Лев Прозоров (Озар Ворон) - Святослав Хоробре: Иду на Вы!

На следующий день русы вышли на новую вылазку. Ее целью стала деревянная "батарея" Куркуаса. Строй русов прорвался через ряды ромейских солдат и начал поджигать и рубить деревянных чудищ. Обслуга бросилась врассыпную. Иоанн Куркуас, хоть и маялся сильнейшим похмельем, вскочил на коня и поскакал на русов. Увы, похмельная отвага не помогла толстяку-армянину. Он попросту вывалился из седла уже рядом с рядами русов. От похмелья он немедленно был избавлен — вместе с головою. Приняв из-за роскошных позолоченных лат и не менее роскошного плаща (а так же, подозреваю, характерной армянской внешности) Куркуаса за его августейшего родственника, русы снесли ему голову, а жирное тело изрубили в куски и разбросали. Голову они надели на копье и с этим жутковатым трофеем удалились за стены Преславы. На следующий день ее, на том же копье, выставили над стеной крепости и кричали ромеям, что обошлись с их владыкой, словно с жертвенным животным.

Надо сказать, то действительно был ритуал жертвоприношения. У Ибн Фадлана русы, отрубив голову жертвенному животному, насаживают ее на кол в ограде капища. Что-то подобное, по всей видимости, имеет в виду житие Григория Амастридского, обвиняя "россов" в "таврическом избиении чужеземцев". Дикари античного Крыма, тавры, тем и прославились, что, убив чужака, выставляли его голову на колу над оградой жилища. И, может быть, именно поэтому византийские авторы, в первую очередь тот же Диакон, именуют русов "таврами" или "тавроскифами". Уж больно обычай, скажем так, приметный. Мы уже говорили, что так же поступают с поверженными врагами Илья Муромец и Алеша Попович, любимцы русских былин. В тех же былинах отрубленные головы врагов украшают ограды дворов, и не только врагов, вроде Маринки Кайдаловны или Соловья Разбойника, но и вполне русского богатыря, Чурилы Пленковича. Говорили и о том, что именно так поступили варяги-ободриты с Иоанном Мекленбургским в 1066 году и поляки со святым Войтехом. Вот о чем мы не упоминали, так это о том, что у скандинавов подобного обычая никогда не было. Ни в отношении людей, ни в отношении животных. Человеческие жертвы там приносили совершенно иным способом — либо повешением, либо — оглушая ударом ярма по голове и выпуская кровь из разрезанной яремной вены. Последний способ был жертвой Тору (первый — Одину), и описан франкским хронистом Дудо Квинтилианским. А голова на шесте упоминается единственный раз… в ритуале насылания порчи знаменитым скальдом, берсерком и колдуном Эгилем сыном Лысого на оскорбившего его короля. И то голову он употребил не человеческую, и даже не жертвенного животного, а просто подобрал лежавший на песке конский череп. Ну не были норманны "охотниками за черепами"! А вот балтийские славяне, варяги — были. О том говорит множество источников, как бы это не шокировало современных славянофилов. Про это говорит не только житие святого Вацлава и "Деяния Гамбургских епископов" Адама Бременского, поведавшие о судьбе епископа Иоанна, но и послание епископа Адельгота (1108) — "отсекая головы на своих нечестивых алтарях" — и, самое главное, археологические источники. Последние приведены в книге Русановой и Тимощука.

Так что, хотя участь Иоанна Куркуаса и восходит еще к арийским представлениям (побежденного врага уподобляют жертве еще в ведическом гимне Индре Громовержцу: "Как жертвенное животное лежит тот, кто мнил себя самым мудрым"), она еще и доказывает нескандинавское происхождение русов. Любопытно, что в одной былине упомянут враждебный русским богатырям "царь Куркас". Уж не злополучного ли армянина вспомнили сказители тысячу лет спустя? Впрочем, кроме имени и царского достоинства (в случае с реальным Куркуасом — мнимого) этих персонажей не объединяет ничего, и вполне возможно, что это лишь случайное созвучие. Сколько таких созвучий смущало ученых, изучавших былины! Можно (и, наверное, нужно) написать целую книгу о том, как из коренного славянина Тугарина делали "половецкого хана Тугоркана", как… но еще раз скажем — это тема не абзаца, а книги.

Русы добились своей цели лишь отчасти — метательным машинам был нанесен невосполнимый урон, и штурмы города прекратились. Однако жертвы их, судя по всему, Боги не приняли. Не того пожертвовали. Единоверцы же "жертвенного животного" объясняли его участь просто. Иоанн Куркуас имел милое обыкновение грабить… болгарские церкви. Вот, мол, и "наказал господь". Хочется напомнить, что, во-первых, болгары были такими же православными, как и византийцы. А во-вторых, в Болгарии к тому времени третий год стояли войска язычника, ненавистника христиан Святослава, "варвара", "захватчика" и "грабителя". Варвар, язычник пощадил святыни болгарских христиан. А византийские "братья" и "освободители" их грабили! И очень сомнительно, чтобы Куркуас был одинок в этом увлечении. Причем священные сосуды он превращал в личные вещи (даже не хочется думать, как это "жертвенное животное" с Кавказа их использовало — дай бог, чтоб только для вина!). Хорошо вознаградили "братья во Христе" предательство болгарских христиан! Впрочем, как я уже говорил, такова участь предателей.

Скилица сообщает, что Иоанн Цимисхий пытался вызвать Святослава на поединок, мол, чем губить войско, не лучше ли "решить дело смертью одного мужа; кто победит, тот и будет властелином всего". Практичному, циничному и абсолютно бессовестному армянину подобные романтические порывы были совершенно чужды. Поэтому надо полагать, что речь шла о хитрости, и Цимисхий попросту хотел завлечь врага в ловушку, сыграв на отваге и благородстве князя и обычае русов решать судьбу битвы поединком. Именно так это понял Святослав, попросту велевший передать цесарю, что он, Святослав, в своем уме, и сам знает, чего ему надо, если же императору ромеев неймется на тот свет, то в его распоряжении множество иных, известных ему способов. Последняя фраза, несомненно, была намеком на грязную историю с убийством Иоанном его друга, брата и вождя Никифора Фоки. Поединок был привилегией, которой удостаивали не всех. Поединок с братоубийцей, вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам. А на это, имея дело со столь скользким типом, как Иоанн Цимисхий, рассчитывать не приходилось. Так Алеша Попович не удостаивает честного боя распутника, нечестивца и колдуна Тугарина.

Вновь потянулись дни осады. В одной из вылазок погиб еще один русский вождь, которого Скилица считает третьим после Святослава и Сфангела, а Диакон — просто вторым среди русов. Оба автора описывают его как великана, но у них что ни рус, то и великан. Может, это и впрямь отражало впечатление сравнительно щуплых греков, армян и арабов от нордического телосложения русов, а может — было домыслом авторов, чтоб победы (подлинные или вымышленные) византийских "храбрых портняжек" выглядели покрасивее. Звали его Икмор, и русская летопись не сохранила никаких сведений о нем. Скилица сообщает, что Икмор пользовался общим уважением среди русов не столько из-за высокого рода или расположения великого князя, сколько из-за его личной доблести. Не знаю, сколько в этом утверждении домыслов Скилицы, а сколько правды. Не знаю и того, откуда он мог почерпнуть такие сведения. Но на правду очень похоже. Дело в том, как погиб отважный Икмор. Его зарубил в поединке араб Анемас, тот самый вождь критского эмира и глава телохранителей Цимисхия. Причем Диакон отмечает, что поединков со знатными русами он стал искать уже после победы над Икмором. А значит, с ним самим сын эмира столкнулся, так сказать, при исполнении обязанностей. Икмор, очевидно, пытался прорубиться к цесарю и окончить войну одним богатырским ударом. Кстати, еще одно доказательство лицемерия вызова Цимисхия, посланного Святославу — он никогда не искал стычки с вождями русов на поле битвы, на глазах у всех. Если бы он и впрямь хотел честной схватки, то незачем было посылать к Святославу гонцов-"секундантов". Буквально в каждой битве вождь русов был, так сказать, к его услугам. Однако же тут Цимисхий даже не пытался искать с ним встречи, отгораживаясь от сечи живою стеной "бессмертных".

Русы чрезвычайно скорбели по Икмору, и шум тризны был слышен далеко за стенами осажденного Доростола. Кстати, про тризну Сфангела-Сфенкела ничего подобного не говорится — лишний довод в пользу того, что он и был Свенельдом русских летописей, не погибшим, а сумевшим выжить после тяжелой раны.

Шел третий месяц Доростольского сидения, второй месяц лета. Приближался столь важный для русов и их вождя праздник — Перунов день.

15. "ПУСТЬ ДЕТИ НАШИ БУДУТ ТАКИМИ, КАК ОН".

Всех любимее был ты, о сыне родной, Святославе!И заплакал Словутич, и огненно пали дожди,Как жемчужную душу — на горе Руси и бесславье -Изронил ты в ночи из порубанной катом груди.И пока печенег, до краев наполняя твой черепСладким фряжским вином, торжествует, похабен и лют,Я несу твою душу к Сварогу в блистательный терем,Там, где Ирия ирисы светло-лилово цветут.Я несу твою душу в ладонях все выше и выше,И уходят за нами, уносят тепло очагаОскорбленные Боги, пророчества страшные слыша:Матерь Сва бьет крылом, возвещая Лжебога века.Всех любимее был ты, и все ж оступился, великий!Позабыв, что земля в испытание смертным дана.И Жар-птица Вселенная никнет главою двуликой,И в сердцах угасают славянских Богов имена…

Земли не касаясь, с звездой наравнеПроносится всадник на белом коне,А слева и справаПогибшие рати несутся за ним,И вороны-волки, и клочья, и дым -Вся вечная слава.

20 июня 971 года хорошо врезалось в память наблюдавшим за осажденной крепостью ромеям. К вечеру русы вышли из города, но не стали строиться к бою, а принялись собирать трупы павших соплеменников по всему усыпанному телами полю. Затем они относили их к городской стене, под которою возвели огромные погребальные костры. Затем они закололи над ними "множество пленных, мужчин и женщин". Здесь, боюсь, наблюдавшие за языческим обрядом ромеи перепутали два совершенно разных обычая. Женщины сопровождали своих мужей — или господ, если были всего лишь наложницами — в иной мир. Но у нас нет сообщений, чтобы славяне имели обычай укладывать вместе с погибшим на его костер и пленников-рабов. Зато часто сообщают, что славяне — и южные, и восточные, и, в особенности, западные — приносили пленных в жертву своим Богам. И в особенности, конечно, такая жертва была по нраву грозному Богу сражений и бурь, золотоусому Перуну. Для Святослава культ Громовержца, как я уже говорил, имел особое значение. Да, и Волоса, строгого пастуха душ, учителя волхвов, князь, бывший ярым поборником древней веры, почитал. Недаром в его договоре Вещий Бог, не почтивший Своим покровительством договор его отца, в коем участвовала "крещеная русь", вновь занимает Свое место. Но Метатель Молний был неизмеримо ближе для князя-воителя. В Его честь князь носил длинные усы ("ус злат") и чуб, такой же, как у изображений Перуна в Радзивилловской летописи. В Его дни начинал свои, подобные ударам Его молний, походы. Несомненно, это именно Его чтил Святослав в ту ночь. Это Ему приносили в жертву пленных врагов. Да и сам обряд погребения — чем он был, как не огненной жертвой? Вот что пишет о погребениях северных словен, тех самых "мужей новгородских от рода варяжска", В.В. Седов: "Иногда на такой насыпи вокруг урны с трупосожжением устраивали кольцо из камней. Это — своеобразная "жертва" Перуну (выделено мною — Л. П.): сородичи, помещая сосуд с остатками умершего в жертвенник (кольцо из камней), как бы обращались к Перуну с просьбой принять душу покойного в загробный мир. Еще в прошлом веке И. Срезневский справедливо указал, что обряд трупосожжения по цели и по содержанию приближается к обряду языческого жертвоприношения". Так что погребальные обряды были вполне уместны в день Перуна, особенно, когда хоронили павших в бою воинов. 20 июня после крещения Руси стал днем Ильи Пророка, и ему вручили власть над громами. Интересно, что христианский Запад, не менее русских чтивший Илью, Громовником его не считал, а молнии отдал в ведомство… Сатаны. По сути дела, Илья Пророк для русских православных мужичков XIX столетия был отнюдь не ветхозаветным поборником культа Иеговы. Иной крестьянин из какого-нибудь Ильинского прихода еще бы и обиделся б смертно, намекни ему кто, что Илья Пророк был евреем. Нет, этот пророк, слившийся в сознании русских людей с былинным Ильей Муромцем, был ездящим на колеснице Громовержцем, преследующим нечисть, дающим дождь на поля; чествовали его не столько молитвой и свечечкой, сколько ритуальными плясками ("попляшу святому Илье!") и забиванием в складчину откормленного бычка в тот самый день, 20 июня. Проще говоря, только имя отличало мужицкого Громовника Илью от древнего Перуна, и только имя сближало его с ветхозаветным фанатиком. Впрочем, быков (их приносили Громовержцу еще славянские современники Прокопия Кесарийского) в доживавшем третий месяц осады Доростоле не нашлось, и в воды Дуная бросали других, посвященных Громовнику животных — петухов.