Катастрофа Московского царства - Сергей Юрьевич Шокарев
Тех пустых дворов и мест дворовых посацких людей побили польские и литовские люди, а иных поимали в полон с женами и детми татарове в розных годех ото 116 году по 123‐й год (с 1607–1608 по 1614–1615. – С. Ш.).
Спустя два года Воротынск подвергся новому разорению от «литовских людей» и русских «воров» и стоял пустым до 1625 года. Соседний Козельск, переживший нашествие Батыя, к 1646 году вымер полностью…
Для наглядности сведем некоторые другие данные в таблицу[54].
Как можно видеть, в разных городах убыль населения колеблется от 22 до 91 %. Наиболее пострадали северо-западные, западные и южные «украинные» города. Справедливости ради надо сказать, что запустение городов далеко не всегда было связано с гибелью населения. Жители часто переходили в другие города, и некоторые из них после Смуты сохранили численность населения, а в других (например, в Ярославле, Казани, Муроме, Соли Камской, Хлынове) население увеличилось уже в 1620‐е годы. Это, однако, не отменяет главного вывода: Смута стала демографической катастрофой для Московского государства.
Хуже поддаются оценке потери среди сельских жителей. Однако есть и такие подсчеты. Например, историк Д. А. Рубцов установил, что до Смуты Клинский уезд насчитывал 2233 двора, где проживали 6131 человек. В 1624 году осталось 705 дворов и 1936 жителей. Налицо, таким образом, сокращение населения на две трети. За этими цифрами стоят тысячи человеческих жертв и трагедий, смертей и увечий. Основной итог Смуты – это массовые человеческие жертвы и страдания.
В первые годы после окончания Смуты правительство было вынуждено истязать это сократившееся и обнищавшее население новыми сверхурочными налогами и сборами («пятинные деньги», «запросные деньги» и другие) на содержание постоянно воевавшей армии и казаков. Подданные сопротивлялись как могли, подключая испытанные Смутой механизмы самоуправления и взаимовыручки.
Окладчики [55] выборные люди лутчие и середние и молотчие люди друг по друге покрывают, лутчие покрывают в животах лутчих людей, а середние середних, а молотчие молотчих, да посадцкие ж люди покрывают по волостных крестьянех, а волостные покрывают по посадцких людех, – жаловались сборщики налогов.
Когда период войн завершился, правительство изменило налоговую политику. Были проведены новые переписи («дозоры»), а в разоренных городах велся «сыск», направленный на возвращение тяглецов на посад. Это позволило упорядочить налогообложение, ввести справедливое распределение и, как следствие, собирать налоги более-менее нормальным образом. С 1619 года правительство стало предоставлять льготы жителям разоренных городов. Некоторые налоги снижались, незначительно уменьшились налоги в целом, прямые налоги (ямская гоньба, стрелецкий и казачий хлеб) были заменены косвенными (таможенные и кабацкие сборы). Продуманная налоговая политика способствовала восстановлению экономики. Не менее важным стало наступление долгожданного мира.
Конечно, простой люд в XVII веке отнюдь не процветал, но время царя Михаила Федоровича стало для России периодом успокоения и возрождения. Ярким свидетельством подъема отечественной экономики являются масштабные поставки Россией зерна в страны Европы, где бушевала своя «Смута» – Тридцатилетняя война. Во второй половине 1620‐х – 1630‐х годах они исчисляются миллионами и сотнями тысяч пудов.
Так шаг за шагом преодолевались последствия Смуты в политической и экономической сферах. А как быть со смутой в головах? Социальный кризис, бурный период «нестроений», столкновение и проживание бок о бок с иноземцами, которых не жаловали в Московском государстве, – все это не могло пройти бесследно.
Смута подарила России новую политическую традицию – самозванчество. Вопрос о его культурных истоках частично рассмотрен ранее, однако сложен и, как представляется, решен не полностью. По-прежнему остается загадкой, как люди XVII века решались принять имя «царя» или «царевича». Для объяснения мало того, что царский титул обладал особой сакральностью, учение о ложном царе было знакомо книжникам, а Иван Грозный экспериментировал с монаршим венцом. Возможно, опасная «игра в царя» начиналась на волне чрезвычайной экзальтации всех участников, и далее две реальности сосуществовали параллельно. В одной был «царь настоящий», а в другой – какой-то «царик», выбранный своею братией для «воровства», либо «шубник», которого было бы хорошо убить и ограбить. Иногда оба мира схлопывались, и тогда «царь Дмитрий Иванович» вдруг делался явным «вором» Сидоркой и отправлялся на цепь, а затем – на виселицу. Но первый самозванец принял смерть, не растеряв в глазах сторонников царственного величия и надежды на чудесное спасение…
«Царя Дмитрия» вспоминали вплоть до середины XVII века, хотя претендентов на это имя в правление Михаила Федоровича и Алексея Михайловича не появлялось. Зато явились три других самозванца. Двое приняли имя «царевича Ивана Дмитриевича», несчастного «воренка», казненного в Москве в 1614 году, а еще один назвался именем никогда не существовавшего «царевича» Семена Шуйского, якобы сына царя Василия. Один из «Иванов» и «Семен Шуйский» действовали в Речи Посполитой, а другой «царевич» (казачий сын Иван Вергуненок) – в Крыму. Об их приключениях можно узнать лишь из дипломатических документов: внутри страны новые самозванцы не были известны. Поколение людей, помнивших Смуту, ушло, но самозванцы все не переводились. На стругах Степана Разина в 1670 году явился «царевич Алексей Алексеевич». Вместе с лжецаревичем на стороне казачьего атамана выступал и лжепатриарх Никон. Огромные масштабы приобрело в XVIII веке восстание Емельяна Пугачева, принявшего имя «императора Петра Федоровича» и в течение трех лет сотрясавшего значительную часть государства. Имя Петра III принимали большое число самозванцев, действовавших на огромных пространствах от Сибири до Черногории. Последние из когорты политических самозванцев – лже-Михаилы и лже-Анастасии Романовы (их было несколько) – появились уже в XX веке. Что есть русское самозванство: политическая практика или культурная традиция? Возможно, все сразу.
Дела о «непригожих речах», возбуждавшиеся при первых Романовых, свидетельствуют, что многие жители Московского царства обращались с царским титулом и именем весьма вольно. «Был бы здоров царь Дмитрий!», «Ты какому царю служишь?», «Не надобны ноне нам те цари», «Целовали вы, блядины дети, крест свинье», «Был я царем в Серпейском уезде», «Не дери моей бороды, я мужик государев, и борода у меня государева!», «Вот выйду из тюрьмы, буду вам царь!», много было «непотребных слов», которые стеснялись записывать, и даже: «Я на государево дело плюну!» – такова малая часть крамольных высказываний, в основном вырвавшихся у пьяных людей в XVII веке. Государство серьезно воспринимало такие вольности, возвращая пошатнувшийся авторитет
