Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

— Питер заглядывал к нам. Я даже не знала, что он в городе. Его университет самый настоящий деревенский клуб.

Клей сидел на своем обычном месте, задрав ноги на кофейный столик, Инид, с блеском в глазах, прихлебывала мартини.

— О, нужно мне это было! Жарища! Толпа! Вот уж кем бы я не хотела быть, так это английской королевой! Ни за какие коврижки!

— Зачем приходил Питер?

— Ни за чем. Зашел просто так. Я все стараюсь его припугнуть, но он не понимает намеков. А ведь он из себя ничего. — Инид взяла серебряную сигаретницу (свадебный подарок сотрудников сенатора Дэя) и стала рассматривать в ней свое отражение. Странное дело, подумал Клей, ведь она так редко смотрится в зеркало. Отсутствие тщеславия было в ней самой поразительной чертой.

— Этим летом он устраивается работать в газете. — Она положила сигаретницу, и он вдруг понял, что это Питера, его отражение она ловила в дымчатом серебре. Он сразу насторожился. Союз брата и сестры — это было выше его понимания.

Она вскинула свои длинные ноги на столик. Они были словно из темного, дорогого полированного дерева, а светлый столик казался банальной плотью.

— Надеюсь, ты понимаешь, что, если б он не увидел нас в тот первый раз, в бассейне, я б ни за что не пошла за тебя.

— Спасибо за откровенность. — Клей взглянул на нее с внезапным отвращением.

— Я не это хотела сказать. — В ее голосе звучало раскаяние. Это было так на нее не похоже: больше всего она ранила тогда, когда вовсе этого не хотела. Она скрестила свои лодыжки с его, залезла ногой ему под брючину и стала щекотать ему волосы большим пальцем ноги. — Я рада, что в конце концов так получилось. Ну, а он — гадкий шпион!

— Это была чистая случайность!

— Случайность? Как бы не так! С какой стати посреди ночи, в грозу, выскакивать из дома? Конечно, он выслеживал нас! — Инид поносила брата; Клей защищал его. Во-первых, он любил Питера; во-вторых, Питер был важным стратегическим пунктом в войне между ними, и тот, кто им владел, получал господство над местностью.

— Кстати, Питер передал мне, что сказал отец вчера вечером: мы все равно разведемся задолго до того, как мне исполнится двадцать пять.

— Славный старик этот Блэз, — вздохнул Клей. — Ну и семейка!

— Мне кажется, мы с тобой какие-то одержимые. — Инид помешала пальцем мартини. — Но отец, в конце концов, окажется прав.

— Не все ли равно? — сказал Клей, хотя ему было отнюдь не все равно. Чем больше он узнавал жизнь, тем тверже убеждался в том, что без денег — больших денег — ему никогда не добиться тех заманчивых благ, которыми Республика так щедро одаряет богатых, так скупо — бедных. До тех пор пока Блэз непримирим, все возможности к продвижению для Клея закрыты.

— Да! Питер говорил что-то о твоей прежней подруге. — Клей и бровью не повел, до того старо это было. — Похоже, у Дианы роман с коммунистом, который хочет издавать журнал.

— С коммунистом? Ты уверена в этом? — насторожился Клей.

— Уверена, — ответила Инид, по-видимому вспоминая, что именно сказал Питер. — Они хотят, чтобы Питер вложил деньги в журнал, будто у него есть деньги. Правда, он получит свою долю прежде меня. А еще…

Клей прервал ее:

— Это может быть важно. Для сенатора.

Инид посмотрела на него непонимающим взглядом. То, что занимало других, включая работодателя ее мужа, всегда было для нее чем-то нереальным.

— Ты абсолютно уверена в том, что правильно поняла Питера — будто друг Дианы коммунист?

— Да, именно так он сказал, но ведь Питер такой врун, ему ни в чем нельзя верить.

— Пожалуй, надо позвонить сенатору. — Клей поднялся.

— Не уходи! — Она была как малый ребенок, не желающий, чтобы его оставляли одного. — Я совсем не вижусь с тобою, когда заседает этот ваш ужасный сенат.

— Ты могла бы быть со мною сегодня вечером.

Поняв, что она подставила под сокрушающий удар целую дивизию, Инид поспешно отступила со всех позиций и широко раскинула руки, так что полотенце упало с ее плеч; затем, признав свое полное поражение, перешла на детский язык, каким они разговаривали в минуты близости.

— Поцелуй свою киску и скажи, что не сердишься на нее за то, что она такая бяка, бяка, бяка!

Клей поцеловал ее и сказал, что он не сердится на свою бяку, бяку, бяку. Ощутив ее зовущие к себе губы, он возбудился и, наверное, позабыл бы позвонить сенатору, если бы в эту минуту не вошла нянька с девочкой на руках.

— Господи боже! — закричала Инид. — Почему ты не стучишься? Почему ты всегда словно подкрадываешься?

— Ничего, Энни, — встряхнувшись, успокоил ее Клей. Но Энни уже исчезла, и только проклятья Инид неслись ей вслед. — Прекрати! — Голос Клея звучал резко. Очарование минуты рассеялось, он был опять самим собой. — Иначе она уйдет от нас, как ушли другие. Нельзя так кричать на людей.

— Нет, можно! Буду делать все, что мне вздумается, черт подери! — Инид допила из серебряного шейкера остатки мартини, завернулась в полотенце и пошла наверх. Клей знал, что завтра утром она опять будет весело хихикать вместе с нянькой. Как бы ужасно ни вела себя Инид, она была незлопамятна. К тому же она со всеми разговаривала с одинаковой интимностью и ничего не умела держать про себя, и, хотя это чистосердечие составляло едва ли не самую подкупающую черту ее натуры, Клей научился никогда не делиться с ней ничем таким, относительно чего он хотел бы держать в неведении своего злейшего врага. Что касается новой няньки, все еще ликовавшей по поводу того, что с ней обращаются как с равной, она пока не понимала, что за интимность надо платить, и не умела сносить внезапные вспышки ярости Инид, ее утонченные оскорбления, возмутительную жестокость. При этом сама Инид всегда искренне обижалась, когда впоследствии ее жертвы упрекали ее. «Но ведь вы меня просто не поняли, я к вам со всей душой!» Возможно, они в самом деле ее не понимали, а, возможно, она — их.

Клей позвонил сенатору. Ему ответила миссис Дэй.

— Бэрден прилег вздремнуть. Этот прием его измотал. Такая жарища! А вечером еще обед в Белом доме. У вас что-нибудь срочное? Разбудить его?

Клей сказал, что дело терпит, пожелал им приятно провести вечер в стане врага и положил трубку. В угрюмом расположении духа он раскрыл свой портфель и, увлекшись работой, не заметил, как вошла Инид. Она громко крикнула, так что он выронил из рук бумаги.

— Не смей этого делать!

— А мне нравится, когда ты подскакиваешь, точно старая дева. Ну, как я выгляжу, хорошо?

Она выглядела хорошо, и он так и сказал ей. Но она его не слушала. Она была одинаково глуха и к правде, и к лести.

— Слушай, — сказала она, — мне так погано: ведь я иду в гости к этим Маклинам, а тебя оставляю одного.

— Ничего, все в порядке.

— Ничего не в порядке! Меня куда-то несет, и я говорю «да», когда надо сказать «нет». Я не понимаю, что со мной творится. Если ты хочешь, чтобы я осталась, я останусь.

Окончательно побежденный, он сказал, чтобы она шла в гости. Он останется дома и будет работать. Его киска бяка, бяка, бяка. Он согласился, но добавил, что иной он и не хочет ее видеть. Она ушла, заверяя, что очень перед ним виновата, и он не преминул отметить, что она может признать свою вину лишь тогда, когда не чувствует за собой никакой вины. Он добавил к своему арсеналу это ценное новое оружие. Их война была любовью. Или, наоборот, их любовь была войной. Так или иначе, лишь воюя, они по-настоящему обретали друг друга. Он не мыслил себе жизни без Инид.

Жена президента подала знак, и дамы поднялись. Предводительствуемые миссис Рузвельт и королевой, они оставили мужчин в зале приемов. Когда распорядитель закрыл за ними дверь, Бэрден, занимавший место в самом конце левого крыла подковообразного стола, направился к центру, где сидели президент и король. Пустое кресло слева от короля проворно захватил вице-президент, теперь он, к явной досаде президента и тайной радости Бэрдена, жизнерадостно подталкивал и похлопывал по плечу малорослого короля. Президент и его преемник по Конституции, если и не по проводимой им политической линии, были между собой на ножах.

Подали коньяк, задымились сигары. Бэрден сел между Блэзом Сэнфордом и англичанином, которого звали не то лорд Бобкин, не то лорд Попкин. Разговор начался с жалоб на жару.

— Президент не хочет, чтобы включали кондиционер. — Блэз жевал кончик сигары. — Говорит, что это плохо отразится на его пазухах. Пазухах, черт подери! А что будет с людьми, которые тут работают? Что будет с нами? Сердечные приступы — вот что с нами будет.

— Возможно, ему все равно. — Как все в зале, Бэрден старался не смотреть в сторону президента, который выглядел прекрасно и был разве чуточку полноват. Его знаменитая улыбка то появлялась, то исчезала, словно повинуясь невидимому переключателю. В начале приема, когда Бэрдена и Китти представляли королю, президент наградил сенатора широчайшей улыбкой, а затем, повернувшись к королю, сказал сценическим шепотом: «Он тоже хочет жить в этом доме!» Король явно не знал, как отнестись к этой шутке.