Кланы в постсоветской Центральной Азии - Владимир Георгиевич Егоров
По мере агрегирования властного ресурса и контроля над потоками ренты в руках центральной власти увеличивается «взрывоопасный потенциал» в Республике Таджикистан[66].
Предполагаемый транзит власти в Таджикистане от Э. Рахмона к его сыну ведет к активной кадровой ротации, вызванной поиском лояльных «семье» чиновников. Эксперт по Центральной Азии А. А. Князев по этому поводу пишет: «Безусловно, новые назначения будут проводиться с учетом того, насколько эти персоналии окажутся лояльны к семье Рахмона и к Рустаму Эмомали, когда транзитный сценарий вступит в решающую фазу. Латентные противоречия в том кругу элиты, который допущен к участию во власти, и, главное, в зависимом от власти бизнесе, влекут за собой постоянные ротации государственных служащих на разных уровнях и в разных сферах, и не только в силовом блоке. Кадровые изменения подкрепляются законотворческими. Задача нынешнего этапа подготовки к транзиту власти – коррекция законодательства в направлении максимального усиления контроля за таджикским обществом»[67].
В «естественных государствах», принадлежащих к западной цивилизации, по мере становления публичного права и безличност-ных регуляторов коалиционных отношений (например, долгосрочных соглашений) элитные сообщества обретали новые свойства устойчивости, реализуемые в базисном и зрелом состоянии (по Д. Норту). Однако в случае с постсоветской Центральной Азией как раз отсутствие правового, безличностного режима (как и в современной России) является главным препятствием политической модернизации вообще и преодоления клановости в частности.
Отсутствие или неразвитость безличностных институтов публичности, в том числе правового режима в постсоветских государствах (Россия в этом отношении не исключение), на наш взгляд, является причиной не только сохранения в социальном пространстве таких рудиментов, как кланы, но и их адаптации к современным условиям. Одним словом, «реинкарнация» клановых структур не результат устойчивости патриархальных паттернов постсоветских социумов, но следствие революционного «излома» советского порядка и нерелевантности либерально-демократического «выбора», обязательным или даже природным качеством которого является закон и право.
Имея в виду не единожды высказанный тезис Д. Норта о невозможности укоренения институтов, заимствованных из западного опыта, на постсоветской почве вполне резонно выглядит положение, согласно которому «нет силы, которая бы неизбежно двигала общества поступательно от хрупких к базисным или зрелым естественным государствам»[68].
В рамках институциональной теории выстраивают свою концепцию социальной организации Д. Аджемоглу и Д. А. Робинсон, книга которых «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» была опубликована на русском языке в 2015 г.[69]
Рассуждения авторов об экстрактивных и инклюзивных институтах, от соотношения которых зависит способность социально-экономической системы к развитию, в полной мере относятся к клановым сообществам вообще и постсоветской Центральной Азии в частности. Инклюзивные институты в представлении авторов те, которые «разрешают и, более того, стимулируют участие больших групп населения в экономической активности, что позволяет наилучшим образом использовать их таланты и навыки, при этом оставляя право выбора – где именно работать и что именно покупать, – за каждым отдельным человеком. Частью инклюзивных институтов обязательно являются защищенные права частной собственности, беспристрастная система правосудия и равные возможности для участия всех граждан в экономической активности; эти институты должны также обеспечивать свободный вход на рынок для новых компаний и свободный выбор профессии и карьеры для всех граждан»[70].
В противоположность инклюзивным экстрактивные институты (к которым безусловно следует отнести кланы), ориентированы на то, чтобы выжать максимальный доход из эксплуатации одной части обществ и направить его на обогащение другой части (имеются в виду элитные группы. – Авт.)»[71].
Однако утверждение авторов о том, что элиты, извлекающие ренту и заинтересованные в увеличении ее потоков, как правило, инвестируют в национальную экономику, предоставляющую такую возможность, не совсем корректно отражает социальную реальность постсоветских республик Центральной Азии. На самом деле большая часть элитных сообществ новых независимых государств в Азии в условиях неопределенности политических предпочтений центральной власти стремится «обезопасить» свои активы и не связывать их с рисками функционирования внутри государства. Реальным примером того может служить судьба казахстанского бизнесмена М. Аблязова, который до настоящего времени находится под уголовным преследованием своей страны[72]. В данном случае показателен не сам факт уголовного преследования, а сопровождаемое его изъятие собственности.
Явный недостаток предложенной Аджемоглу Д. и Робинсоном Д. А. концепции относительно клановых структур как экстрактивных институтов заключается в отсутствие указания на механизм их замены инклюзивными институтами. Возможно, клановые структуры центральноазиатских республик в своем дальнейшем развитии повторят судьбу индийских каст, которые из серьезного препятствия социальному прогрессу превратились в источник социальной конкуренции и дали толчок развитию страны[73]. Предположение неоинституционалистов о возможности перехода от экс-тактивных институтов к инклюзивным через консенсус элитных групп, возглавляющих кланы, с обществом опровергает большая часть экспертов из Центральной Азии[74]. По словам специалиста Института экономических исследований стран Центральной Азии Алишера Хамидова, основным препятствием на пути модернизации азиатских новых независимых государств является «недоговороспособность элит».
«Центральная Азия не смогла сделать рывок и остается в бедственном положении во многом из-за того, что значительная часть элит региона ставила и ставит свои личные интересы выше государственных и общественных. Мы любим ссылаться на “экономическое чудо” Сингапура и Японии, но оно во многом было обусловлено пересмотром элитами своих подходов к развитию, а именно ставка на богатое государство, а через него – на богатые элиты. У нас же все кинулись набивать карманы в первую очередь себе и как итог проспали будущее развитие, прибавьте сюда трайбализм, коррупцию и элементарный социальный дарвинизм. Что ждет Центральную Азию? Ответить однозначно довольно сложно, однако даже сейчас, как это ни странно, шанс на развитие и рывок все еще сохраняется», – пишет А. Хамидов[75].
Традиционная природа кланов диктует включение в круг теоретических концептов описания этого социального феномена философских идей традиционализма, одним из ярких представителей которого является французский мыслитель Рене Тенон. Не вдаваясь в детальный анализ его умозаключений, заметим только, что под «традицией» французский интеллектуал понимал прежде всего «мир духовности», выходящий далеко за пределы экзистенции. В этой связи автор трудов, посвященных определению места и роли традиции в циклическом развитии цивилизаций, умышленно редуцировал ее созидательное начало в современности.
Согласно взглядам французского философа, цивилизационные преимущества Запада над Востоком, аргументируемые с позиции рационализма («профанационной» науки, образования, технического прогресса и т. д.), оборачиваются деструкцией с точки зрения удаленности от традиции и приближения к кризису современности. «Такие цивилизации, – писал Р. Генон, – сущностно не противоречат друг другу, и любые возможные расхождения между ними являются чисто внешними и поверхностными. С другой стороны, цивилизация, не признающая никакого высшего принципа и в действительности основанная на полном отрицании
