Дмитрий Волкогонов - Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Ленин опасно болен. Политбюро вызывает врачей из-за рубежа. Сталин дает инструкции Крестинскому в Берлин: „Всеми средствами воздействовать на Германское правитель­ство с тем, чтобы врачи Ферстер и Клемперер были отпуще­ны в Москву на лето… Выдать Ферстеру (Клемпереру выда­дут в Москве) пятьдесят тысяч золотых рублей. Могут при­везти семьи, условия в Москве будут созданы наилучшие".

Ленину врачи своей методичностью надоедают. Он пи­шет Сталину: „Покорнейшая просьба освободить меня от Клемперера… Убедительно прошу избавить меня от Ферстера. Своими врачами Крамером и Кожевниковым я доволен сверх избытка".

Однако соратники в переписке между собой не очень слушают больного. Зиновьев предлагает: „Немцев оставить; Ильичу — для утешения — сообщить, что намечен новый осмотр всех 80 товарищей, ранее осмотренных немцами…" Члены Политбюро соглашаются.

Ленин настойчив, хочет, чтобы его держали в курсе политических дел. „Т. Сталин! Врачи, видимо, создают ле­генду, которую нельзя оставить без опровержения. Они рас­терялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугу­бую глупость: пытались запретить „политические" совеща­ния (сами плохо понимая, что это значит). Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чу­десное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас эк­стренно, чтобы успеть сказать, на «случай обострения болез­ни. Только дураки могут тут валить на политические раз­говоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия свое­временных и компетентных разговоров. Надеюсь, Вы пойме­те это, и дурака немецкого профессора и К° отошьете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присы­лайте кого-либо из участников…"

Для Ленина политика — это жизнь, а жизнь — это политика.

Ленин болен, но совершенно нет серьезного „позыва", чтобы снять с себя бремя власти, освободиться от нее, выйти в отставку, — нет, власть для него — высший смысл его жизни. Правда, летом 1922 года он несколько раз заво­дит разговоры о том, что если он не сможет занимать­ся политикой, то попробует себя в сельском хозяйстве. М.И.Ульянова вспоминала даже его рассуждения о селекции, выращивании шампиньонов и разведении кроликов. Но, как и следовало ожидать, эти „сельскохозяйственные" разго­воры были мимолетными, несерьезными и навеяны, видимо, сельской обстановкой усадьбы в Горках.

Мучительно переживая приступы болезни не только в силу ее физиологического влияния, сколько от безмерной духовной горечи в результате отстраненности от текущих дел, Ленин часто раздражается. По любому поводу. Его гнетет вынужденное бездействие, он замечает, что соратни­ки своей заботой о здоровье фактически все дальше отодви­гают его от штурвала непосредственного управления рево­люционным российским кораблем. Думаю, что осознание этого факта особенно усугубляет страдания больного.

Власть для Ленина — смысл его жизни. Он не собирает­ся с ней расставаться, будучи совершенно больным. Одна мысль о ее потере для него невыносима. Для Ленина власть — понятие более широкое, философское, нежели собственное участие в процессе управления государством. Однажды А.А.Иоффе прислал Председателю Совнаркома письмо, в котором отождествлял Ленина с ЦК.

Вождь тут же ему категорически возразил: „Вы ошибае­тесь, повторяя (неоднократно), что „Цека — это я". Это можно писать только в состоянии большого нервного раз­дражения и переутомления".

Просто власть для Ленина как личности была высшим смыслом его существования, способом реализации своих убеждений, хотя он не был тщеславным человеком. Утверж­дения Иоффе, как я понимаю, основываются на констата­ции огромного личного влияния лидера большевиков. И это влияние определялось не только тем, что он был Председа­телем СНК, Совета Труда и Обороны и членом Политбюро. Его фанатичная убежденность, непреклонная воля, поли­тическая энергия, безапелляционность выводов и решений производили большое впечатление на окружающих. Как пи­сал В.С.Войтинский, .Ленин был окружен атмосферой без­условного подчинения… Все смотрели на действительность „глазами Ильича".

Повторяющиеся спазмы сосудов все больше угнетали больного, и он довольно часто пессимистически высказы­вался по поводу перспектив своего выздоровления. Так, 14 июня 1922 года „после одного короткого спазма сосудов Владимир Ильич сказал Кожевникову:„Вот история, так бу­дет кондрашка". И позднее, в начале зимы 1923 года, опять–таки после короткого спазма, который продолжался не­сколько минут, Владимир Ильич сказал Крамеру и Кожев­никову, присутствовавшим при этом: „Так когда-нибудь бу­дет у меня кондрашка, мне уже много лет назад один кре­стьянин сказал: „А ты, Ильич, помрешь от кондрашки", и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: „Да шея у тебя больно короткая". И хотя Ленин пробовал шутить, чувствовалось, что он и сам придерживается мнения этого крестьянина".

Ленина угнетали предчувствия, он замечает утрату спо­собности работать так, как он мог это делать раньше. Од­нажды, когда к Владимиру Ильичу пригласили профессора. Доршкевича, больной пожаловался на бессонницу, отсут­ствие „душевного покоя". Прюфессор, осмотрев больного, в итоге констатировал: „Во-первых, масса чрезвычайно тяже­лых неврастенических проявлений, совершенно лишавших его возможности работать так, как он работал раньше, а во–вторых, ряд навязчивостей, которые своим появлением силь­но пугали больного".

—  Ведь это, конечно, не грозит сумасшествием? — спросил Доршкевича Ленин. Профессор сказал:

—   Навязчивости тяжелы субъективно, но они никогда не ведут за собой расстройство психики.

Врачи, которых около Ленина после 1921 года всегда было весьма много, стали вести историю его болезни с 29 мая 1922 года. В течение года записи вел невропатолог A.М.Кожевников, весьма наблюдательный врач; с 6 мая до 4 июля 1923 года состояние Ленина фиксировал в журнале B.В.Крамер и на заключительном, роковом отрезке болез­ни — профессор В.П.Осипов, в прошлом начальник кафед­ры психиатрии Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, один из крупнейших специалистов в своей обла­сти.

Я приведу несколько характерных наблюдений врачей, зафиксированных в истории болезни В.И.Ленина, позволяющих глубже оценить его состояние, когда больной с огромной настойчивостью пытается вернуться на политическую сцену. Этот документ свидетельствует, что, даже когда Ле­нин был второй раз повержен новым ударом, все его помыс­лы только там — в Политбюро, Совнаркоме, в Кремле. Ле­нин не может представить, что власть, которую он так нео­жиданно получил, в результате болезни переходит в другие руки. Однако лидер большевиков борется, борется, не теряя надежды вернуться на вершину холма власти. Вот несколь­ко фрагментов записей из истории болезни В.И.Ленина с 3 октября 1922 года (времени относительного выздоровле­ния) до второго удара в декабре того же года. Дата записи, хотя и помечена конкретным числом, иногда охватывает не­сколько дней.

10 октября. Кожевников и Крамер беседовали с Лени­ным после вечернего заседания в Совнаркоме. „Зуб почти прошел, но благодаря бывшей болезни нервы несколько ра­зошлись и временами появляется желание плакать, слезы готовы брызнуть из глаз, но Владимиру Ильичу все же уда­ется это подавить; не плакал ни разу".

31 октября. В 12 часов Владимир Ильич выступил с ре­чью во ВЦИКе (первое публичное выступление после май­ского удара. —Д.В.). „Говорил сильно, громким голосом, был спокоен, ни разу не сбился… Дома слушал музыку, рояль его не расстроил, скрипку же слушать не мог, так как она слишком сильно на него действовала.

Накануне, в воскресенье, 29-го врачи были у Каменева, где были еще Сталин и Зиновьев. Каменев сообщил, что на последнем заседании СНК Владимир Ильич критиковал один из пунктов законопроекта, затем не заметил, что пере­вернулась страница, и вторично стал читать, но уже другой пункт, снова стал его критиковать, не заметив, что содержа­ние этого пункта было совершенно иное".

13 ноября. „Владимир Ильич выступал на пленуме Кон­гресса Коминтерна и произнес на немецком языке часовую речь. Говорил свободно, без запинок, не сбивался… После речи Владимир Ильич сказал доктору Кожевникову, что в одном месте забыл, что он уже говорил, что ему еще нужно сказать…" Сообщил, что накануне „был очень коротенький паралич в правой ноге".

Сделаю отступление по поводу речи 13 ноября на IV Конгрессе Коминтерна: „Пять лет российской революции и перепективы мировой революции". По сути, она была посвя­щена нэпу и чистосердечному признанию: „Мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не мо­жет судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я". Но Ленин после серии международных поражений явно ох­ладел к мировой революции. Вождь назвал перспективы ее „благоприятными", но был в их конкретном рассмотрении очень краток. В конце речи Ленин довольно осторожно, но в то же время определенно высказался об итальянском фа­шизме, который может оказать „большие услуги" в разъяс­нении недостаточной просвещенности людей и в показе того, что „их страна еще не гарантирована от черной со­тни".