Сергей Кургинян - Суть времени. Том 4
Значит, каким-то способом люди должны вырвать это из душ. А как вырвать, если вокруг все проникнуто этим смрадом? Значит, нужны места, где смрада не будет и где можно жить и работать. Причем так жить и работать, чтобы это вполне соответствовало классической религиозной формуле спасения.
Я не к религии призываю, говоря об этой формуле. Я призываю учиться определенному опыту — опыту того, что если вокруг тлен, смрад и все прочее, то не выстоять в одиночку. Нужно создавать площадки, места, дома, где этого тлена и смрада не будет вообще. Духовные скафандры, в которых это можно вынести — вынести и переломить.
В противном случае никакой войны не будет. Люди не доберутся до горла противника. Они падут, вдохнув ядовитых газов или пораженные рентгеновскими невидимыми им лучами. И это уже происходит. Я вижу, как это происходит.
Повторяю еще и еще раз: без выработки идеологии с абсолютно четкими константами, в которой не будет ничего, кроме необходимого, мы никогда не победим и ничего эффективного не создадим.
Мы начали действовать сразу же, как только собрались. Мы действуем, потому что если мы не будем действовать, так ничего и не будет. И идеологии тоже. И самоуважения не будет.
И одновременно — строим идеологию. И программа «Суть времени», эти 40 выпусков, нужны для того, чтобы построить идеологию — работающую, минимальную.
К глубокому сожалению, могу сказать, что, возможно, я даже слишком рационален в этом вопросе, что для меня построение идеологии слишком близко к построению какой-нибудь конструкции: два бревна должны сойтись в определенной точке, должны быть такие-то и такие-то шурупы, такие-то и такие-то гвозди — и так далее и тому подобное.
Никакой лишней сложности в идеологию я не ввожу и никогда не стал бы вводить. И если бы была возможность построить идеологию, более простую и эффективную, я бы всегда выбрал более простую, как можно более простую, как можно более привычную. А главное, такую, которая могла бы сплотить максимальное количество людей.
Но ничего, кроме того, что предложено в этом курсе, быть не может. По крайней мере, я ничего другого за 20 лет не увидел. Я 20 лет работаю в патриотическом движении. Я вижу все, что происходит на поверхности, что имеет в качестве продуктов разного рода публикации, книги. Я знаю, что происходит на глубине.
И я потому и взялся за эту работу, что я понимаю: никто всерьез дом не строит. Никто. Начиная с первого же вопроса.
Любая идеология предполагает наличие ответа на тупой простой вопрос: «Кто враг?» Мы собираемся воевать (неважно, с учебкой, вооружениями, штабами, командным составом) — с кем?
С Чубайсом? Не смешите меня! Чубайс — страшное зло, но это глубоко периферийное зло.
Тогда с кем? С либералами? А нет уже либералов. Есть неолибералы, которые не имеют к либерализму никакого отношения. Либерализм — это Гюго. А неолибералы — это социал-дарвинизм. Но они маленькая группа…
Кто враг? Вот беру Дугина. Да, фашизм мне отвратителен, но я никогда не считал, что Дугин — человек глупый. Это первое. И второе: он сейчас как-то смотрит в другую сторону, поэтому у меня вовсе нет никакого желания с ним полемизировать. Работает себе человек и работает. Человек, повторяю, крайне неглупый. Что он пишет? Он-то вроде что-то понимает…
Интервьюер из газеты «Завтра» спрашивает его (интервью называется «Евразийство и постмодерн»[17]):
«Завтра: Современная цивилизация компьютеров, коммуникаций, смятой геополитики (ну, согласитесь, что для того, чтобы описать современную цивилизацию, недостаточно вот так вот, через запятую, сказать, но я читаю то, что есть. — С.К.) имеет внешние признаки, но скрытые тренды мира обладают большой энергией. („Скрытые тренды мира“… А какие же это тренды? Это оно и есть — назови что „скрытые тренды мира“, что „враг“. С чем воюем? Что на переднем плане и что на следующем плане? Хотя бы на следующем. — С.К.) И, возможно, только философский инструментарий позволяет что-то зафиксировать. Мы слышим гул, мы чувствуем, что происходит нечто очень серьезное, но что это? Как бы вы могли сформулировать, что происходит?
А. Дугин: Есть очень четкий ответ: изменяется матрица цивилизации — мы переходим от модерна к постмодерну. А переворот, который несет в себе переход от модерна к постмодерну, он не менее значим, чем переворот от традиционного общества к обществу модерна на предыдущей фазе. Это вещь, которая потрясает основы мироздания. Основы общества меняются. Меняются представления обо всех базовых характеристиках: реальность, субъект, объект, движение, покой, мир, общество, человек. Все обретает знак 'пост-': постистория, постчеловек — трансгуманизм, постреальность — виртуальная реальность и. т. д. Мы вступаем в абсолютно иную матрицу, иной алгоритм бытия, где изменяется все. То, что нам казалось надежным: материальный мир, природа, — оказывается, что это иллюзия, конструкт, социологическая гипотеза. Происходит переход от реальности к виртуальности, от человеческого к постчеловеческому, от мира к конструкту, от связного рационального дискурса к пострациональным фрагментам и всполохам. Переход к высоким скоростям, о чем пишет Поль Вирилио, которые изменяют траекторию, геометрию даже предметного мира — все это происходит на наших глазах, и все это очень серьезно. Кто-то говорит о переходе от геополитики к постгеополитике. На всех уровнях в любых сферах, во всех науках, искусствах, в политике, экономике мы являемся свидетелями этого перехода. Это фазовый важнейший переход. И как любой подобный переход, он с трудом осмысляется. Есть люди, которые понимают, как действует предшествующая матрица и, хотя бы приблизительно, как будет действовать новая. Но никто не знает наверняка. И мы живем в рамках этого перехода, который с трудом осознается.
Кстати, наблюдая, как безразлично щиплет травку мировое быдло, рассматривая в интернете филейные части девиц или уже мужиков — сейчас и ориентации все сбиты, я подозреваю, что так же и проморгали, пропустили переход от традиционного общества к современному люди, которые жили триста-четыреста лет назад. Тогда „умирал Бог“, и только трагический Ницше или кто-то аналогичный ему отдали этому должное значение. Бог умер. Ну и что, — сказали европейцы, зато у нас теперь прогресс, развитие.
Сегодня точно так же меняется модерн, модель очевидностей, эвиденций, которые существовали последние двести-триста лет: закон всемирного тяготения, объективный мир, однонаправленное время, субъект-объектная топика Декарта или Ньютона — все это подлежит эрозии, как когда-то рушилась религиозная картина мира.
У меня есть книга „Постфилософия“ и одноименный спецкурс на философском факультете МГУ. Это некое приближение, очень поверхностное и первоначальное знакомство с тем, как осуществляется этот матричный переход. Это меню, самое обобщенное введение в проблематику постмодерна. Поэтому в одном интервью рассказать все непросто…»
На что меняется модерн? На что? Постмодерн — это разрушение модерна. Это жизнь на обломках модерна. А меняется-то что на что? Что теперь предлагается? Предлагалось вместо традиционного общества общество, в котором, как говорит Дугин, нет Бога, но «зато есть прогресс и развитие». А теперь что есть? Развития нет. А что есть? Есть неразвитие. А человеческое общество жило когда-нибудь в условиях, когда саму идею развития отменяют, отменяют идею того, что человек будет восходить? Когда оно так жило? Оно так никогда не жило: ни в Средние века, ни в античности, ни в египетском обществе, ни в Шумере — никогда.
Значит, оно входит в какую-то новую стадию. Что это? Конец истории? А человечество может существовать без истории? Каков масштаб перемен? И куда это все идет? Кто же все-таки враг?
Значит, мы называем врагом не либералов, не Чубайса, не кого-то. Мы говорим: «Постмодернистский враг».
Когда я сказал это впервые, так завыли… До сих пор воют. Постмодернистский враг… Но может ли Постмодерн быть окончательным врагом?
Для Дугина картина мира проста: была традиция, традиция сменилась на модерн, к его ужасу, а модерн сменился на постмодерн. И все.
Но разве это так? А что такое бен Ладен? Кто берет сейчас власть в Ливии? Разве идет однонаправленный процесс, при котором весь мир переходит в постмодерн? А разве нет обратного процесса — процесса архаизации мира? Разве там — в трущобах, в аду — не формируется отказ от развития? Там не формируют то, что лишено идеи развития совсем по-другому? Не формируется великое гетто, в котором будут говорить: «Ура! Мы закончили с развитием, будь оно проклято!»
Но ведь так не говорили ни в античности, ни в Средние века. В Премодерн так не говорили. У Джотто нет идеи неразвития. Джотто понимает, что такое развитие, Данте понимает, что такое развитие, Бертран де Борн понимает, что такое развитие. Все понимают.
