Дж. Лэнггут - Скрытый террор
Поступив на службу к Энглу. Дэн все же стал получать больше, чем просил у муниципальных властей. К тому же он получил квартирные и другие надбавки и рассчитывал теперь на лучшую пенсию по завершении трудовой деятельности. По крайней мере, человек с семью детьми (а гарантии, что их число не увеличится, не было) получил наконец возможность приносить домой зарплату, на которую можно было жить. Не менее важным было и то, что теперь его профессиональные качества могли получить признание со стороны федерального правительства, а может, и со стороны правительств других стран.
В мае 1960 года, через месяц после того, как Джон Кеннеди посетил Ричмонд в ходе своей предвыборной кампании, Управление международного сотрудничества вызвало Дэна в Вашингтон и сообщило, что он принят на новую службу.
Вернувшись в Ричмонд, Дэн отправился к мэру Каттеру, чтобы договориться об отпуске. А отпуск предполагался довольно длительным: два года и четыре месяца — таков был предложенный ему срок пребывания на новом посту. В такой большой отпуск до него не уходил никто. Законно ли это?
Прокурор города Энди Чечере, получив соответствующие запрос, ответил, что уходить в столь длительный отпуск и сохранять за собой должность начальника полиции Дэн не может. Даже при самом выгодном для него толковании законов штата Индиана получалось, что, если Дэн пожелает когда-нибудь вновь стать шефом полиции, ему придется прослужить сначала простым постовым в течение целых пяти лет. Положение оказалось безвыходным. Однако поддержанный Энди и другими друзьями из муниципалитета, Дэн, хотя и со страхом, все же распрощался с постом, который достался ему столь неожиданно.
Программа обучения предусматривала посещение занятий в течение пяти недель в Вашингтоне, а затем изучение португальского языка в течение еще трех месяцев в Рио-де-Жанейро. Только после этого Дэн мог приступить к своим обязанностям в Белу-Оризонти, индустриальном городе к северо-западу от Рио. Руководители программы отдавали себе отчет в недостатках любого ускоренного курса, особенно если речь идет об изучении португальского языка. (На нем вообще лучше петь, чем говорить; если же произношение поставлено плохо, то он может звучать одновременно и слащаво и резко, как язык, на котором говорит подвыпивший немец.) Поэтому, как и большинству других советников Управления общественной безопасности, Дэну, по-видимому, придется в значительной мере полагаться на переводчика. И все же (это отнюдь не было хвастовством) Дэн написал потом своим друзьям в Ричмонде, что общение дома только на итальянском языке в конце концов здорово ему помогло и он с удивительной легкостью закончил курсы португальского языка.
В июле Ханка уже паковала чемоданы, готовясь к длительному морскому путешествию. Отношение детей к предстоящей поездке в Бразилию было разным и во многом зависело от возраста. Когда Дэн собрал их на небольшой семейный совет (что в его доме практиковалось крайне редко), новость вызвала у всех огромный интерес.
«Я хочу посоветоваться с вами насчет переезда в Южную Америку», — начал он. Дети знали, что сам-то он уже давно все решил. Все они были воспитаны так, что уважение и любовь к отцу были двумя неразрывно связанными чувствами, поэтому никто из них не стал возражать. Больше того, старшие девочки нашли перспективу переселения в новый дом чрезвычайно романтичной. Дэн был суров с дочками и не разрешал встречаться с мальчиками до тех пор, пока им не исполнится 16 лет, поэтому необходимость соблюдать все эти условности, живя в небольшом провинциальном городке, тяготила их гораздо больше, чем родителей. Младший Дэн был раздосадован, когда узнал, что бразильцы больше любят играть в футбол, чем в бейсбол. Но об этом он решился сказать лишь соседям, когда развозил по округе газеты.
Джозеф Митрионе сумел дожить до того счастливого дня, когда его сын надел шляпу шефа полиции, и успел этим вдоволь насладиться. Вдове же его теперь предстояло пережить нечто другое: она с тревогой наблюдала за тем, как Дэн готовится покинуть Соединенные Штаты. Мария Митрионе тоже однажды уехала из родных мест и с тех пор там больше никогда не бывала.
Ханка с детьми прибыла в Бразилию в сентябре 1960 года. Девочки, уже достаточно взрослые, сразу же полюбили ату страну.
Здесь, к югу от экватора, была еще зима, но проливные дожди настроения не портили. Бразилия была такой буйной и яркой, что после пыльных прерий Америки им казалось, будто их взору открылся, словно сквозь свежевымытые окна, совершенно новый мир.
Другое место, которое столь резко контрастировало бы с Ричмондом, подыскать было трудно. Еще со времен первых португальских мореплавателей путешественников неизменно поражало богатство Бразилии, которое не сводилось к одним лишь драгоценным камням и специям. И миссионеры, и искатели приключений в один голос заявляли, что страну населяют чудесные и красивые люди, по своему темпераменту не похожие ни на одну народность Европы.
Эта самобытность бразильцев сохранилась, несмотря на целые века колониального владычества. Стефан Цвейг был лишь одним из многих, кто пытался объяснить это. Какая-то мягкость, легкая меланхолия, писал он, резко контрастируют с динамизмом североамериканцев. Агрессивность и враждебность, казалось, просто растворились без остатка в этом смешении индейцев-аборигенов, черных рабов и иммигрантов из Южной Европы.
Некоторые португальские мореплаватели, такие, например, как Падре Фернао Кардин (1585 год), приняли пассивность жителей Бразилии за простую лень. Бразильцы сами где-то соглашались с такой оценкой. В этой связи они, смеясь, рассказывали, что, когда в 1500 году мореплаватель Педро Алварес Кабрал впервые ступил на бразильскую землю, из глубины джунглей он услышал голос: «Завтра!» — который отозвался эхом «Потерпи!»
Цвейг считал это свойство большим достоинством бразильцев. «Bce жестокое, зверское или хотя бы в малейшей степени садистское — чуждо бразильской натуре», — писал он. Сама история Бразилии подтвердила его правоту. Страна освободилась от португальского владычества без войны за независимость, а рабство было отменено там хотя и поздно, но без кровопролития. Бразильцы сами считали миролюбие своей типичной национальной чертой. Один исследователь бразильского искусства колониального периода писал: «В Бразилии, казалось, даже Христос уютно пристроился на кресте».
Португальская Бразилия во многом отличалась от испанской Америки, однако в сознании людей, живших к северу от экватора, все страны Латинской Америки представлялись одинаковыми. В результате сложился далеко не лестный стереотип.
Считалось, например, что латиноамериканцы слишком болтливы. («О господи! — ужасается англичанин в одном из романов Ребекки Уэст, когда жена сообщает ему, кого она пригласила на обед. — Неужели южноамериканцев? Их же потом не выгонишь!») Латиноамериканцы к тому же вспыльчивы и задиристы. За семь лет до революции в России в Мексике произошло широкое народное восстание. Его пример оказался заразительным и для соседей. Недаром с территории к югу от Рио-Гранде часто потом поступали сообщения о политических выступлениях. Многие считали, что в Латинской Америке много грязи. В этом, пожалуй, была доля правды. До 20-х годов нашего столетия Рио-де-Жанейро был одним из самых грязных городов мира. Там свирепствовала желтая лихорадка, многие жители болели туберкулезом, а сифилис был чуть ли не почетным знаком отличия местной молодежи.
Даже после того, как со всеми этими эпидемиями было покончено, Латинская Америка еще долго оставалась зоной «интеллектуального загрязнения». Корреспонденты «Нью-Йорк таймс», например, считали континент лучшим местом для тех, кто хочет похоронить свои талант. Декан факультета Гарвардского университета говорил (имея в виду Латинскую Америку): «Второстепенные проблемы привлекают лишь второстепенные умы». Через шесть месяцев после прибытия Дэна Митрионе в Бразилию декан (а это был Макджордж Банди) перебрался в Белый дом и стал внешнеполитическим советником Джона Кеннеди.
Возможно, виной всему было прошлое континента, связанное с Испанией и Португалией. Другой профессор из Гарварда, Генри Киссинджер, признавался впоследствии, что его интерес к проблемам мировой политики заканчивался где-то у Пиренеев. Даже такой высокообразованный человек, как Эдмунд Уилсон,[4] говорил: «Все, связанное с Испанией, нагоняет на меня тоску (за исключением испанской живописи). Я специально дал себе зарок не учить испанский. А „Дон Кихота“ мне так и не удалось дочитать до конца».
Если Южная Америка и вызывала у североамериканцев какой-то интерес, то связано это было, как правило, с имущественными делами. В 1899 году журнал «Литерари дайджест» писал, что многие в Соединенных Штатах считают необходимым аннексировать Кубу. Проводя предвыборную кампанию в 1920 году, Франклин Рузвельт публично признался, что, будучи заместителем министра ВМФ, помогал управлять несколькими карликовыми республиками на континенте. «То, что конституцию Гаити я написал сам, — это факт. И если я в этом теперь признаюсь, значит, верю, что это хорошая конституция».
