Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

— Невелика беда. Мисс Морган все равно собралась уходить. Она моя давняя подруга. Я знал ее мать. Передавай привет Бесс, когда увидишься с ней, дорогая.

— Непременно. Всего хорошего. — Она поцеловала Нилсона в щеку с учтивым бесстрастием школьницы, которой велят поцеловать мамину подругу. Затем, едва заметно кивнув Бэрдену, прошла в спальню — как раз в тот самый момент, когда явился коридорный. Все было проделано с такой невозмутимой деловитостью, что Бэрден диву давался — уж не привидилось ли ему это все. Ноу него было над чем подумать кроме этого.

— Блэз хочет, чтобы мы были друзьями, — начал Нилсон. — Он хочет выдвинуть вашу кандидатуру на президентских выборах в сороковом году. Думает, я могу вам помочь.

— Я тоже так думаю, — сказал Бэрден.

Все было легко, удивительно легко. Никакого драматизма, никакого запаха серы, никакого договора, скрепленного кровью, и ангел не подавал ему отчаянных знаков: «Не смей этого делать!»

Бэрден отправится в длительную поездку в Канаду, будет выступать в Оттаве. В его отсутствие один покладистый сенатор устроит так, чтобы продажа земли была одобрена без обсуждения. Если даже впоследствии и возникнут толки, Бэрден со спокойной душой сможет сказать, что подкомиссия приняла решение без его ведома. Тем временем в Вашингтоне будет учрежден комитет «Дэя — в президенты», а Нилсон соберет для финансирования предвыборной кампании двести пятьдесят тысяч долларов, «из разных источников, все совершенно законно».

Деньги были собраны, как условлено, и должным образом израсходованы. Результаты получились обнадеживающими. Консервативная пресса считала его единственным государственным деятелем, способным защитить конституцию и в то же время сохранить мир, а что касается Блэза, он был уверен, что кандидатура Бэрдена «пройдет как по маслу». Но, несмотря на исключительную тактичность Нилсона («Я всегда хотел, чтобы вы были президентом, еще до того, как мы с вами познакомились»), Бэрден не мог отделаться от чувства вины, хотя отлично знал, что надо либо играть в эту игру по всем правилам, либо вовсе не вступать в нее. Лишь однажды за всю свою карьеру Бэрден попытался изменить правила. Во время своей первой предвыборной кампании он был поражен, узнав, что для него покупают голоса. Когда он попытался отговорить от этого своего менеджера, тот ответил: «Но ведь именно так побеждают на выборах».

«Я бы предпочел проиграть». Ему до сих пор слышался собственный голос, тонкий и полный праведного негодования.

«Что предпочитаете вы, абсолютно никого не интересует. Тысяча с лишним человек в округе рассчитывают получить свои два доллара в день выборов, и мы не собираемся разочаровывать их».

Бэрден капитулировал. С тех пор он всегда, хотя и без особой радости, покорялся существующему порядку вещей. В этом он был схож с женой президента, которая рассказывала ему, как однажды, в дни своей невинной юности, она пришла к мужу и сказала: «Франклин, для тебя прямо здесь, в округе Датчес, покупают голоса!» На что президент рассмеялся и ответил: «Не беспокойся, дорогая, республиканцы их тоже покупают».

В конечном счете все дело в том, как далеко ты готов пойти. Ни президент, ни Бэрден не несут ответственности за развращенность избирателей. Пусть так — но правильно ли и дальше терпеть такое развращение? Вопрос звучал глупо. Надо делать все для того, чтобы победить, а сюда входит и купля-продажа голосов. Когда он согласился взять деньги Нилсона, он продал свой голос, и в моральном плане это ничуть не хуже, чем общепринятый обычай покупать голоса. Он утешал себя мыслью, что любой другой политический деятель сделал бы на его месте то же самое.

«Но я не любой другой», — сказал он себе, когда зал зааплодировал Мариан Андерсон. Он верил в честь. Родись он вовремя, он с радостью отдал бы жизнь за Конфедерацию. То, что южане сражались за неразумное, неправое дело, лишь заставило бы его драться еще упорнее, и, если бы пуля в Шайлоу попала в него, он упивался бы своей болью, в отличие от отца, который не видел ничего хорошего в человеке, считал человечество грубым, жестоким и обреченным и поэтому сам был обречен на безумие. Но отец все же был отмечен белым рваным шрамом, который тянулся от ключицы к левому плечу, и за это почетное отличие Бэрден отдал бы жизнь.

Какой стих на него нашел, спрашивал себя Бэрден, что заставило его закопать пулю? Какого бога хотел он умилостивить? Временное умопомрачение, решил он; при первом удобном случае он выберется в Манассас и откопает ее. Этот талисман ему еще пригодится. А тем временем он покончит с правлением нечестивого президента, и тысяча ударов по его самоуважению — ничтожная цена за победу в войне не менее значительной, чем та, в которой его отец получил этот шрам.

Вдруг сквозь пение Бэрден услышал гром; жара кончается, завтра будет хорошая погода.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— С Новым годом!

Китти Дэй подставила Клею щеку для поцелуя.

— С Новым годом. Где Инид?

— На вечеринке. Где же ей еще быть?

— Какой стыд! Я-то надеялась, что сегодня она придет.

Она никогда у нас не бывает. — Китти провела Клея в гостиную, где возле затухающего камина сидели Бэрден, Эд Нилсон и судья Хьюи, председатель комитета демократической партии штата.

— Клей явился один, — сказала Китти. — Инид загуляла.

— Не беда. У нас деловая встреча. — Нилсон подвел Клея к камину; Китти извинилась и оставила мужчин одних.

— Простите, что я так поздно, — начал Клей, повернувшись к Бэрдену, но тот перебил его:

— Не имеет значения. Да к тому же и судья только что пришел со званого обеда.

— Видел на прошлой неделе вашу матушку, — сказал судья, посмотрев на Клея так, будто надеялся услышать от него nolo contendere[59]. Мать Клея служила в банке в столице штата; вдовья доля ее скрашивалась небольшой пенсией и четырьмя детьми сестры Клея, которые давали ей массу поводов для жалоб и вместе с тем — для радости. «Никакой дисциплины! Да и можно ли ожидать чего-либо другого, если не прививать детям чувство ценностей…» Сама она строго руководствовалась чувством ценностей, проистекавшим, как она утверждала, из раздумий о Генри Клее, своем отдаленном родственнике, в честь которого она назвала своего единственного сына. Каждую неделю она усердно исписывала множество листов бледно-розовой бумаги своим четким почерком, пытаясь укрепить в сыне желание преуспеть.

— Вам следует чаще писать ей, — сказал судья, вынуждая Клея перейти к обороне. Разговор обещал быть нелегким.

— Я сам знаю. Письма — ее сильная сторона. — Он повернулся к сенатору. — То, что мы слышали, подтвердилось. Белый дом готовит законопроект.

Бэрден покачал головой:

— Меня это не удивляет. Его последняя речь должна была нас насторожить. «Когда дом вашего соседа в огне…» — Как всегда, Бэрден удивительно точно имитировал голос Рузвельта.

— Какой законопроект? — спросил Нилсон.

Клей рассказал, что Белый дом готовит законопроект о помощи демократическим странам, который будет внесен на рассмотрение как в палату представителей, так и в сенат; таким образом, англичане смогут получить деньги и вооружение. Клей говорил, не переставая наблюдать за судьей: его интересовало, как тот воспримет новость. Пока это было неясно. Судья, очень маленький и сдержанный, сидел в большом кресле около камина. Казалось, эта тема его нисколько не интересует, Европа для него — семечки в сравнении с Четвертым избирательным округом, где республиканцы набирали силу, или с Третьим, где они наверняка скоро начнут набирать силу, или с Первым, где внезапно появился кандидат, нанесший сокрушительный удар всей избирательной машине, которую судья годами собирал по винтику, пытаясь застраховаться от любых случайностей в ходе самой кампании. Судья терпеть не мог сюрпризов в день выборов.

Бэрден был против любой помощи англичанам:

— Во-первых, они банкроты. Это признает даже лорд Лотиан[60]. А раз так, то мы выбросим деньги на ветер, потому что, если англичане и победят, они все равно никогда не сумеют с нами расплатиться.

Ему ответил Нилсон:

— Мы не можем допустить, чтобы победил Гитлер.

Ответ заинтриговал Клея: Нилсон никогда прежде не противоречил сенатору.

— Как мы можем его остановить? — Бэрден был мрачен. — Джо Кеннеди[61] утверждает, что англичанам конец. Думаю, он прав.

— Все равно я за то, чтобы помочь им. — Нилсон продолжал стоять на своем. Обычно, чувствуя, что назревает спор, он улыбался своей лучезарной загадочной улыбкой и под ее блистательным прикрытием с быстротой молнии менял занимаемую позицию. Но сегодня он даже не попытался сделать шаг в сторону этого укрытия.