Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
2
Красная заря бунтов не рассеивает чудовищные создания ночи. Она одевает их в свет и огонь, размещает их по городам, по деревням. Новая невинность – это убийственная мечта, становящаяся реальностью. Субъективность не создаётся без полного уничтожения препятствий себе; она добывает необходимое для этого насилие из междумирия. Новая невинность – это ясное построение абсолютного уничтожения.
Самые мирные люди покрыты кровью своих жестоких мечтаний. Как же трудно заботиться о тех, с кем нельзя расправиться сразу, разоружать мягкостью тех, кого нельзя разоружить силой. Я должен отплатить большой ненавистью тем, кому не удалось повелевать мной. Как ликвидировать ненависть, не ликвидируя причины? Варварство бунтов, поджог, народная дикость, излишества, повергающие в ужас буржуазных историков, являются наилучшей вакциной против холодной жестокости сил правопорядка и иерархизированного угнетения.
В новой невинности, внезапно прорывающееся на поверхность междумирие затопляет структуры угнетения. Игра чистого насилия становится частью чистого насилия революционной игры.
Шок свободы творит чудеса. Ничто не может сопротивляться ему, ни ментальные заболевания, ни сожаления, ни комплекс вины, ни чувство бессилия, ни озверение, создаваемое атмосферой власти. Когда в лаборатории Павлова прорвало канализацию, ни одна из выживших подопытных собак не сохранила ни следа из длительной обусловленности. Разве может цунами социальных потрясений оказать на людей меньший эффект, чем прорванная труба на собак? Райх рекомендует содействовать вспышкам гнева при аффективно блокированных и мускульно–гипертонических неврозах. Этот тип невроза, по–моему, наиболее распространён в наши дни: это болезнь к выживанию. И у самой последовательной вспышки гнева есть много шансов спровоцировать всеобщее восстание.
Три тысячи лет царства тени не выдержат и десяти дней революционного насилия. Социальная реконструкция станет заодно реконструкцией индивидуального бессознательного всех.
*
Революция повседневной жизни ликвидирует понятия справедливости, наказания, пыток, понятия, подчинённые обмену и фрагментарности. Мы хотим быть не судьями, а властителями без рабов, вновь обнаруживающими, в уничтожении рабства, новую невинность, грациозность жизни. Речь идёт об уничтожении врага, а не на суде над ним. В деревнях, освобождённых его колонной, Дуррути собирал крестьян, просил их указать фашистов и расстреливал тех на месте. Следующая революция пойдёт тем же путём. Совершенно спокойно. Мы знаем, что нас будет некому судить, что судей уже не будет никогда, потому что мы сожрём их.
Новая субъективность подразумевает уничтожение порядка вещей, который с незапамятных времён только и делал, что стремился блокировать искусство жить, а сегодня угрожает всему, что осталось от подлинной жизни. У меня больше нет потребности в причинах защищать свою свободу. В каждый момент моего существования, власть вынуждает меня защищаться. В следующем коротком диалоге между анархистом Дювалем и жандармом, которому поручено арестовать его, новая невинность узнает свою спонтанную юриспруденцию:
— Дюваль, именем Закона, вы арестованы.
— А я убираю тебя от имени Свободы.
Предметы не кровоточат. Те, кто взвешивает мёртвый груз предметов, умрут как предметы. Как фарфор, разбитый революционерами, когда они грабили Разумовское – когда их за это упрекнули, согласно Виктору Сержу они ответили так: «Мы разобьём весь фарфор в мире, чтобы изменить нашу жизнь. Вы слишком сильно любите вещи и недостаточно людей… Вы слишком сильно любите людей как вещи, но недостаточно любите человека». То, что нам не обязательно уничтожать стоит сохранить: такова самая краткая форма нашего будущего трибунала.
25 глава «Продолжение «Имели вы нас? – Вы не будете иметь нас долго!»»
(Обращение санкюлотов с улицы Муффтар к Конвенту от 9 декабря 1792 г.)
В Лос–Анджелесе, Праге, Стокгольме, Стэнливилле, Турине, Мьере, Санто–Доминго, Амстердаме, везде, где действие и сознание отрицания вызывают пассионарный разрыв с цехами коллективных иллюзий, происходит революция повседневной жизни. Борьба усиливается в той мере, в какой становится универсальной нищета. То, что долгое время было фрагментарными конфронтациями, борьбой против голода, ограничений, сплина, болезни, тоски, одиночества, лжи, сегодня выказывает свою фундаментальную рациональность, свою пустую, всеобъемлющую форму, свою ужасную, репрессивную абстрактность. Именно в мире иерархизированной власти, государства, жертвенности, обмена, количественного измерения, — товара, как мира и представления этого мира, — пробуждаются активные силы абсолютно нового общества, которое ещё только предстоит изобрести и всё же присутствующее среди нас. Не осталось ни одного региона в мире, в котором революционная практика, не действовала бы отныне в качестве откровения, преобразовывая негативное в позитивное, освещая в огне восстаний скрытое лицо земли, набрасывая карту своих завоеваний.
Только реальная революционная практика придаёт инструкциям по захвату оружия точность, без которой лучшие предложения остаются условными и частичными. Но та же самая практика показывает, что она является неминуемо подверженной коррумпированию, как только она порывает со своей рациональностью – рациональностью уже не абстрактной, но конкретной, преодолением пустой и универсальной формы товара – которая одна способна обеспечить неотчуждающую объективацию: реализацию искусства и философии в реальной индивидуальной жизни. Линия силы и экспансии такой рациональности рождается их этой неслучайной встречи двух полюсов напряжения. Это искра, вспыхивающая между субъективностью, обретающей волю быть всем в тоталитаризме репрессивных условий, и историческим преодолением всеобъемлющей системы товара.
Экзистенциальные конфликты качественно отличаются от конфликтов присущих человечеству. Вот почему люди не могут надеяться на контроль над законом, правящим их общей историей, если они в то же время не контролируют свою индивидуальную историю. Всё то, что приближает их к революции, отдаляя от самих себя – как это происходит с активистами – обращает их назад, вопреки самим себе. Против волюнтаризма и против мистики исторически фатальной революции, надо распространять идею плана наступления, созидания, рационального и пассионарного заодно, в котором диалектически объединяются непосредственные субъективные потребности и современные объективные условия. Неуклонный план революции – это проект созидания, в диалектике частичного и целостного, повседневной жизни в борьбе против товара, так, что каждая отдельная стадия революции представляет собой свой финальный итог. Не максимальная программа, не минимальная и не переходная, но стратегия ансамбля основанного на самых существенных характеристиках системы, которую предстоит уничтожить и которой мы наносим первые удары.
В повстанческий момент, а значит сейчас, революционные группы должны будут столкнуться с глобальными проблемами, возникшими из–за разнообразия обстоятельств, а пролетариат должен будет решить их на глобальном уровне в процессе самоуничтожения. Процитируем других: как конкретно преодолеть работу, разделение труда, разрыв между трудом и досугом (проблема преобразования человеческих отношений путём пассионарной и сознательной практики затрагивающей все аспекты социальной жизни и т.д.)? Как конкретно преодолеть обмен (проблема обесценения денег, включая фальшивомонетнические диверсии, разрушительные для старой экономики отношения, ликвидация паразитических секторов, и т.д.)? Как конкретно преодолеть государство и все формы отчуждающего общества (проблема построения ситуаций, ассамблей самоуправления, позитивного права гарантирующего все свободы и позволяющего подавлять реакционные сектора и т.д.)? Как организовать распространение движения вне ключевых зон для того, чтобы революционизировать ансамбль установленных повсюду условий (самозащита, отношения с неосвобождёнными регионами, популяризация использования и изготовления оружия, и т.д.)?
Между дезорганизующимся старым обществом и организующимся новым обществом, Ситуационистский Интернационал служит примером группы в поисках революционной последовательности. Его значимость, как и у всех групп, несущих в себе поэзию, состоит в том, что он служит моделью для новой социальной организации. А значит надо помешать воспроизведению внешних форм угнетения (иерархия, бюрократизация…) внутри движения. Как? Гарантируя подчинённость участия поддержанию реального равенства между его членами, а не в качестве метафизического права, напротив, как норма, к которой следует стремиться. Именно для того, чтобы избежать авторитаризма и пассивности (начальства и активистов) группа должна безотлагательно пресекать любое понижение теоретического уровня, отсутствие практики, любые компромиссы. Ничто не даёт нам права терпеть людей, которых хорошо может терпеть доминирующий режим. Исключения и разрывы являются единственными средствами для защиты последовательности.
