Натан Щаранский - ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии
Точно также как в Лефортово я искал союзников в книгах и истории, в лагере я искал и находил реальных соратников в той борьбе, которую мы вели. Не все они были в одинаковой степени надежны. Как правило, люди, на которых можно было положиться, черпали свои сипы в принципах и вере, которыми они не готовы были поступиться, в том, что я называл «страхом Божьим». Именно они в первую очередь становились твоими соратниками по сопротивлению, именно они были людьми, на которых ты мог опереться в своей собственной борьбе, теми, кто не поддастся КГБ и не станет сотрудничать с ним.
КГБ делал все от него зависящее, чтобы создать среди зэков атмосферу недоверия и подозрительности Разделять и изолировать — таков был основной принцип всех их методов Ничего особенно нового в этом не было: советская охранка применяла здесь ту же тактику, которую режим всегда использовал по отношению ко всем советским гражданам. Для поддержания собственной власти и создания атмосферы страха, для того, чтобы поставить человека в условия тотальной зависимости, необходимо было разрушить все личностные, общественные, национальные, семейные и религиозные связи. Другими словами, нужно было разрушить систему ценностей человека, его identity. Допускались только отношения, находившиеся под полным контролем государства, — все остальные были объявлены подозрительными и опасными, поскольку могли стать базой для сопротивления Режим ставил своей целью отрезать человека от любой возможной привязанности, оставить его одиноким и беспомощным перед огромной государственной машиной для того, чтобы полностью контролировать и свободно манипулировать им.
Религиозные общины считались особенно опасными именно потому, что они наиболее тесным образом связывают людей: у членов таких общин, объединенных единой религиозной верой, развивается сильное чувство взаимной ответственности Власти не обходили своим вниманием и национальные и этнические ассоциации, и даже члены невинной студенческой группы «Братство нищих сибаритов» — студентов Московского университета, которые вместе встречались, вместе пили и устраивали невинные розыгрыши, были во времена Сталина осуждены на десять лет.
Во время допросов КГБ искал способ усилить сомнения подследственного и ослабить его связи с теми, с кем он когда-то был близок или работал В моем случае следователи пытались убедить меня, что большинство моих друзей арестовано, что те, кто не был арестован, активно сотрудничали с КГБ, что диссидентское движение разгромлено и что еврейские лидеры за границей боятся даже упоминать мое имя, чтобы не быть заподозренными в связях со шпионом Логика всех этих действий КГБ была простой: чем больше зэк чувствует себя отрезанным от мира, изолированным, тем больше шансов на то, что он согласится на сотрудничество. Нужно было приложить немало сил и изобретательности для того, чтобы обнаружить бреши в той стене дезинформации и лжи, которую КГБ построил вокруг меня. Так я узнал об организованной Авиталь и тысячами ее сторонников кампании по моему освобождению, так я строил свою собственную армию литературных и исторических соратников Но все это, в конце концов, был мир моего воображения: в реальности тюремной жизни ты очень быстро обнаруживаешь, что по-настоящему положиться можно не просто на тех, кто разделяют твои взгляды и убеждения, а на тех, кто сильны и бескомпромиссны в своих собственных, даже отличных от твоих взглядах и убеждениях, — то есть на людей с сильной самоидентификацией. Эти люди, будь то монархисты, пятидесятники или украинские националисты, могут по своим убеждениям кардинально отличаться от тебя — но важно не это важно, что у них была своя собственная территория, которой они не готовы были поступиться и над которой у КГБ не было власти. Именно поэтому они не были стукачами или провокаторами, именно поэтому можно было делиться с ними информацией, планировать акции протеста и строить стратегию сопротивления: физический страх был не властен над ними, поскольку каждый из них обладал сильной identity, для каждого из них его вера, принципы, идеалы были намного важнее физического выживания.
Чтобы свести к минимуму любую связь между сидельцами, тюремная система включала в себя как пристальное и тщательное наблюдение за ними, так и строгие наказания. Контакты между камерами были запрещены, также как и коллективные письма или выступления в защиту других заключенных. Тщательные меры предосторожности применялись для того, чтобы политические заключенные не увидели, не дай Бог, друг друга во время передвижения по тюрьме Мы нарушали эти правила самыми различными способами: вычерпывали воду из туалета и переговаривались через унитаз, перестукивались с помощью азбуки Морзе, перекидывали записки во двор или прятали их в душевых, а в чрезвычайных случаях даже перекрикивались через камеры, несмотря на то что за это грозило неминуемое наказание. Таким образом, мы могли координировать наши протесты и бороться с нарушениями наших и без того весьма скудных прав Если заключенного избивали, мы отказывались выходить на работу или объявляли голодовку. Несмотря на барьеры, которые ставил между нами КГБ, несмотря на его провокации, зэки с самыми различными верованиями, убеждениями, подходами к жизни, то есть зэки с самыми различными идентичностями становились надежными союзниками, поддерживая друг друга в противостоянии общему врагу.
Я был знаком с общиной пятидесятников по документам Хельсинкской группы, которые мы опубликовали для того, чтобы разоблачить репрессии против них советских властей, и встречался с некоторыми из них до ареста, помогая организовать встречи с западными журналистами. Зто были скромные, простые люди, единственным желанием которых было придерживаться своего собственного образа жизни и воспитывать детей в соответствии со своей верой. В течение веков они искали место, где это стало бы возможным, и в этих своих поисках дошли до Владивостока — но и здесь советский режим не оставил их в покое, требуя, чтобы детей перестали обучать в религиозном духе. Несмотря на все преследования, пятидесятники отчаянно сопротивлялись и за это сопротивление попадали в застенки КГБ Отсидев положенный срок, они освобождались — и снова попадали туда, поскольку продолжали обучать своих детей тем самым религиозным нормам, которые были для них дороже жизни. Одному из пятидесятников. 75-летнему старику, было предложено подписать обязательство никогда больше не заниматься религиозным преподаванием. Он отказался: это повеление Господа, сказал он — приобщать к вере детей и внуков После этого его арестовывали вновь и вновь.
В тюрьме, как и за ее стенами, пятидесятники вели себя очень тихо и держались обособленно, но все мы знали, что нет силы в мире, которая способна была превратить их в провокаторов В 35-й пермской зоне — лагере, который стал моим домом в ГУЛАГе, — сидел латвийский националист Янис Скудра. Это был самый робкий зэк, которого я когда-либо встречал, человек, боящийся собственной тени. Он никогда не бросал вызов тюремным властям и очень редко участвовал в публичных акциях протеста. Но когда администрация потребовала, чтобы он работал на воскреснике, который должен был продемонстрировать лояльность зэков режиму, он, как бы не веря своим собственным ушам, произнес своим глухим жалобным голосом: «У меня уже есть один Бог, и я не могу заменить его Лениным».
Таких примеров было множество. Все они свидетельствовали об одном: люди могут вести себя очень смирно, они не будут активно протестовать и бороться — до тех пор, пока речь не идет о коренных принципах их существования или об их вере. Без философских ухищрений, без хитроумных аргументов и схоластики люди эти в прямом смысле слова были подвластны «страху Божьему».
Особенно я сблизился с одним политическим зэком, ортодоксальным христианином Володей Порешем. Его Библия, так же как и мои Псалмы, была конфискована, и он, также как и я, отвечал голодовками и отказами выйти на работу для того, чтобы получить ее обратно. Время от времени власти возвращали нам наши молитвенники, но только на очень короткие периоды Мы часто пытались разгадать таинственную связь, которая существовала между этими неожиданными актами доброй воли, и представляли себе, какое же давление должно было быть оказано на режим для того, чтобы он пошел на эти кратковременные уступки.
Однажды, когда Володя и я оказались в одной камере, его Библия и моя книга Псалмов были возвращены нам. Это было вскоре после того, как президент Рейган провозгласил наступающий 1933 год годом Библии. Мы стали радостно читать друг другу главу из Ветхого Завета, а затем главу из Нового, называя наши экуменические сессии «рейгановскими чтениями».
Конечно, я воспринимал эти тексты не так, как Володя: я не мог забыть, что на протяжении веков Новый Завет использовался для преследований евреев, что он оправдывал и возбуждал ненависть к ним. Когда мы доходили до слов «Его кровь будет на нас и на наших детях», слов, которые послужили основой для того, чтобы из-за распятия Христа считать евреев проклятым и обреченным народом, я не мог не думать о морях еврейской крови, пролитой из-за этой фразы.
