Континент Евразия - Савицкий Петр Николаевич
Вопрос о роли монголов В. В. ставил не только исторически, но также историософски. Именно так он трактовал вопрос в словах, обращенных к пишущему эти строки: "В связи с монгольской империей можно до некоторой степени говорить о единстве (конечно, тоже временном) степной полосы от Венгрии до Хингана как об особом историческом мире; но, несмотря на большое число кочевых политических образований, только монголы на короткое время объединили под своей властью культурные страны восточной и западной Азии; может ли это совершиться еще раз, этого никто не знает. Монгольское владычество всем странам, где оно было, оставило в наследство большую политическую устойчивость, но в остальном его последствия были неодинаковы. До сих пор не могу объяснить себе факт, что из Китая только в эпоху монгольского владычества отправлялись большие морские экспедиции, тогда как персидское мореплавание в эпоху монгольского владычества потеряло всякое значение (сказанное в моем "Историко-географическом обзоре Ирана", как у моих предшественников, будто "среднеазиатские арийцы вообще никогда не могли преодолеть страха перед морем", как я с тех пор убедился, совершенно неверно"). Здесь В. В. оперирует с понятием "степной полосы от Венгрии до Хингана", как с представлением об особом историческом мире. В том же письме он анализирует понятие Европы, как особого культурного мира. Он говорит: "И это для меня только временное явление; такого мира не было в древности, и он образовался под влиянием таких поздних явлений, как латинская колонизация и распространение католичества, — и, конечно, останется не навсегда". В связи с этим В. В. был решительным противником европоцентризма в исторических построениях. Он критикует выводы европейской социологии: по его мнению, они "основаны почти исключительно на фактах истории Европы, между тем, даже если принимать во внимание только народы, входящие или входившие в круг всемирно-исторического общения, то и среди этих народов народы Европы составляют только незначительное меньшинство… Этим определяется необходимость изучения истории Востока для понимания "всемирной" истории, под которой уже нельзя понимать только историю Европы, и для создания науки "социологии", положения которой не могут считаться установленными, пока они опираются только на факты истории европейских народов" [358].
Из числа работ Бартольда наиболее насыщенной в историософском отношении является именно "История изучения Востока в Европе и России". В письме к автору этих строк В. В. так разъясняет само название этого труда: "Давая заглавие своей книге, я не имел в виду какой-либо исторической доктрины. Если бы я начал свое изложение хотя бы со средних веков, я, может быть, употребил бы термин "Западная Европа"; но в моей книге довольно много места занимает античный период, когда Западной Европы, как особого культурного мира, еще не было. Поэтому я счел себя вправе рассматривать европейскую науку о Востоке как одно целое, не смущаясь тем, что эта наука получила начало на западном берегу Малой Азии, что главным местом се процветания был некоторое время африканской город (Александрия), что несколько веков призванная в Европе научная работа продолжалась в Багдаде и других центрах мусульманской культуры. Изучение Востока в России я рассматривал отдельно совершенно независимо от вопроса, причислять ли Россию к Европе или нет. Я руководствовался только тем, что в России отношение к Востоку и связанное с ним изучение Востока развивались особыми путями, не утратившими своего значения даже после подчинения русской науки влиянию западноевропейской. Мне и теперь кажется, что изучение Востока в России в гораздо большей степени, чем "русская географическая наука", представляет "особый научный мир" во всей той мере, какая мыслима” [359].
Многие русские географы не согласились бы с последним суждением В. В. в его отрицательной части. Для некоторых из них "русская географическая наука" есть "особый научный мир" во всей той мере, какая мыслима. Но нужно заметить, что собственно естествоведные данные географии были не так близки В. В., как другие ее части. Зато характеристику русского востоковедения, как "особого научного мира", можно считать сделанной лучшим специалистом эпохи. Нельзя не поразиться яркости и сжатости данного в немногих строках общего обзора судеб востоковедных изучений. Повторяем, В. В. Бартольду были в одинаково полной мере доступны выводы античного, мусульманского, европейского и русского востоковедения. И работы его составлены с привлечением всей совокупности этих данных, в частности с широким и постоянным обращением к арабским, персидским и турецким источникам, используемым всегда в оригинале, а сплошь и рядом — по неизданной рукописи. В. В. не ограничивается всем этим и к "истории изучения Востока в Европе и России" присоединяет краткий очерк китайского западоведения [360]. Эрудиция В. В. была действительно беспримерна. А раз осуществившись, она указывает русской науке новые пути — пути трактовки Старого Света, как единства. В этих перспективах Восток и Запад видны одинаково хорошо. До сих пор это было не так. Восток в русском самосознании чувствовался мало и слабо. Но отныне это должно стать именно так. Рассматриваемый вопрос В. В. Бартольд трактует не только в общекультурной, но также в экономической плоскости: "Меры отдельных правительств к открытию и закрытию рынков, в том числе и завоевательные походы, были только бессознательными шагами на пути к осуществлению все более выяснявшегося исторического призвания России быть посредницей в сухопутных сношениях, торговых и культурных, между Европой и Азией… мрачными страницами прошлого… не закрывается путь для более светлого будущего" [361]. Одной из центральных, постоянно им выдвигаемых историософских идей Бартольда была идея передвижения культурных средоточий. Наблюдения этого рода составляют основной стержень целого ряда работ В. В. Он характеризует эпоху Сасанидов: "Римская империя была оттеснена от берегов Каспийского моря, что не могло не отразиться на ее участии в караванной торговле; на море прекратились непосредственные сношения между гаванями империи и Индии, и вся морская торговля между Индией и Китаем перешла в руки персов. Всем этим было положено начало переходу культурного первенства от европейских народов к передне-азиатским, окончательно определившемуся в мусульманский период" [362]. В. В. описывает эпоху расцвета мусульманской культуры. Но уже в XV веке начинается обратное движение. Иосафат Барбаро, итальянский путешественник XV в., "едва ли не первый из средневековых путешественников говорит о возвращении в Европу, как о возвращении в более культурные условия жизни, хотя процесс перехода культурного первенства от Передней Азии к Западной Европе в то время только начинался" [363]. В середине XVII века, "благодаря иезуитам, европейская астрономия вытеснила из Китая мусульманскую, что является одним из наглядных признаков окончательного перехода первенства к европейской науке и вообще к европейской культуре" [364]. "XVIII век был критическим для всего мусульманского мира… В Европе XVIII век был, напротив, веком прогресса и реформ, положивших начало господству европейцев на всем земном шаре" [365]. Даже в небольшой заметке В. В.: "Посольство из Рима в Багдад в начале Х века" — проглядывает та же мысль о миграции культурных центров. Х век есть для него "одна из первых страниц в истории непосредственных, помимо Византии, сношений Западной Европы с мусульманским миром, подготовивших будущее экономическое и культурное первенство западноевропейских стран" [366].
