Уильям Энгдаль - Боги денег. Уолл-стрит и смерть Американского века
Всего лишь через три года после Краха 1987 года Нобелевский комитет в Швеции присудил премию Гарри Марковицу и Мертону Миллеру за продвижение всё той же ущербной точки зрения на риски. В 1997 году в разгар азиатского кризиса, в котором производные финансовые инструменты сыграли центральную роль, он выдал премию Роберту Мертону и Майрону Шоулзу. {953} С самого зарождения финансовых деривативов в 1980‑х и вплоть до взрывного роста секьюритизации активов двадцатью годами позже самый замечательный аспект использования дефектных моделей рисков заключается в том, что они так мало оспаривались.
Трейдеры фонда «Долгосрочное управление капиталом» и все те, кто вслед за ними шёл к краю финансовой пропасти в августе 1998 года, не хеджировали одну единственную вещь, с которой они и столкнулись, – системный риск. Именно с системным риском им пришлось бороться, когда «невозможное событие», российский государственный дефолт, доказало, что оно волне возможно.
Несмотря на ясные уроки из ужасающего фиаско хедж-фонда «Долгосрочное управление капиталом» (что не существовало и не существует ни одного дериватива, который застрахует вас от системного риска) Гринспен, Роберт Рубин и нью-йоркские банки продолжали полагаться на свои модели рисков, как будто ничего не произошло. Российский государственный дефолт был ими забыт как «одиночное событие раз в столетие».
Банкиры Уолл-Стрит устремились к созданию пузыря «доткомов» и далее к величайшему финансовому пузырю в истории человечества – пузырю секьюритизации активов в 2002-2007 годах. Стратегия Уолл-Стрит состояла в том, чтобы вывести риски за пределы балансов банков через деривативы и прочие инструменты, такие, как секьюритизация. В продаже этих новых ценных бумаг всему миру они видели явный способ построить свою денежную власть над всей планетой почти без ограничений. Банки Уолл-Стрит буквально были опьянены своим собственным обманом и своими собственными ущербными моделями риска. Они уже видели себя настоящими «Богами денег».
Жизнь – не гауссова кривая
Риск и его оценки не умещаются в колоколообразные кривые. И финансовых рынков это касается в той же мере, как и разработки нефтяного месторождения. В 1900 году безвестный французский математик и финансовый спекулянт Луи Бачелье утверждал, что колебания цен на облигации или акции следуют колоколообразным кривым, которые немецкий математик Карл Фридрих Гаусс разработал в качестве идеальной рабочей модели, чтобы описывать статистические вероятности для различных событий. Кривые нормального распределения принимали «умеренную» форму хаотичности в колебаниях цен, так же, как стандартный тест на коэффициент умственных способностей, по определению, определяет 100 как «среднее число», центр колоколообразной кривой. Это была в своём роде полезная алхимия, но всё же алхимия.
Допущение, что финансовые колебания цен ведут себя принципиально как гауссиана, позволило «суперспециалистам» Уолл-Стрит наладить бесконечный поток новых финансовых продуктов, каждый следующий ещё более загадочный и изощрённый, чем предыдущий. Теории были модифицированы. «Суперспециалистами» на Уолл-Стрит называли математиков-вундеркиндов и физиков, которых нанимали, чтобы выяснить сложные новые финансовые «углы», под которыми собирать очередной пакет финансовых деривативов. На фоне долгого и глубочайшего угасания промышленной базы Америки талантливейшие научные умы нации тянулись на Уолл-Стрит.
К коктейлю моделей рисков был добавлен «Закон больших чисел», чтобы доказать, что в долгосрочной перспективе стоимость стремится к стабильной величине, когда число событий становится достаточно большим (подобно подбрасыванию монетки или игральных костей). Закон больших чисел, который на самом деле не имеет отношения к науке, позволил банкам, подобным «Ситигруп» или «Чейз» выпустить сотни миллионов карт «Виза» безо всякой проверки кредитоспособности, базируясь только на данных, показывающих, что в «нормальные» периоды дефолты по кредитным картам настолько редки, что не заслуживают рассмотрения.{954}
Проблемы с моделями, основанными на гауссовой кривой распределения или на законе больших чисел, возникают тогда, когда времена перестают быть обычными, например, резкий экономический спад подобный тому, в который вошла экономика США после 2007 года, спад, сопоставимый, возможно, только с тем, что произошёл в 1931–1939 годах. Хуже того, именно эти модели рисков и привели к созданию пузыря на фондовом рынке, который с треском лопнул в августе 2007 года.
Замечательный факт заключается в том, что американские экономисты-академики и банкиры-инвесторы с Уолл-Стрит, управляющие ФРС, министры финансов, жюри шведского Нобелевского комитета по экономике, министры финансов Англии, её деловые круги и банкиры, правление Банка Англии (и это только ведущие фигуры), все они были готовы закрыть глаза на тот факт, что ни экономические теории, ни теории поведения рынка, ни теории риска цен на производные финансовые инструменты не был и способны предсказывать события, не говоря уже о предотвращении нелинейных сюрпризов. {955}
Эти теории, на которых в конечном итоге покоились триллионы долларов международных кредитных обязательств, были не способны спрогнозировать окончательное схлопывание спекулятивных пузырей ни в октябре 1987 года, ни в феврале 1994 года, ни в марте 2002 года, ни, разумеется, начавшийся в июне 2007 года процесс. Это не случилось в первую очередь потому, что сама используемая модель создавала условия, которые вели к ещё более крупным и разрушительным пузырям. Финансовая экономика была ничем иным, как другим термином для неограниченно спекулятивной невоздержанности, процесс, который неизбежно будет создавать пузыри с последующим их схлопыванием.
Теория, неспособная объяснить такие основные определяющие «нелинейные» внезапные события, несмотря на все Нобелевские премии, не стоит даже бумаги, на которой она написана. Тем не менее, управляющие Федеральной резервной системой США от Алана Гринспена до Бена Бернанке и министры финансов США Роберт Рубин, Лоуренс Саммерс, Генри Полсон и Тим Гейтнер тщательно следили за тем, чтобы Конгресс так и не наложил законодательные и нормативные ограничения на экзотические финансовые инструменты, которые были созданы на основе теории, совершенно не имеющей никакого отношения к реальности. 29 сентября 1998 года агентство «Рейтер» сообщило:
«Ни одна попытка регулировать производные, даже после краха (и спасения) фонда «Долгосрочное управление капиталом» не увенчалась успехом. Распоряжением, утвержденным вечером в понедельник представителями Конгресса и Сената, Комиссии по срочной биржевой торговле[66] было запрещёно расширять своё регулирование производных. Ранее в этом месяце председатель-республиканец Комитета по сельскому хозяйству Конгресса и Сената запросил ограничить регулирующие функции Комиссии по срочной биржевой торговле в области внебиржевой торговли деривативами, отражая опасения отрасли».
Слово «отрасль», конечно же, означало крупные банки. Далее «Рейтер» пишет:
«Как только первоначальный предмет регулирования стал предметом обсуждения со стороны Комиссии по срочной биржевой торговле, председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен и министр финансов Рубин грудью встали на защиту отрасли, утверждая, что она не нуждается в регулировании, и что это поможет в бизнесе за рубежом». {956}
Неустанные отказы допустить регулятивный надзор за взрывным распространением новых финансовых инструментов от кредитных дефолтных свопов до ипотечных ценных бумаг и мириада им подобных экзотических «распределяющих риски» финансовых инноваций, которые начались после окончательной отмены в 1999 году Закона Гласса-Стигала, строго разграничивающего коммерческие банки, страхующих ценные бумаги, и кредитные банки, расчистили путь к тому, что июнь 2007 года менее чем через столетие дал старт второй Великой депрессии. Началось то, что в будущем, без сомнений, историки будут описывать как окончательный закат Соединённых Штатов в качестве доминирующей глобальной финансовой власти.
Мошенничество на выбор
Уроки системного кризиса 1998 года уже через несколько недель были забыты крупными игроками нью-йоркского финансового истеблишмента. Они, очевидно, сочли, что правительство, а точнее, налогоплательщики спасут их, когда разразится следующий кризис. Зачем тогда что‑то менять?..
Когда ограничения Гласса-Стигала были окончательно сняты в конце 1990‑х годов, у банков оказались развязаны руки для захвата конкурентов по всему спектру: от страховых компаний до учреждений потребительского кредитования или ипотечных банков. Пейзаж американской банковской системы претерпел радикальные изменения. Революция секьюритизации активов была на старте.
