Борис Кагарлицкий - Политология революции
В то же время события 2001 года изменили форму протеста. Организаторы уличных выступлений теперь всячески старались избегать насилия, поскольку это могло бы дать повод властям объявить о связи между «антиглобалистами» и мировым терроризмом. Такие попытки предпринимались правой прессой (особенно в России) сразу же после 11 сентября 2001 года, но не удались. Антивоенные марши отличались теперь крайней организованностью и миролюбивым характером.
Всемирные социальные форумы стали в изменившихся условиях оптимальной формой глобальной самоорганизации. В 2002 году Всемирный экономический форум был перенесен из Давоса в Нью-Йорк — акт «классовой солидарности» мировых элит, выражавших таким образом поддержку политике Дж. Буша. Несмотря на беспрецедентные полицейские меры, протесты в деловой столице Америки все же состоялись. Однако более важен был успех проходившего в те же дни II Всемирного социального форума в Порту-Алегри. Он собрал существенно больше людей и организаций, привлек широкое внимание прессы и завершился впечатляющей массовой демонстрацией.
Форумы 2002 и 2003 годов показали, что после трагедии 11 сентября движение не только не пошло на убыль, но, напротив, приобрело качественно новый масштаб. Если первый форум собрал 12 тысяч участников, то в третьем форуме участвовало уже 80 тысяч человек. Первый Европейский социальный форум во Флоренции в ноябре 2002 года принял 60 тысяч делегатов. С этого момента социальные форумы становились все более локальными. Форумы проводились теперь и на национальном уровне, организовывались региональные встречи. Модель открытой многосторонней дискуссии прижилась. Движение стало частью международного политического пейзажа. Вопреки ожиданиям правящих классов, оно не пошло на спад, не утратило своего радикализма. Критика системы, звучавшая на социальных форумах, начала находить отзвуки в заявлениях государственных мужей и дискуссиях официальных экспертов. Однако все успехи форумов не играли бы значительной роли и не влияли бы на мировую ситуацию, если бы не набирали силу иные выступления, куда более массовые, вовлекающие в свою орбиту уже не тысячи, а сотни тысяч и миллионы людей. Антикапиталистический протест вновь, как и несколько десятилетий назад, становился фактором борьбы за власть. И если в Западной Европе социальное недовольство периодически вырывалось наружу в виде массового противостояния граждан с правительствами, а на востоке континента население испытывало периодически повторяющие приступы беспричинного отвращения к государству, то в Латинской Америке вопрос и о власти был явственно поставлен в повестку дня.
Глава VIII. Пылающий континент
В начале 1970-х воображение миллионов зрителей в Советском Союзе поразил документальный фильм Романа Кармена «Пылающий континент». Это было время мощного подъема революционного движения в Латинской Америке. Но главное, образы латиноамериканских героев так явно контрастировали с обликом советской номенклатуры. А их борьба — с застойной жизнью Советского Союза времен Леонида Брежнева.
Прошло два десятилетия, и Латинская Америка вновь вошла в моду среди российской интеллигенции, на этот раз в качестве примера либеральных реформ. Революционные движения были разгромлены, герои истреблены, а образы классовой борьбы сменились повестями о «преуспевающем среднем классе», открывающем для себя преимущества западного потребления.
Но прошло совсем немного времени, и континент снова запылал. Латинская Америка восстала против неолиберализма.
СапатистыОдин из очевидцев заметил, что восстание сапатистов в Чьяпасе «покончило с „концом истории“».[414] Повстанцы начали широкомасштабную вооруженную борьбу 1 января 1994 года, заняв город Сан-Кристобаль. В этот самый день представители мирового истеблишмента съехались в столицу Мексики, чтобы отметить вступление в силу соглашения о Североамериканской зоне свободной торговле (NAFTA). Но внимание прессы оказалось приковано не к их сборищу, а к глухому провинциальному штату Чьяпас.
Восставшие назвали себя Сапатистской армией национального освобождения (EZLN) в честь героя мексиканской революции генерала Салаты (а возможно, и в память «Армии Национального Освобождения», которой назвал свой отряд Че в Боливии). Правительство ответило массированными военными операциями, бомбардировками с воздуха и пропагандистской войной. Но повстанцы все равно добились успеха — не военного, а прежде всего политического.
На освобожденных территориях повстанцы построили амфитеатры, некое подобие греческой агоры, названные aguascaientes в честь места, где происходило собрание народных представителей во время мексиканской революции 1914 года. Европейская и индейская традиции, история и современность встретились в Чьяпасе.
Власти бросили на подавление восстания войска, разрушили некоторые aguascalientes, но не все. Население подвергалось репрессиям, повстанцы скрывались в горах. На весь мир стала известна база La Realidad в Лакандонской сельве. Рядом с этой деревушкой располагались «Генеральные казармы» повстанцев, здесь они обычно принимали посетителей.
Карательные меры правительства вызвали такое возмущение в Мексике и за ее пределами, что президент Эрнесто Седильо был вынужден прекратить боевые действия и начать с сапатистами переговоры, несмотря на очевидное стремление уничтожить их.
Идеология сапатистов — декларированный отказ от «авангардизма»: «Наша форма борьбы — не единственная; для многих она, быть может, даже неприемлемая. Другие формы борьбы существуют и заслуживают уважения. Наша организация не только не считает себя единственной революционной силой, но даже не претендует на роль самой передовой силы. Есть другие честные, прогрессивные и независимые организации. Сапатистская армия национального освобождения никогда не претендовала на исключительную роль. Но это единственная организация, которая возможна для нас. Мы поддерживаем все формы борьбы, которые могут привести нас к свободе демократии и справедливости».[415] Позднее, уже в столице страны, выступая на одной из центральных площадей перед многотысячной толпой, субкоманданте Маркос, идеолог движения, выразился еще более поэтично. Обращаясь к Мексике, он говорил, что сапатисты «пришли не для того, чтобы говорить, что тебе делать, не для того, чтобы вести тебя куда-либо за собой, мы пришли, чтобы скромно и с уважением попросить тебя о помощи».[416] Свою борьбу сапатисты рассматривали как часть широкого движения, разворачивающегося не только далеко за пределами Чьяпаса, по всей Мексике, но и в масштабах всего мира.
Отсюда вытекала и необходимость комплексной, многоуровневой и многоплановой стратегии. «Мы считаем, что революционные преобразования в Мексике зависят не только от вооруженной борьбы и не только от мирных выступлений. Они станут результатом действий, осуществляемых на разных фронтах и разными средствами. Речь идет о разных социальных формах организации, о разной степени участия, риска и самопожертвования. И результатом всего этого будет не победа какой-то партии, организации или альянса партий, предлагающих конкретные социальные программы, а создание нового демократического пространства, где будут совмещены различные социальные инициативы и политические требования».[417]
Субкоманданте Маркос подчеркивал, вполне в духе Розы Люксембург, преимущества спонтанности. Когда-то он вместе с несколькими другими молодыми революционерами направился на юг Мексики, чтобы — в соответствии с идеями Че — создать там партизанский очаг. Однако жизнь в Чьяпасе среди индейцев многому научила революционных интеллектуалов: «Приучаешься к спонтанности, когда живешь здесь на грани войны, хотя обнаруживается, что совсем без планирования тоже не обойтись».[418] Революционное «слово» становится не прологом «дела», а его частью, рефлексией революционного действия. Именно эта новая форма политической речи поразила и привлекла людей с самым разным уровнем образования, политическим и жизненным опытом. Она оказалась эффективна против изощренных форм современной государственной и коммерческой пропаганды, телевизионной лжи, рекламы и постмодернистских дискурсов.
На весь мир было объявлено, что социализм мертв, пишет Маркос. «Но далеко не все прислушиваются к голосу отчаяния и слабости. Не каждый бросился в объятия безнадежности. Большинство продолжает борьбу, люди не могут согласиться с логикой победителей, ибо видят нищету и горе побежденных. Они слышат другой голос, идущий не „сверху“, а „снизу“, из глубины сознания индейского народа в горах, голос, зовущий бороться за справедливость и свободу, голос, продолжающий говорить про социализм, про надежду… единственную надежду на этой земле».[419]
