Коллектив авторов - Югославия в XX веке. Очерки политической истории
Такие амбиции хорватских и словенских деятелей не радовали сербский кабинет, который трактовал роль Югославянского комитета (основанного, кстати, по инициативе сербов и на сербские же деньги81) совсем по-иному. Премьер Сербии Пашич не желал признавать эту эмигрантскую организацию в качестве единственного представителя австро-венгерских югославян. Полагая «попечительство» над сербами, хорватами и словенцами Дунайской монархии прерогативой исключительно своего правительства, он пытался низвести Комитет до роли всего лишь одной из его внешнеполитических (пропагандистских) структур. Да и Европа на сей раз отказалась признать полномочия «нелигитимного» органа, поддерживая официальные связи с сербскими политиками на Корфу.
Несмотря на провал попыток Югославянского комитета выйти в политико-организационном плане «из тени» сербского правительства, данный «инцидент» четко высветил разницу в подходах к югославянскому объединению сербов королевства, с одной стороны, и хорватов и словенцев, с другой. Эта разница проявилась хотя бы в проектах политического устройства будущей «общей родины». Если сербы выступали за единое и унитарное государство с областным самоуправлением, то хорваты и словенцы требовали его глубокой федерализации и даже дуализации (по типу австро-венгерской модели). Подобного рода различия «отравляли» отношения между обоими политическими факторами юнионистского движения и, кроме того, свидетельствовали о двух совершенно отличных друг от друга трактовках идеи «народного единства» или «югославизма».
Эта идея «работала», осмелимся утверждать, только при наличии общего врага – Вены или Будапешта. В условиях же отсутствия конфронтации с внешним неприятелем она теряла свой позитивный заряд, превращаясь в утопию – слишком уж по-разному видели политические представители сербов и хорватов со словенцами место своих народов в будущей совместной и свободной «упряжке». Да и на саму эту «упряжку» они смотрели нередко совершенно разными глазами.
По словам того же Чиркова, «вопрос о создании „Великой Югославии“ рисуется в представлении многих государственных и политических деятелей Сербского королевства „Великой Сербией“, в то время как значительная часть хорватов, безусловно, играющих передовую роль в пропаганде раскрепощения южных славян (выделено нами. – А.Ш.), готова видеть в Сербии лишь благоприятный, в настоящее время, этап для осуществления своих собственных национальных домогательств»82. Подобную мысль подчеркивал и другой весьма компетентный эксперт – князь Трубецкой: «Несомненно, что тяготение некоторых частей Австро-Венгрии к Сербии обуславливалось, главным образом, ненавистью к венскому правительству. Как только последнее сойдет со сцены, вместо тяготения к Сербии может возникнуть присущее каждому маленькому племени стремление утвердить свою самостоятельность»83. Как видим, «мина замедленного действия» была заложена под здание единой Югославии еще до ее появления на политической карте Европы…
Итак, можно констатировать, что наличие общего «внешнего врага» и было тем важнейшим фактором, который «цементировал» единое определение как сербов, так и хорватов со словенцами, в пользу югославянского объединения, а также делал «югославизм» притягательной вроде бы для всех идеологией… Весной 1915 г. таким «внешним неприятелем» становится Италия, и именно она (а точнее – ее глобальные геополитические притязания) не только способствовали укреплению на время войны единого сербо-хорвато-словенского блока, но и, осмелимся предположить, вообще сделали возможным то, что произошло в Белграде 1 декабря 1918 г.
* * *О позиции сербов в отношении итальянских претензий речь уже шла. Здесь следует остановиться на реакции на них хорватской и словенской эмиграции, да и вообще югославянского населения Австро-Венгрии. Она была однозначно негативной, если не сказать враждебной. В доказательство чего приведем ряд свидетельств.
Так, в поденной записке Министерства иностранных дел России за 25 марта 1915 г. бесстрастный канцелярист оставил следующие строки: «Министр иностранных дел (С.Д. Сазонов. – А.Ш.) принял хорватского деятеля Супило и не скрыл от него, что, вероятно, державам придется пожертвовать в пользу итальянских притязаний многими надеждами славянского населения на Адриатическом побережье. Слова эти, – читаем далее, – произвели на Супило удручающее впечатление, и он приложил все старания для того, чтобы разъяснить министру обоснованность словенско-хорватско-сербских вожделений»84.
3 апреля того же года посол России в Риме А.Н. Крупенский сообщал в Петроград: «Прямые сообщения и прибывший в Рим доктор Мандич (Анте Мандич – член Югославянского комитета. – А.Ш.) извещают о сильном движении, вызванном в южном славянстве полемикой печати по адриатическому вопросу». При этом, по словам посла, «южные славяне заявляют, что могут допустить лишь уступку отдельных пунктов или побережья Венецианского залива, но не целых территорий со славянским населением»85.
И, наконец, 28 апреля посланник Сербии в Петрограде М. Спалайкович ознакомил российского министра с телеграммой Пашича, полученной накануне. «С тех пор, – писал сербский премьер, – как нам стало известно, что значительная часть наших соплеменников и их земли будут жертвованы Италии, я стал получать весьма серьезные сведения о том, что среди сербов, хорватов и словенцев в Австро-Венгрии царит большое возбуждение. Их предводители просили меня самым энергичным образом протестовать против этого и поставить в известность заинтересованные державы, что эти народы охотнее согласятся остаться под властью Австро-Венгрии, чем быть присоединенными к Италии. Далее эти народные предводители, – подчеркнул в заключение Пашич, – поклялись организовать и вести жестокую борьбу с итальянской армией, если она явится к ним в виде завоевательницы»86. Вот так – не больше, не меньше. И подобных примеров можно привести массу.
Встает, однако, вопрос – откуда такое озлобление против Италии, и почему, как явствует из телеграммы Пашича, югославяне Австро-Венгрии охотнее остались бы под властью Вены и Будапешта – своих давних «угнетателей», чем перешли бы под власть Рима. Парадокс какой-то? Между тем, парадокса здесь нет и тени, все предельно ясно и логично.
Дело в том, что основной целью хорватов и словенцев, как мы уже не раз упоминали, было объединение в единое целое хорватских и словенских земель, чего они, решись «адриатический вопрос» в духе планов Рима, добиться вряд ли смогли бы. Вспомним содержание Лондонского договора в части нас интересующий: «независимая» Хорватия без Далмации, подлежавшей включению в состав Италии, и даже без своего, хорватского, приморья[85]. Вопрос же о каком-либо самоопределении словенских земель в документе вообще не ставился. Для хорватов и словенцев, таким образом, реализация договора означала бы консервацию того национально-территориального расчленения их земель, против которого они со всей страстью боролись. Причем в новых условиях земли эти рассекались бы уже государственными границами, а отнюдь не внутренними, как в Австро-Венгрии, – здесь они все же входили в состав одного, хотя и построенного на принципе дуализма, государства[86].
Как видим, прежний их статус представлялся многим югославянским политикам «меньшим злом» по сравнению с грозящей итальянской оккупацией. Не зря тот же А.Н. Крупенский доносил из Рима Сазонову: «Планы Супило… и вообще славянская идея имеют для них (югославян. – А.Ш.) смысл лишь под условием недробления словенских и хорватских земель, иначе большинство населения решительно станет за временное господство Австрии и даже Венгрии, приняв добровольное участие в борьбе против Италии»87.
И консул Чирков в своей депеше также отмечал: «Югославянский комитет полагает, что всякое расчленение югославянских национальных территорий не только задерживало бы развитие югославянского единения, но возвратило бы стремящиеся к нему народы к австрийской системе плачевного существования и лишь бы дало новый повод к бесконечным конфликтам и международным осложнениям»88. Он сообщал и о своих попытках сгладить антиитальянские настроения участников Второго югославянского конгресса, призвать их к умеренности в оценке адриатических планов Италии – члена антигерманской коалиции, как ни как. В какой-то степени это ему удалось, и «весьма жгучий для югославян итальянский вопрос не был включен в текст резолюции съезда». Вместе с тем, «обойти этот вопрос в речах делегатов югославянских организаций не представилось возможным, ибо в виду наличия у Комитета (Югославянского. – А.Ш.) уверенности в конечной и недалекой уже победе России и ее союзников, австрийское засилье не представляется столь угрожающим их единению как итальянские аспирации на Адриатическом побережье»89.
