Сергей Кара-Мурза - Крах СССР

Богатые стали осознавать себя особым, «новым» народом. Уже перестройка стала делить народ на две части, живущие в разных цивилизациях и как будто в разных странах: на богатых и бедных. И они расходятся на два враждебных народа. Этот раскол еще не произошел окончательно, но мы уже на краю пропасти. От тела народа «внизу» отщепляется общность людей, живущих в крайней бедности, — «социальное дно», численность которого за 10 лет достигла около 10% городского населения или 11 млн. человек. В состав его входят нищие, бездомные, беспризорные дети. Большинство нищих и бездомных имеют среднее и среднее специальное образование, а 6% — высшее.

«Дно» непрерывно «перемалывает» втягиваемую в него человеческую массу (смертность бездомных составляет 7% в год при среднем уровне для всего населения 1,5%). Столь же непрерывно оно засасывает в себя пополнение из бедной части населения. Сложился слой «придонья», в который входят примерно 5% населения (7 млн. человек). Принадлежащие к этому слою люди еще в обществе, но с отчаянием видят, что им в нем не удержаться [155].

Это — пропасть, отделяющая от народа общность изгоев в размере около 18 млн. человек — целый народ большой страны. При этом и благополучное большинство меняется, потому что признать бедственное положение своих братьев и сограждан как приемлемую норму жизни — значит порвать с традиционной культурой. Вся бедная часть по мере исчерпания унаследованных от советского времени ресурсов начинает отделяться от «среднего класса» и сдвигаться вниз, в цивилизацию трущоб. Россия обретает черты двойного общества, в котором практически складываются нормы апартеида.

Тут и таится первая и главная опасность для постсоветской России — продолжается демонтаж народа.

Субъекты общественных процессов — это не отдельные личности, а общности, собранные и воспроизводимые на какой-то матрице. Состояние всей системы общностей, соединенных в общество, определяет возможности «личного состава» страны: ее населения и народа.

Мы говорили в гл. 16, что во время перестройки самым первым объектом трансформации и даже демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Альтернативной матрицы для сборки иного народа (нации) создано не было. Никакой программы нациестроительства государство не выработало до сих пор.

Разделение народа становится привычным фактом — разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними пропасти. Фундаментальный «системный» раскол, раскол на бедных и богатых, прошел по экономическим, социальным и мировоззренческим основаниям: «Бедные и богатые в России — два социальных полюса, причем речь идет не просто о естественных для любого общества с рыночной экономикой различных уровнях дохода отдельных социальных страт, источников поступления этого дохода и его структуры, но о таком качественном расслоении общества, при котором на фоне всеобщего обеднения сформировалась когорта сверхбогатых, социальное поведение которых несовместимо с общепризнанными моральными, юридическими и другими нормами» [44].

На этот раскол накладывается сетка разделения по региональным основаниям и по типам поселений. Жители мегаполисов и российская провинция — совершенно разные «России».

В результате дезинтеграции народа сразу же началась деградация внутренних связей каждой отдельной общности (профессиональной, культурной, возрастной). Совокупность социальных общностей как структурных элементов российского общества утратила «внешний скелет», которым для нее служил народ (нация). При демонтаже народа была утрачена скрепляющая его система связей «горизонтального товарищества», которые пронизывали все общности: и как часть их «внутреннего скелета», и как каналы их связей с другими общностями. Произошла дезинтеграция советского общества.

Приступая к этой проблеме, надо кратко уточнить наше представление об обществе. Как и в отношении понятия народ, в обыденном сознании общество представляется как вещь — массивная, подвижная, чувственно воспринимаемая и существующая всегда. Это представление было воспринято вместе с механицизмом картины мира в проекте Просвещения и укреплено в советское время историческим материализмом, в котором общество выглядело как движение масс, организованных в классы, ведущих между собой борьбу.

Привычная для нас социология, сложившаяся в рамках такого классового подхода, и занималась изучением состава и численности социальных групп, названия которых были им присвоены как раз в канонах этого подхода. Социологи старались определить границы этих групп, споря о принадлежности отдельных групп и «прослоек» к тому или иному классу. Этот образ нам близок.

Однако такое положение подвергается критике. Как говорят, оно приводит к тому, что «социальные группы натурализируются… т.е. наделяются таким же онтологическим статусом, что и «вещи», существующие вне и независимо от сознания социолога». Критики даже пишут: «Можно констатировать, что подавляющее большинство социологов отождествляют социальную группу с «субстанцией» — множеством людей, границы которого тем или иным способом конструирует научное сообщество» [80].

Учитывая эту критику, мы рассматриваем здесь общество как сложную систему, которая не возникает «сама собой» и не является данной нам «вещью». Ее надо конструировать и создавать, непрерывно воспроизводить и обновлять. Общество находится в процессе непрерывного развития, так что переплетаются интеграция и дезинтеграция — как отдельных элементов, так и всей системы в целом.

В ходе кризиса западного индустриального общества последних десятилетий XX века обнаружилась угроза распада общества как системы. В 2002 г. один из ведущих социологов Запада А. Турен таким образом сформулировал вызов, перед которым оказалось обществоведение: «Мир становился все более капиталистическим, все большая часть населения втягивалась в рыночную экономику, где главная забота — отказ от любого регулирования или экономического, политического и социального контроля экономической деятельности. Это привело к дезинтеграции всех форм социальной организации, особенно в случае городов. Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли.

В завершение можно утверждать, что главной проблемой социологического анализа становится изучение исчезновения социальных акторов, потерявших под собой почву или из-за волюнтаризма государств, партий или армий, или из-за экономической политики, пронизывающей все сферы социальной жизни, даже те, что кажутся далекими от экономики и логики рынка. В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта. Это можно считать эквивалентом того, что принято называть критической социологией» [176].

Это вывод, трагический для современной цивилизации: смерть субъекта. Исчезновение социальных акторов, т.е. коллективных субъектов общественных процессов! Это совершенно новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы ни интеллектуально, ни духовно, а осваивать эту новую реальность надо срочно. Но, судя по множеству признаков, глубина и разрушительность этого кризиса «в Европе и других частях света» не идет в сравнение с тем, что пережил СССР и переживает в настоящее время Россия.

Кризис нашего общества, вошедший в открытую фазу в 1985 г. и перешедший в 1991 г. в острую стадию, потряс всю общественную систему, все ее элементы и связи. Он был организован политическими средствами как инструмент разрушения общественного строя, ведь этот строй есть создание общества. В свою очередь, глубокая дезинтеграция общества стала одной из главных причин продолжительности и глубины общего кризиса постсоветских стран. Маховик этого процесса, запущенный перестройкой, был раскручен в 90-е годы XX в. как способ демонтажа остаточных структур советского общества. Остановить этот маховик после 2000 г. не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена).

А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины: и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России. В большой обзорной работе (1999) сказано: «В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе. Трансформационные процессы изменили прежнюю конфигурацию социально-классовой структуры общества, количественное соотношение рабочих, служащих, интеллигенции, крестьян, а также их роль. Судьба прежних высших слоев (политическая и экономическая элита) сложилась по-разному: кто-то сохранил свои позиции, используя имеющиеся привилегии, кто-то утратил. Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…