Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
«ультралибералов», «радикальных антикоммунистов» и т.п., никаких вообще правых
на политической сцене ни при Ельцине, ни при Путине вовсе не было. Ни среди
людей власти, ни среди сколько-нибудь влиятельных идеологов и деятелей СМИ, ни
даже среди «крупных капиталистов» не было ни одного человека, действительно
придерживавшегося последовательно правых взглядов, а тем более антикоммуниста.
Этих «правых либералов», многим мерещившихся как кошмар, никогда не
существовало. Те, кто был у нас известен как «демократы» все были в той или иной
степени левыми. В качестве «правых» выступали: Гайдар, из неприязни к ЛДПР
готовый бросится в объятия коммунистов, «олигархи», требовавшие от Ельцина
полюбовно договориться с Зюгановым, Березовский, собиравшийся создавать не
какую-нибудь, а социалистическую партию, Хакамада, после изгнания из Думы
заявившая, что в сущности, всегда была левой, Ходорковский, финансировавший КПРФ
— такие-то в стране нашлись «антикоммунисты». Оказалось, что даже учебные
пособия Высшей школы экономики (вроде бы средоточия либеральной экономической
мысли) пишутся «левыми» марксистами, которые не любят СССР, но почитают
социализм и последний термин применительно к советской практике именуют не иначе
как с приставками: «государственный», «тоталитарный», «советский»,
«казарменный»). Это в сознании оттертой от власти части коммунистов советские
выкормыши из их собственной среды, назначенные старшими товарищами банкирами и
предпринимателями, могли виделись либералами и капиталистами. Но с возможностью
действительно либерального развития власти покончили в самом начале — в
1989–1992 гг., лишив 3–4 миллиона людей, способных делать дело, шансов на успех
и поставив вне конкуренции несколько тысяч своих (далеко не всегда
конкурентоспособных в нормальных условиях). Потому и капиталисты получились
весьма специфические, всегда готовые поменять свой бизнес на положение в
номенклатуре и как переименовали они свои министерства в ОАО, так по первой
команде превратить их обратно в министерства (а кто помельче — стать
директорами). Борьба власти с оппозицией — как коммунистической, так и
демократической все эти годы была борьбой «внутривидовой». Поэтому в том, что
касается советского наследия, они были вполне единомысленны.
Если ни власть, ни демократическая оппозиция не стремились избавиться от
советско-коммунистического наследия, то тем менее, естественно, склонна была
делать это «патриотическая» — по существу национал-большевистская оппозиция. На
постулатах национал-большевизма, которые удалось внедрить в массовое сознание, и
базировалось, в сущности, восприятие компартии, обеспечивавшее ей в 90-х
заметную популярность. Постулаты эти (разнившиеся по форме выражения вплоть до
полного противоречия в зависимости от среды, где распространялись) сводятся к
тому, что: 1) коммунизм есть органичное для России учение, 2) коммунисты всегда
были (или, по крайней мере, стали) носителями патриотизма и выразителями
национальных интересов страны, 3) ныне они — «другие», «перевоспитавшиеся», —
возглавляют и объединяют «все патриотические силы» — и «белых», и «красных»
(разница между которыми потеряла смысл) в противостоянии с «антироссийскими
силами», 4) только на основе идеологии «единства советской и досоветской
традиции» и под водительством «патриотического» руководства КПРФ возможна
реинтеграция страны и возрождение её величия.
Национал-большевизм, протаскивающий советско-коммунистическую суть в
национально-патриотической упаковке, имел гораздо большие шансы быть воспринятым
неискушенными в идейно-политических вопросах людьми, чем откровенно красная
проповедь ортодоксов, и представлял тогда более перспективный тип национализма,
чем «новый русский национализм», с которым он в отдельных аспектах схож.
Родоначальником национал-большевизма является, конечно, Сталин — такой, каким он
становился с конца 30-х годов и окончательно заявил себя в 1943–1953 гг. Режим
этого периода был первым реально-историческим образчиком
национал-большевистского режима. В дальнейшем национал-большевистское начало
присутствовало как одна из тенденций в среде советского руководства: после
Сталина патриотическая составляющая была выражена слабее, у «постсоветских»
национал-большевиков она была представлена значительно сильнее, но все равно
речь шла лишь о степени, о градусе «патриотизма» одного и того же в принципе
режима. Вопреки утверждениям как некоторых апологетов сталинизма, так и его
левых же противников, Сталин никогда не переставал быть ни левым, ни
коммунистом. Дело даже не столько в том, что он оставался социалистом, сколько в
том, что он оставался именно большевиком. То есть человеком, который неотделим и
от самой большевистской революции, и от всех её других деятелей, и от откровенно
антирусского режима 1920-х годов, как бы он потом ни менял пропагандистские
лозунги. Ни о каком отречении от революции речи никогда не шло, его отношение к
другим большевикам диктовалось не идеологическими и принципиально-политическими,
а чисто личными мотивами, мотивами борьбы за власть — он ничего не имел против
тех кто не мог представлять для него (например, за преждевременной смертью)
опасности: из двух равнозначных и однозначных фигур Троцкий почитался сатаной, а
Свердлов — архангелом.
В рассуждениях об «органичности» для России коммунизма и социализма
просматривалось два подхода. В первом случае теория и практика советского
коммунизма подавалась (благодаря практически всеобщей неосведомленности в
исторических реалиях) как продолжение или возрождение традиций «русской
общинности и соборности», преданных забвению за XVIII–XIX вв., т.е. сам
коммунизм выступал как учение глубоко русское, но, к сожалению, извращенное и
использованное «жидами и масонами» в своих интересах. Во втором — «изначальный»
коммунизм признается учением чуждым и по замыслу антироссийским, которое,
однако, «пережитое» Россией и внутренне ею переработанное, ныне превратилось в
истинно русское учение, — т.е. в этом случае «извращение» приписывается прямо
противоположным силам и носит положительный характер. Но в любом случае именно
коммунизм объявлялся «русской идеологией». Такое понимание роли коммунизма в
российской истории логически требовало объявление носителем его (до появления
компартии) православной церкви, а очевидное противоречие, заключающееся в хорошо
известном отношении к последней советского режима, списывалось на «ошибки»,
совершенные благодаря проискам враждебных сил. Поскольку же к настоящему времени
ошибки преодолены, а происки разоблачены, ничто не мешает православным быть
коммунистами, а коммунистам — православными. Вследствие чего противоестественное
словосочетание «православный коммунист» стало вполне привычным.
Тезис о патриотизме коммунистов, по сути своей ещё более смехотворный, чем
утверждение об органичности для России их идеологии, не являлся, в отличие от
последнего, новшеством в идеологической практике коммунистов. Из всех основных
положений «постсоветской» национал-большевистской доктрины он самый старый и
занял в ней центральное место ещё с середины 30-х годов, т.е. тогда, когда стало
очевидным, что строить социализм «в отдельно взятой стране» придется ещё
довольно долго. На уровне низовой пропаганды для отдельных слоев он, впрочем,
существовал всегда — ещё Троцкий считал полезным, чтобы рядовой красноармеец с
неизжитой старой психологией, воюя за дело Интернационала, считал при этом, что
он воюет за Россию против «интервентов и их наемников», те же мотивы
использовались для привлечения на службу большевикам старого офицерства. Но
тогда он не имел существенного значения, ибо антинациональный характер
большевистской власти был вполне очевиден, и до тех пор, пока надежды на мировую
революцию не рухнули, совершенно откровенно декларировался самими большевиками,
делавшими ставку на совсем другие идеалы и лозунги. Да и слишком нелепо было бы
партии, не только занимавшей открыто антинациональную и антигосударственную
позицию в ходе всех войн с внешним врагом (как во время русско-японской, так и
Первой мировой), не только призывавшей к поражению России в войне, но и ведшей
практическую работу по разложению русской армии и совершившей переворот на
