Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков
Таким образом, при чуждости евразийцам идеи «континентального блока» тезис о перенесении на Россию названия материка не объясним аналогиями с немецкой геополитикой. Более интригующие результаты дает прямое сравнение евразийской доктрины с исходным текстом Маккиндера. Отвергнув идею прямого наступления на приморье (с оговоркой насчет Анатолии), а также созидания континентальных блоков, они сомкнулись с английским геополитиком в других пунктах, в том числе не представлявших интереса для Хаусхофера и его школы. Это осевое положение России в Старом Свете (а не просто роль Zwieschenglied); воспринятое ею «наследство Чингисхана», вошедшее в греко-славяно-туранский синтез; динамика «лесного» и «степного» начал и их скрещение в генезисе русской государственности. Весь этот комплекс мотивов у Маккиндера, вторящих идеологии раннего евразийства, венчается рассуждением Савицкого о том, что «Россия-Евразия охватывает собою "ядро", "сердцевину" Старого Света», причем слова «ядро», «сердцевина» – переводы маккиндеровского heartland ставятся в кавычки, знаки цитируемого чужого дискурса (имя Маккиндера не названо, но евразийцы ведь вообще избегают ссылок на современных им <англо->романо-германцев в соответствии с формулой, вынесенной Савицким в эпиграф одной из его статей: «European non citantur» – «Европейцы не цитируются»). На этом фоне бросается в глаза точная перекличка русской формулы «Россия-Евразия» и формулы Маккиндера «heartland of Euro-Asia» применительно к России. Я предполагаю, что возникновение ключевого словообраза в сознании таких евразийцев, как Трубецкой и Савицкий, хорошо владевших английским, могло быть инспирировано восприятием оборотов «the closed heartland of Euro-Asia» или «the vast area of Euro-Asia which is inaccessible for ships» по аналогии с английской конструкцией типа «the city of Dublin»: эта конструкция как бы подсказывала тождество России-«хартленда» и «Евро-Азии». Однако ясно, что такая подсказка могла реализоваться лишь в том случае, если она находила некую поддержку в геополитической идеологии евразийцев.
Итак, мы должны выяснить, каким образом в сознании евразийцев могла быть мотивирована мысль о «России-Евразии» как «более узком и точном» применении имени континента и, напротив, о большой Евразии как «расширительном» употреблении эпитета России. Похоже, что этот ход может как-то соотноситься с сюжетом Маккиндера, но в деталях это соотношение нам еще не ясно. И, кроме того, надо расчленить, как эта нетривиальная мотивировка для наименования «России-Евразии» соотносится с той, другой, что полагает в России «ни Азию, ни Европу».
VI
Но этот вопрос разъясняется, если мы посмотрим, как евразийцы трактуют соотношение между Россией и массивом Старого Света. Я выявил три схемы, по-разному изображающие это соотношение.
Схема 1 наиболее проста: Россия – посредница в воссоздании целостности материка, разделенного на Азию и Европу. В начале 20-х эту схему разрабатывает Бицилли, видевший в «новейшей истории России» «грандиозную попытку восстановления центра и тем самым воссоздания "Евразии"». В 30-х Савицкий развивает мысль о миссии евразийских народов поднять европейцев и азиатов на некое неконкретизируемое «общее» дело, которое ассоциируется с трансконтинентальными, преимущественно железнодорожными контактами. То есть Россия-Евразия мыслится воссоединительным мостом для большой Евразии. Всё это выводит нас на типичную для немецкой геополитики тему России-Zwieschenglied, хотя и без идеи «континентального блока».
Схема 2 разработана Савицким в «Степи и оседлости», где выдвинут тезис: «Держава Российская … есть – в обозримой потенции – не просто частица Старого Света, но некоторое уменьшенное воспроизведение его совокупности» с указанием на зоны «европейского» земледелия, на тюрко-монгольское кочевое скотоводство, среднеазиатское искусственное орошение, субтропики и т. д. Эта схема может читаться двояко. В ней можно видеть просто констатацию сосуществования разных европейских и азиатских укладов. Именно так формулу «Евразии» принял Троцкий, рассуждавший в 1923 г. о соседстве в России кочевого хозяйства и концентрированной промышленности и о роли торгового капитала здесь как «евразийской, более азийской или азиатской, чем европейской». Но та же схема может прочитываться по-иному, – и Савицкий ее прорабатывает в историческом ключе, рассуждая о целостном «внутриконтинентальном» мире, который образует хозяйство России-Евразии, и об остающихся вне этого мира «окраинах» – «прижатых, выдвинутых в моря», обреченных жить океанической торговлей. В сравнении с «континентом-океаном» акценты переставлены ближе к ранним статьям Савицкого 1916 г. Речь идет не об «обездоленности» России, но о пласте жизни ее ядра, как бы являющего в себе ту самодовлеющую суть материка, из которой выпадают лишь прижатые к морям окраины.
И, наконец, схема 3 Савицкого обоснована в «Миграции культуры». Опершись на выдвинутый в XIX в. П. Мужолем и Л. Мечниковым «закон» перехода культурных гегемоний во всё более холодные широты, Савицкий заключает: Западная Европа уже отыграла во II тысячелетии свою роль; в наступающем же III тысячелетии гегемония утвердится в России и в Северной Америке. Тогда США и Канада по-новому продолжат за океанами культуру Запада, но Старый материк охватит восходящая культура России-Евразии. С этим тезисом Савицкого на страницах «Исхода к востоку» солидаризируется Флоровский: он отличает от культурно коснеющей Европы – восходящие США, где прочерчивается «путь жизни и утверждения индивидуальной свободы». Несомненно, что оба автора тут идут за Ламанским, различавшим Европу как «мир прошлого» от двух восходящих «миров будущего»: Среднего мира и мира Англо-саксонского, утверждающегося за океанами (во «внешнем полумесяце» Маккиндера). По этой схеме Россия зовется «Евразией» оттого, что изображает собою Старый Свет Третьего Тысячелетия, откуда романо-германская традиция будет вытеснена за океаны.
Я свожу эти три схемы, описывающие соотношение двух Евразий, в следующий идеологический спектр. На одном краю – Россия-Евразия как совокупность народов и территорий, связующих Европу и Азию, на другом – она же как «грядущая культура» материка, прообраз его будущей эры. А посреди Россия как уменьшенный образ Старого Света: эти схемы читаются в любом из двух ключей, в ключе ли «междумирья» или «грядущей культуры».
Отсюда по-новому можно понять пресловутые выпады евразийцев против «романо-германского шовинизма». Как бы они ни эксплуатировали риторику цивилизационного плюрализма, привлекая Шпенглера себе на помощь (единственного почтительно упоминаемого ими романо-германца), – однако это культурплюралистическое поборничество оказывается под большим сомнением, когда мы знакомимся с взглядами Трубецкого на религиозные культуры Азии. Он твердит о «бедности, плоскости и банальности» догматики ислама, об «элементарности» его морали, об Индии как самой прочной цитадели сатаны, под властью которого проходит всё ее развитие, о том, что в религиях Запада и Востока вообще «явно или скрыто веет дух сатаны». Лишь «Восточное Православие … должно остаться тем сокровищем, которое мы должны беречь и за дарование которого вся Русская земля ежечасно должна благодарить Всевышнего». Если сопоставить эти размышления Трубецкого с «законом» миграций культуры в истолковании Савицкого, то увидим, что речь идет не просто о вероисповедном, но в равной мере о геополитическом постулате: для группы ранних евразийцев Россия представала прообразом торжества и гегемонии православия в Большой Евразии.
Отпавший от евразийства Бицилли так и писал, что они «мечтают о превращении – в будущем – всего старого континента от Вислы и Днестра и до Океанов в единую "Культуро-личность", в православный мир». Это положение прямо подтверждается евразийской формулировкой 1926 г. В ней звучат следующие положения: «Православие – высшее, единственное по своей полноте и непорочности исповедание христианства. Вне его всё – или язычество, или ересь, или раскол. … Существуя пока только как русско-греческое и преимущественно как русское, Православие хочет, чтобы весь мир сам из себя стал православным … Историческая задача русского народа… путем исповедничества и самораскрытия создать возможность самораскрытия в Православии и для "неплодящей языческой церкви", и для мира, отпавшего в ересь…. Полнота Церкви предполагает оцерковление всего. Становление мира Церковью объясняет, почему лишь средоточие его явственно предстает как Соборная Православная Церковь и ныне – как Церковь русская в соборном единстве Церквей Православных. … Русская Церковь … является истинным центром тяготения всего потенциально-православного мира…. Евразия понимается нами как особая симфоническо-личная индивидуация Православной Церкви и культуры». И важнейший постулат раннеевразийской геополитики, которого Савицкий держался до 60-х (времени его писем к Л.Н. Гумилеву): «Как религия создает культуру, так и культура – этнологический тип, а этнологический тип выбирает или находит "свою" территорию и существенно по-своему ее преобразует». Полностью в духе этой формулировки присоединившийся к евразийцам Карсавин писал в том же году: «Православная Евразия и православная Россия будет гегемоном культурного мира, если она всецело раскроет себя».
