А. Арбатов - Российская национальная идея и внешняя политика. Мифы и реальности.
Таким образом, с середины 80-х годов советские/российские оборонные расходы снизились более чем в 10 раз (в постоянных ценах), и в настоящее время составляют не более 10 % оборонного бюджета США, с поправкой на коэффициент покупательной способности рубля в оборонном секторе. Можно предсказать, что независимо от состояния национальной экономики или финансов в высшей степени невероятно, что правительство повысит долю затрат на оборону свыше 3,5 % ВВП, или 20 % расходной части федерального бюджета. Лишь чрезвычайные изменения во внешней среде безопасности или в политическом режиме России могли бы привести к значительному увеличению военных расходов. Пока еще российская армия по инерции сохраняет высокие количественные параметры, но резкое снижение финансирования ведет к обвальному падению всех ее качественных показателей, начиная от материального обеспечения военнослужащих и кончая техническим оснащением. Через 5-10 лет армия России так или иначе сократится минимум наполовину, и военная реформа лишь призвана придать этому процессу упорядоченный характер и повысить качество Вооруженных Сил за счет их количества.
Не говоря даже обо всех других причинах, такое падение уровня военной мощи России само по себе объясняет резкие изменения в ее нынешней и будущей внешней политике и политике безопасности, которая в отношениях как с ближайшими соседями, так и другими великими державами веками основывалась прежде всего на огромной военной мощи. Впрочем, за исключением группы реваншистски настроенных генералов-отставников и воинствующих политиков-маргиналов, никто в российской политической элите и стратегическом сообществе не оценивает военные потребности и задачи Вооруженных Сил страны в духе восстановления империи силовым путем, оккупации вновь Центральной и Восточной Европы, подготовки стратегических наступательных операций в Западной Европе, на Дальнем Востоке и в Южной Азии.
Помимо внутренней трансформации России и сокращения ее военного потенциала, на внешнюю политику Москвы глубоко влияет новая геополитическая ситуация и уязвимость ее нынешних границ, усугубляющаяся непрочностью внутренних федеративных отношений. Еще одна грань проблемы — новые отношения России с другими мировыми и региональными державами, а также с многосторонними союзами государств.
Близкое окружение России
В недалеком прошлом геополитическое пространство, контролируемое Москвой, непосредственно граничило либо с территориями, находящимися под покровительством США, либо с Китаем. Теперь же к западу и к югу от России расположены бывшие республики Советского Союза, подверженные высокой степени внутренней нестабильности, открытые для влияния извне, пребывающие в напряженных отношениях или даже в состоянии вооруженного конфликта со своими сепаратистами, друг с другом или с Россией. Наши границы с ними по большей части чисто символические и открыты для нелегальной миграции, браконьерства, массовой контрабанды и прочей криминальной деятельности.
С одной стороны, эти государства признаны ООН и являются законными зарубежными соседями России, имеющими право претендовать на такое же обращение, как все другие большие и малые страны мира. С другой стороны, то, что всего несколько лет назад они вместе с Россией были частями унитарного государства с высоко интегрированной экономикой и жестким однопартийным политическим режимом, общей обороной и внешней границей, коммуникациями, инфраструктурой и энергетической системой, при том, что 50 млн. человек (из них 25 млн. русских) жили вне своих национальных республик, — все это для России существенно отличает их от других иностранных государств. И это жизненная реальность, не имеющая ничего общего с "русским имперским синдромом". Проблемы постимперского толка будут еще десятилетия накладывать глубокий отпечаток на отношения бывших советских республик, для примера достаточно посмотреть на Ближний Восток или Южную Азию полвека спустя после окончания Британского владычества.
Дихотомией отношений России с другими бывшими советскими республиками определяется главная дилемма политики Москвы в "ближнем зарубежье": как найти правильный баланс в отношениях с другими постсоветскими государствами между обращением с ними как абсолютно суверенными иностранными государствами (например, устанавливая мировые цены за энергоснабжение и коммуникации или военную помощь) — и сохранением "особых отношений" с ними (в соблюдении прав русских военных и гражданских лиц за рубежом, использовании промышленных и оборонных объектов, поддержании общей системы обороны, вмешательстве в их внутренние конфликты, защите бывших советских границ и т. д.). Очевидно, что позиции России и ее постсоветских партнеров относительно разрешения этого противоречия будут различны, а порой противоположны.
Как свидетельствуют многочисленные исторические примеры со времен Римской империи, когда огромная держава окружена странами намного меньше и слабее нее, возможны лишь две основные модели отношений между ними: либо крупная держава порабощает, завоевывает своих малых соседей и властвует над ними — либо последние оказывают достаточно сильное сопротивление, объединяя свои усилия и получая поддержку извне, тем самым сдерживая и истощая превосходящую их державу. Страх порабощения толкает слабые государства к созданию сдерживающего барьера и обращению к покровительству со стороны. Боязнь враждебного окружения, изоляции и внешних посягательств толкает более сильную державу к распространению своего господства на прилегающие страны. Динамическое взаимодействие двух моделей на протяжении пяти веков было парадигмой отношений российской/советской империи, колонизованных ею народов и ее непосредственного внешнего окружения.
Конечно, не эти модели действуют, когда более крупная держава — демократическое государство с процветающей экономикой: в таком случае ее отношения с соседями могут основываться на взаимном уважении и экономическом сотрудничестве (как, например, между США, Канадой и Мексикой). В этом смысле эволюция по пути демократических политических и экономических реформ была бы для России наилучшим путем выхода из порочного круга в отношениях со своими более слабыми соседями. Однако это было бы слишком простым ответом на основную дилемму сегодняшней политики Москвы в отношении нового зарубежья. Дело в том, что на перспективы демократического развития России в следующем десятилетии ключевое воздействие будут оказывать ее отношения с ближайшими соседями. И не следует забывать, что исторически двуединая цель обеспечения внешней безопасности и расширения имперского господства была важнейшим фактором, определявшим жестко централизованную, тоталитарную и милитаристскую природу российского/советского экономического и политического режима.
Таким образом, сегодня еще одна важнейшая проблема для России состоит в том, как избежать возникновения враждебного окружения, или "санитарного кордона", из новых независимых постсоветских государств, и как предотвратить их превращение в сферу политического и экономического влияния, а потенциально и военного присутствия других крупных региональных или глобальных держав и союзов. Встать на изоляционистскую позицию означало бы бросить эти республики, далеко не всем из которых легко становиться жизнеспособными суверенными государствами, на волю стихии экономического упадка, территориальных и этнических конфликтов, гражданских войн и хаоса. Это могло бы спровоцировать вмешательство извне, оставило бы русские и другие этнические меньшинства в жертву угнетению и даже геноциду, а в результате смута перекинулась бы через более чем прозрачные границы и на Россию.
С другой стороны, попытки гарантировать себе благоприятное "ближнее зарубежье" путем установления там своего экономического, политического и военного господства могли бы вызвать сопротивление, втянуть Россию в многочисленные войны вдоль периметра ее границ, истощить ее ресурсы и подорвать демократические реформы. Русские, живущие за границей, и другие национальные меньшинства стали бы заложниками в руках местных властей. Присоединение военным путем территорий, населенных этническими меньшинствами [9], превратило бы остальные республики именно во враждебный "санитарный кордон". Это могло бы привести к результатам, прямо противоположным желаемому: внешней интервенции в поддержку сопротивления российским посягательствам, конфронтации с Западом и исламским миром, широкому распространению насилия и дезинтеграции в самой Российской Федерации.
Что касается односторонних российских действий (часто прикрываемых решениями СНГ), то, кроме случая с Южной Осетией, все прочие результаты российского военного участия в урегулировании конфликтов и поддержании мира — в Приднестровье, Абхазии, Карабахе, Таджикистане (не говоря уже об опустошительной и бессмысленной акции в Чечне) — были нередко весьма сомнительны с точки зрения ясности цели и способности России держать ситуацию под контролем. Во всех этих случаях военные акции Москвы действительно привели к прекращению широкомасштабного кровопролития, однако вслед за этим ситуация зашла в тупик, прочный мир не был восстановлен и в конечном итоге российские контингенты стали объектом нападок неудовлетворенной стороны, поводом для растущих противоречий с теми или иными странами СНГ и политической борьбы внутри России.
