Юрген Торвальд - Сто лет криминалистики
Каждый понимал, что этот вопрос будет иметь особое значение. Трюффер спросил: «Вы не забыли сделать выводы из проведенного вами в 1952 году опыта?»
Оказалось, что Трюо в 1952 году отравил собаку и закопал ее на кладбище в Лудёне. Когда собаку выкопали спустя два года и исследовали, то Трюо был озадачен тем, что в собаке не обнаружили яда, которым она была отравлена.
«Ну, — сказал Трюффер, — вы знаете, как это объяснить? Где яд? Вы его не нашли ни в животном, ни в окружающей его почве. Куда же он исчез?»
Трюо заявил, что он этого не знает.
«Тогда, — сказал Трюффер, — мы должны признаться, что стоим перед неизведанным еще миром, когда речь идет о воздействии мышьяка на почву и трупы». Он продолжал: при определении вопроса, мог ли мышьяк проникнуть в труп из почвы или нет, токсикологи не имеют теперь права исходить из существовавших до сих пор положений. Они должны признаться, что достигли границы, которую не положено переходить, пока не изучат лучше то, что за ней лежит.
Если семь лет назад именно выступление Трюффера определило решение второго процесса в пользу обвиняемой, то и теперь оно сыграло такую же роль. Однако решающие слова на этот раз произнес профессор Лемуань, которому, как биологу, обвинение поручило проверить утверждения Трюффера. После длинного выступления об исследованиях в Лудёне и в Институте Пастера он заявил: «Нужно доказать, что бактерии гниения способствуют растворимости мышьяка. Но мы не можем пока судить о том, имеет ли место процесс растворения мышьяка в данной почве или нет, так как этот процесс зависит от слишком многих неизвестных нам обстоятельств…»
Этим заявлением Лемуань подтвердил правоту Трюффера, Оливье, Лепэнтра, Кайлинга и Бастиса, что нельзя исключить возможность проникновения мышьяка в трупы из почвы. А раз такая возможность не исключается, как бы мала она ни была, нужно решать дело в пользу обвиняемой независимо от того, что думают о ее виновности или невиновности.
Адвокат Готра, ловивший, затаив дыхание, каждое слово эксперта, вскочил и воскликнул: «Вот и конец делу Беснар!..»
И действительно, драма, длившаяся больше десяти лет, подходила к концу. 12 декабря 1961 года за отсутствием доказательств суд снял с Марии Беснар обвинение в убийстве двенадцати человек.
12. Барбитураты — поток ядов. Дело Армстронга
Осознание и признание того факта, что возможности токсикологии на сегодняшний день ограничены, — важный урок, вынесенный из дела Беснар. Это дело было необычным. Но история нуждается в таких делах, чтобы обратить внимание на то или иное явление. И может быть, урок, извлеченный из дела Беснар, был своевременным.
Стремительное развитие химико-фармацевтической промышленности к середине XX века, изготовление большого числа новых синтетических ядов и лекарств воспринимались токсикологами как угроза растущей опасности. Это была опасность того, что в руки многих миллионов людей попадали все новые яды, новые средства убийств, самоубийств или случайных отравлений, которые буквально ускользали от судебных токсикологов.
Когда в 1863 году Адольф Байер, в то время профессор органической химии при Берлинской промышленной академии, получил барбитуровую кислоту, он и не догадывался, что положил начало созданию целого ряда ядовитых медикаментов. Через сто лет они станут кошмаром для токсикологов. Лирически настроенный профессор назвал полученную им кислоту именем предмета своего юношеского увлечения — Барбара. Спустя сорок лет, в 1904 году, два других немецких ученых, Эмиль Фишер и Иосиф Меринг, установили, что производные барбитуровой кислоты — барбитал и фенобарбитал — могут быть использованы как снотворное. Находясь в Северной Италии, проездом в городе Верона, Эмиль Фишер назвал барбитал вероналом. Фенобарбитал стал называться люминалом.
В первое же десятилетие после появления веронала и люминала они стали служить средством самоубийства. Эмиль Фишер пытался доказать отравление барбитуратами, как назывались новые средства, обнаруживая их в волосах пострадавших. Но когда в период с 1924 по 1931 год отравления барбитуратами участились, пришлось вплотную заняться методами их обнаружения.
Сначала, как и для алкалоидов, появились цветные реакции, которые носили имена своих исследователей: итальянца Парри, голландца Цвиккера, немца Бодендорфа, американца Коппани.
В конце 30-х годов еще не было известно, какой размах примет изготовление снотворных и успокоительных средств двумя десятилетиями позже. Вторая мировая война и тяжелые послевоенные годы, растущая нагрузка на человека, вызванная сложной политической и экономической обстановкой атомного века, — все это подготовило почву для того, чтобы неизмеримо выросла потребность в средствах, успокаивающих взвинченные нервы. Появилось множество производных барбитуровой кислоты: от альфенала, амитала, дельвинала, дормина и эвипана до мабарала, нембутала, ноктала, фанодорма, зандоптала и зеконала. Все это множество барбитуратов комбинировали с меньшим числом других, часто не менее ядовитых медикаментов. Когда токсикологи Англии, Америки и Западной Германии составили списки барбитуратных препаратов и описали внешний вид некоторых из них, то Эмиль Вайнинг, директор Института судебной медицины в Эрлангене, насчитал 265 наименований только немецких препаратов. В 1948 году мировое производство барбитуратных препаратов достигло 300 тонн. В такой маленькой стране, как Дания, с населением в 4,5 миллиона человек, в 1957 году потребление барбитуратных препаратов составило около 9 тонн. В Англии число самоубийств барбитуратами к 1954 году выросло в двенадцать раз по сравнению с 1938 годом. Раскрытое в Англии летом 1955 года дело об отравлении детей заставило сделать вывод, что барбитураты являются средством не только самоубийств, но и убийств.
Ареной событии стал прибрежный город Госпорт. 22 июля 1955 года во втором часу дня доктор Бернард Джонсон и дежуривший с ним доктор Бьюкенэн получили телефонограмму из госпиталя в Гасларе. Звонил санитар Джон Армстронг. Он сообщил, что его пятимесячный сын Теренс тяжело заболел и лежит дома. Если доктор Джонсон не поторопится, то будет уже поздно. Джонсон немедленно выехал по вызову.
Армстронги были знакомы врачу. Речь шла о молодой супружеской паре, проживавшей в его районе с февраля 1954 года. Джону Армстронгу было лет двадцать шесть, а Жанет, его супруге, не больше девятнадцати. Оба были ограниченными людьми, часто ссорились, дрались, расходились и сходились вновь. И в такой обстановке Жанет родила трех детей: Стефана, Памелу и Теренса. Стефан умер в марте 1954 года. Все это было известно доктору Джонсону. По дороге он думал о том, что уже прошлой ночью Джон Армстронг звонил ему и сообщал о болезни Теренса. Так как там не было ничего срочного, Армстронгов в 9 часов утра посетил коллега Джонсона, Бьюкенэн, который застал ребенка здоровым и жизнерадостным.
Через десять минут после вызова доктор Джонсон был уже в доме Армстронгов, подошел к стоявшей в спальне коляске и констатировал, что Теренс только что скончался. Жанет Армстронг была взволнована, но ее круглое лицо с чувственными губами не выражало ни страха, ни печали. Джонсон попросил рассказать, что было с ребенком. После длительных расспросов ему удалось узнать, что Теренс и Памела уже вчера плохо себя чувствовали. Часа в 4 или 5 дети съели печенье с молоком и их вырвало. В 7 часов, когда Джон Армстронг вернулся с работы, оба чувствовали себя снова хорошо. В 11 часов вечера Жанет заметила, что Теренс задыхается. Он покрылся холодным потом, и его невозможно было разбудить. Джон Армстронг вызвал у ребенка рвоту, но он не проснулся. В первом часу ночи Джон обложил ребенка грелками. Когда лицо Теренса посинело, он позвонил доктору Бьюкенэну. Но Бьюкенэн, как утверждала Жанет, был так недоволен ночным звонком, что Джон не осмелился попросить его тотчас приехать. Настало утро, и Теренсу стало лучше. Но днем, около 12 часов, когда Джон пришел обедать, лицо ребенка снова имело синеватый оттенок. У него было нарушено дыхание, и его опять не могли разбудить. Тогда отец решил еще раз позвонить врачу. Вот и все. «Но почему же Джон не позвонил из ближайшей телефонной будки, а поехал на велосипеде за шесть километров к месту работы в Гаслар, откуда и звонил?» — поинтересовался Джонсон. Жанет Армстронг пожала плечами. Она этого не знала. Она вообще ничего не знала.
Таких семей, как Армстронги, у доктора Джонсона было много среди его пациентов, необразованных, ограниченных, многодетных. Их не очень расстраивала смерть ребенка. Но так как он не мог установить причину смерти, он поставил об этом в известность коронера Госпорта, который послал в дом Армстронгов своих ассистентов Балли и Эджа. Они забрали молочную бутылочку ребенка, его подушку со следами рвотной массы и доставили маленький труп в морг. Во второй половине дня доктору Гарольду Миллеру, патологу больницы, поручили произвести вскрытие.
