Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
В позднем средневековье, идиллические отношения в каком–то смысле умеряли определённой свободой чисто экономические отношения феодальной организации деревень; игровой элемент часто преобладал в тяжком труде, в судах, в оплате счетов. Низвергая в битвы производства и потребления практически всю целостность повседневной жизни, капитализм отталкивает склонность к игровому элементу, в то же время пытаясь интегрировать его в сферу рентабельности. Так, за несколько десятилетий радость бегства превратилась в туризм, приключение превратилось в научную экспедицию, военные игры стали оперативной стратегией, вкус к переменам удовлетворяется переменой вкуса…
В общем, современная социальная организация запрещает подлинную игру. Она зарезервирована только для использования детей, которым, кстати, она с возрастающей настойчивостью предлагает технические игрушки, настоящие премии пассивности. Взрослый имеет право только на сфальсифицированные и интегрированные формы: конкуренцию, телеигры, выборы, казино… Само собой, бедность этих средств никогда не заменит собой спонтанное богатство страсти к игре, в первую очередь во времени, в котором игровой элемент обладает всеми шансами исторического воссоединения всех самых благоприятных условий для своего распространения.
Священное управляет профанической и десакрализирующей игрой: достаточно ознакомиться с непочтительными надписями и непристойными статуями в церковных соборах. Церковь не скрывает содержащийся в ней отрицающий смех, едкую фантазию, нигилистическую критику. Демоническая игра была в безопасности под своей мантией. Напротив, буржуазная власть поместила игру в карантин, изолировала её в отдельном секторе, как если бы она хотела охранить от неё всю прочую человеческую деятельность. Искусство стало этой привилегированной, и в чём–то презираемой, сферой нерентабельности. И она останется ей до тех пор, пока экономический империализм не превратит её в свою очередь в цех потребления. Тогда, окружённая со всех сторон, повсюду возродится страсть к игре.
На стадии запретов, окружающих игровую деятельность, брешь была пробита в месте с наименьшей сопротивляемостью, в зоне, где игра сохранялась самое долгое время, в художественном секторе. Этот взрыв назывался Дада. «Дадаистские представления воскресили в аудитории первобытный, иррациональный инстинкт игры, который был подавленным в ней», сказал Хьюго Болл. На фатальном склоне лжи и шутки, искусство в своём падении увлекло за собой целое здание, построенное духом тяжести во славу буржуазии. В каком–то смысле игра сегодня отпечаталась на лице восстания. Тотальная игра и революция повседневной жизни отныне стали одним целым.
Изгнанная из иерархической социальной организации, в разрушении последней, страсть к игре заложила основы общества нового типа, общества реального участия. Не строя догадок о том, какой станет организация открытых человеческих отношений, без резервов страсти к игре, можно ожидать, что она будет обладать следующими характеристиками:
— отрицанием любого начальства и любой иерархии;
- отрицанием жертвенности;
- отрицанием роли;
- свободой полной самореализации;
- прозрачностью в социальных отношениях.
*
Игра не обходится ни без правил, ни без игры с правилами. Посмотрите на детей. Они знают правила игры, но они беспрестанно хлюздят, изобретают новые правила и нарушают их. Тем не менее, для них нарушение правил обладает не тем же смыслом, что и для взрослых. Это часть игры, они играют в это, будучи сообщниками даже когда спорят. Так они ищут новых игр. И иногда им это удаётся: создаётся и развивается новая игра. Не прерывая игры, они развивают своё игровое сознание.
Как только власть уплотняется, становится категорической, кажется облечённой в магический наряд, игра прекращается. Однако она никогда не отходит от организованности, подразумевающей дисциплину. Даже если игре с определённым моментом принятия решений нужен лидер, его власть никогда не отделяется от автономной власти каждого, это точка концентрации всех индивидуальных воль, двойной коллектив каждой отдельной потребности. Проект участия подразумевает такую последовательность, что решения каждого становятся решениями всех. Очевидно, что численно ограниченные группы, микро–общества, предлагают наилучшие гарантии для экспериментов. В них игра суверенно правит общими жизненными механизмами, гармонизированием капризов, желаний, страстей. Тем более, если игра соответствует повстанческой игре, в которой задействована вся группа и вызвана волей к жизни вне официальных норм.
Страсть к игре исключает самопожертвование. Можно проиграть, заплатить, подчиниться закону, провести дурную четверть часа, такова логика игры, но не логика Дела, не логика самопожертвования. Когда появляется понятие жертвенности, игра становится священной, её правила становятся ритуалами. В игре правила даются для того, чтобы нарушать их и играть с ними. В священном, напротив, с ритуалом не играют, его нужно разбить, нарушить запрет (хотя профанация причастия всё же является данью уважения Церкви). Только десакрализирующая игра открывается беспредельной свободе. Таков принцип диверсии, свобода изменять смысл того, что служит власти; свобода, например, превращать собор Шартра в луна–парк, в лабиринт, в тир, в онейроидную декорацию…
В группе, объединившейся вокруг страсти к игре, тяжкий труд и утомительное удовлетворение нужд могут быть наказанием, например, за промах или поражение в игре. Или, проще говоря, они заполнят мёртвое время, в котором страстный отдых, по контрасту, обретёт вдохновляющую ценность и сделает более пикантными моменты будущего. Ситуации в построении обязательно будут основываться на диалектике отсутствия и присутствия, богатства и бедности, удовольствия и страдания, интенсивности одного тона, подчёркивающей интенсивность другого.
Вдобавок, техника, используемая в атмосфере жертвенности и ограничения, сильно теряет в эффективности. Её инструментальная ценность фактически дублируется репрессивной функцией; и угнетённое творчество уменьшает производительность репрессивных машин. Только игровая привлекательность гарантирует неотчуждающую, продуктивную работу.
Роль в игре невозможна без игры с ролью. Зрелищная роль требует верности сценарию; игровая роль, напротив, требует дистанции, с которой можно обозревать самого себя, свободного в игре, по типу профессиональных актёров, обменивающихся шутками между драматическими тирадами. Зрелищная организация не может сопротивляться этому типу поведения. Братья Маркс показали, чем становится роль, когда в ней присутствует игровой элемент, и это единственный пример, также в определённой степени интегрированный кино. Что произойдёт, если игра с ролями обретёт свой эпицентр в реальной жизни?
Если кто–то начнёт играть постоянную, серьёзную роль, он или потеряется в ней, или испортит игру. Таков случай с провокатором. Провокатор – это специалист по коллективной игре. У него есть её техника, но нет её диалектики. Может быть, он смог бы перевести чаяния группы в наступление – провокатор всегда подталкивает к атаке – если бы, к своему несчастью, он, всё время защищая свою роль, свою миссию, не был бы неспособен представлять себе защитные интересы группы. Эта непоследовательность между наступлением и защитой рано или поздно выдаёт провокатора и становится причиной его грустного конца. А кто самый лучший провокатор? Лидер игры, ставший начальником.
Только страсть к игре по своей природе способна основать сообщество интересов отождествляющихся с интересами индивида. В отличие от провокатора, предатель появляется в революционной группе спонтанно. Он появляется каждый раз, когда страсть к игре исчезает и, в тот же момент, фальсифицируется проект участия. Предатель – это человек, который не может реализовать себя в подлинной манере в соответствии с предложенным ему способом участия и решает «играть» против такого участия, не для того, чтобы исправить, а для того, чтобы уничтожить. Предатель является старческой болезнью революционных групп. Отход от игрового элемента является предательством, авторизующим всех.
Наконец, неся в себе сознательность радикальной субъективности, проект участия увеличивает прозрачность в человеческих отношениях. Повстанческая игра неотделима от общения.
2
Тактика. – Тактика – это полемическая стадия игры. Тактика гарантирует необходимую продолжительность между поэзией в зарождающемся состоянии (игра) и организацией спонтанности (поэзия). Будучи, в сущности, техникой, она не даёт спонтанности рассеяться, потеряться в хаосе. Известно также, как легкомысленно относится историк к спонтанным революциям. Не существует ни серьёзной работы, ни методичного анализа, ничего, что более или менее напоминало бы книгу Клаузевица о войне. Революционеры настолько же игнорировали битвы Махно, насколько тщательно генералы изучали Наполеона.
