данном случае пастух Думузи лишь настаивает, что его продукты ничем не хуже, чем продукты земледельца Энкимду. А раз так, почему Инанна отвергает его? Заканчивается его речь вопросом, с которого началась: «Земледелец, чем же он лучше меня?»

Потом пастух Думузи пытается обострить конфликт: «Пастух на… равнине, Думузи на… равнине затевает ссору» с пастухом Энкимду. Однако последний настроен миролюбиво:

С тобой, пастух, с тобой, пастух, с тобойИз-за чего мне тягаться?Пусть твои овцы щиплют траву на берегу реки,Пусть твои овцы бродят среди моих возделанныхземель.

В итоге Инанна решает выйти замуж за пастуха Думузи. Последний решает ответить любезностью на любезность и приглашает земледельца Энкимду на свадьбу: