Жан Грав - Умирающее общество и Анархія
Вспомним, что та буржуазія, которую мы хотим свергнуть, употребила цѣлые вѣка на то, чтобы подготовиться к сверженію королевской власти, и подумаем, сколько еще нам предстоит подготовительной работы! В XIV-м вѣкѣ, когда Этьен Марсель сдѣлал попытку захватить власть в пользу буржуазіи, уже организованной в то время в корпораціи, эта буржуазія уже чувствовала свою силу; она уже давно стремилась к власти и организовывалась с этою цѣлью, уже давно была образована, развита и работала над своим освобожденіем в формѣ борьбы общин с феодализмом. И, несмотря на все это, прошло еще четыре вѣка прежде, чѣм она достигла этой давно желанной цѣли.
Конечно, мы надѣемся, что нам не придется так долго ждать нашего освобожденія от буржуазной эксплуатаціи. Разложеніе буржуазіи уже теперь, послѣ такого короткаго владычества, быстро ведет ее к паденію; но не будем забывать, что если в 89 году буржуазія сумѣла утвердить свое господство вмѣсто владычества «божественнаго права», то это потому, что она была умственно готова к этому, и что чѣм быстрѣе идет теперь ея паденіе, тѣм больше должны мы, рабочіе, спѣшить умственно подготовиться – не к тому, чтобы замѣнить ее у власти, которую мы должны уничтожить, – а к тому, чтобы организоваться так, чтобы никакая новая аристократія не могла стать на мѣсто свергнутой буржуазіи.
Итак, повторяем, раз мы признали идею свободной иниціативы личности, мы должны сдѣлать так, чтобы эта личность могла разсуждать и пользоваться своей иниціативой. Если же у нея не хватает силы воли освободиться от собственнаго невѣжества, то как же она сможет внушить другим то, чего сама не могла узнать? Не будем, поэтому, бояться обсуждать хотя бы самые отвлеченные вопросы: всякое рѣшеніе их есть шаг вперед по пути к освобожденію.
Раз мы отрицаем необходимость вождей, мы должны стремиться к тому, чтобы знанія, сосредоточивавшіяся прежде в их умах, растворились в умах толпы, а для этого есть только одно средство: это, не переставая, идти вперед и заставить толпу интересоваться тѣми вопросами, которые интересуют нас. Опять...
<...>[1]
...правильности его функціонированія? Дает-ли общество, управляемое всевозможными властями, королями, священниками и купцами, простор широким, гуманным идеям и не старается ли оно, напротив, подавить их? Не пользуется-ли оно для угнетенія слабых сильными грубой силой денег, отдающей наиболѣе безкорыстных и наименѣе эгоистичных людей в распоряженіе корыстолюбивых и беззастѣнчивых?
Достаточно изучить механизм буржуазнаго общества, чтобы увидать, что от него нельзя ждать ничего хорошаго. В самом дѣлѣ, стремленіе ко всему доброму и прекрасному должно было быть очень живучим в человѣкѣ, если его до сих пор не подавило то корыстолюбіе, тот узкій, безсмысленный эгоизм, который наше оффиціальное общество прививает ему с колыбели. Это общество основывается, как мы уже говорили, на антагонизмѣ интересов и дѣлает из каждаго человѣка врага другого. Интерес продавца противуположен интересу покупателя; скотовод и земледѣлец только и хотят, чтобы хозяйство сосѣда пострадало от эпидеміи или града, чтобы продать подороже свои собственные продукты; иногда они, кромѣ того, обращаются к государству, которое «покровительствует» им, налагая высокія пошлины на их конкуррентов; развитіе машин вносит все большее и большее раздѣленіе в среду рабочих: они оказываются выброшенными на улицу и борятся друг с другом за полученіе работы, спрос на которую становится все ниже и ниже предложенія. Все в нашем традиціонном обществѣ ведет к противуположенію интересов. Почему, напримѣр, существует бѣдность и безработица? Потому что магазины переполнены товарами. Почему людям до сих пор не пришло в голову сжечь их, или завладѣть ими в свою пользу, чтобы создать тѣ рынки, которых их эксплуататоры ищут в далеких странах, и получить ту работу, в которой им отказывают теперь? «Потому что они боятся полиціи», отвѣтят нам. Этот страх несомнѣнно существует, но его одного еще недостаточно для объясненія такой бездѣятельности со стороны бѣдняков. Сколько бывает в ежедневной жизни случаев, когда человѣк может сдѣлать какое-нибудь зло без всякаго риска, и все таки не дѣлает его, из каких-то других соображеній, помимо страха полиціи. Да кромѣ того, если бы всѣ бѣдняки какого-нибудь большого города, напримѣр Парижа, собрались вмѣстѣ, то их оказалось бы так много, что им нечего было бы бояться полиціи: они могли бы выдержать борьбу с нею в теченіе цѣлаго дня, а за это время очистить магазины и хоть раз наѣсться досыта. Развѣ страх удерживает людей, идущих в тюрьмы за бродяжничество и нищенство, между тѣм как для них было бы нисколько не опаснѣе взять самим то, что они теперь выпрашивают? Нѣт, все зависит оттого, что помимо страха у людей есть общественные инстинкты, которые мѣшают им дѣлать зло ради зла и заставляют их подчиняться самым большим стѣсненіям только потому, что они считают их необходимыми для правильнаго функціонированія общества.
Неужели можно было бы силой поддержать уваженіе к собственности, если бы в умѣ людей не существовало вмѣстѣ с тѣм понятія о ней как о чем-то законном, пріобрѣтенном личным трудом? Развѣ когда-нибудь самыя суровыя наказанія мѣшали нарушать ее тѣм, кто, не заботясь, законна она или незаконна, хотѣл жить на чужой счет? Если бы у людей в самом дѣлѣ была та наклонность ко злу, которую им приписывают, то можно себѣ представить, что произошло бы, когда, разобравшись в своем бѣдственном положеніи, они увидали бы, что его причина лежит в частной собственности: общество перестало бы существовать, а вмѣсто него воцарилась бы «борьба за существованіе» в самом жестоком смыслѣ слова; это было бы настоящее возвращеніе к варварству. Именно его стремленіе к «добру» было причиной того, что человѣк всегда позволял себя угнетать, порабощать, обманывать и эксплуатировать и что до сих пор он избѣгает пользоваться, хотя бы для своего окончательнаго освобожденія насильственными средствами.
В сущности, когда нам говорят, что человѣк дурен сам по себѣ, и что ни на какое измѣненіе в этом отношеніи разсчитывать нечего, это сводится к слѣдующему разсужденію: «Человѣк дурен, общество плохо устроено; к чему же терять время на достиженіе для человѣчества такого совершенства, которое для него невозможно? Постараемся лучше, по возможности, проложить дорогу себѣ самим. И если даже наши удовольствія будут куплены цѣною слез и крови тѣх жертв, которыми мы усѣем наш путь, то не всё ли равно? Нужно топтать других, если не хочешь быть самому растоптанным, а затѣм пусть тот, кто падает, устраивается как хочет!»
Привиллегированные классы сумѣли установить свое господство, усыпить рабочих и превратить их в своих защитников, сначала обѣщая им лучшую жизнь – в другом мірѣ, – затѣм, когда вѣра в Бога исчезла, проповѣдуя мораль, патріотизм, общественную пользу и т. под., наконец, в настоящее время, внушая им надежду на то, что всеобщее избирательное право даст им всевозможныя реформы и улучшенія, в дѣйствительности не осуществимыя (потому что нельзя уничтожить зло современнаго общества до тѣх пор пока не разрушена самая причина этого зла, пока не преобразовано само общество); но пусть только эти эксплуататоры бѣдняков попробуют провозгласить чистое право сильнаго, и они увидят, долго-ли продолжится их господство: на силу им отвѣтят силой!
В тѣ времена, когда человѣк впервые начал группироваться с другими себѣ подобными, он был, вѣроятно, скорѣе еще животным, чѣм человѣком и представленія о нравственности и справедливости у него не существовало. Ему приходилось бороться с другими животными, бороться со всей окружающей природой; первыя человѣческія общества были, поэтому, вызваны по всей вѣроятности не чувством солидарности, а необходимостью соединить отдѣльныя силы. Эти общества, несомѣннно были вначалѣ лишь временными и имѣли в виду лишь ловлю добычи, устраненіе различных препятствій, а позднѣе – отраженіе или уничтоженіе нападающаго врага. Только по мѣрѣ того, как общества функціонировали, люди начали понимать всю их важность; общества стали тогда переживать первоначально намѣченную цѣль и понемногу сдѣлались постоянными.
Но в то же время эта жизнь, полная непрерывной борьбы должна была неизбѣжно развить в личностях кровожадные и деспотическіе инстинкты: слабым приходилось подчиняться гнету сильных, а иногда и служить им в пищу. Лишь гораздо позднѣе, вѣроятно, наступило время, когда наравнѣ с силою начала господствовать хитрость.
Нужно сознаться, что когда мы изучаем человѣка в эту раннюю пору его существованія, он представляется нам довольно несимпатичным животным; но раз он мог развиться до своего теперешняго состоянія, раз он мог усвоить себѣ понятія и идеи, которыя отсутствовали у него раньше, то почему бы ему остановиться на этой точкѣ и не пойти дальше? Отрицать возможность дальнѣйшаго прогресса было бы также нелѣпо, как если бы, в то время когда человѣк жил в пещерах и не имѣл ничего другого для своей защиты кромѣ каменнаго оружія или палки, кто-нибудь сказал, что он никогда не будет способен строить блестящіе города и пользоваться паром и электричеством. Почему человѣку, сумевшему приспособить к своим нуждам подбор домашних животных, не сумѣть направить свой собственный подбор по пути добра и красоты, о которых он уже начинает составлять себѣ понятіе?
