Виталий Павлов - Операция «Снег»
Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.
Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.
В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.
Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.
Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.
Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.
Глава 10. Возвращение к истокам
В конце 1970 года я вернулся из Вены и передо мною встал вопрос о дальнейшей работе в разведке. Дело в том, что начальник Второго главного управления КГБ СССР — всей контрразведки — Г.Ф.Григоренко предложил мне место своего заместителя. Он хорошо знал меня, когда возглавлял внешнюю контрразведку, которую я курировал. Но я не мог принять его предложение, хотя речь шла о весьма престижном месте.
А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.
В начале 1971 года я вступил в должность начальника вуза внешней разведки, почти через тридцать три года после учебы в Школе особого назначения, его предшественнице.
Теперь, естественно, это было уже иное учебное заведение: со многими факультетами и кафедрами, опытным профессорско-преподавательским составом, немалыми материально-техническими средствами. Оно имело двойное подчинение — руководству внешней разведки и Управлению кадров КГБ.
Свою цель на новом посту я видел в том, чтобы внести новую струю в жизнь института, помочь кафедрам усовершенствовать их работу, максимально приблизить ее к разведывательной практике.
К моменту вступления в должность начальника вуза я уже был убежден в том, что профессионалу не обойтись без оперативной психологии. Информация, которую я имел в нелегальной разведке, а затем и во внешней контрразведке, позволила увидеть большое значение, которое придавали иностранные спецслужбы практическому применению выводов психологической науки.
Вместе с тем мы отставали от западных служб в такого рода специальных исследованиях. Это было видно и по размаху применения ими уже в начале 70-х годов новой аппаратуры, такой, как полиграф («детектор лжи»), «детектор стресса» и тому подобное. Я не разделял скептицизма в оценках этого явления, который наблюдался у большинства моих коллег, некоторых руководителей внешней разведки и всего КГБ. К сожалению, мою правоту признали значительно позднее.
Особенно остро стоял вопрос о вооружении молодых разведчиков знаниями относительно деятельности специальных служб противника, воспитания бойцовских качеств, готовности самостоятельно решать практические проблемы разведки в экстремальных условиях. Одновременно предстояло совершенствовать профессиональное мастерство слушателей курсов переподготовки, которые прошли первую практическую стажировку за кордоном и собирались продолжить работу там.
Руководство практическими занятиями мы поручили наиболее опытным разведчикам, в том числе и тем, которые уже вышли в запас или отставку, но с готовностью участвовали в подготовке кадров, передавали им свой богатый опыт. К обучению привлекались современные на тот период оперативно-технические средства, началось оборудование специальной лаборатории оперативной психологии.
Одним из важнейших принципов подготовки кадров было обеспечение строжайшей конспирации. Но следует признать, что в этой области значительный ущерб наносили отдельные случаи измены оперативных сотрудников, в том числе и ранее обучавшихся в нашем институте. Хотя за время моей работы таких фактов не было, измена в 1971 году бывшего слушателя О.Лялина привела к расконспирации ряда аспектов деятельности института перед английской разведкой, а следовательно, и перед ЦРУ и другими натовскими спецслужбами. Это продиктовало необходимость пересмотреть некоторые учебные программы, ужесточить конспирацию.
Но тайная война тоже война, в которой без потерь трудно обойтись. С этим нам приходилось считаться. В свою очередь, руководство КГБ принимало меры к улучшению подбора и проверки кандидатов для обучения в вузе.
Размышляя над путями совершенствования подготовки молодых кадров, я задавался вопросом, что же такое разведка — ремесло или искусство? Ответ был важен для того, чтобы искать у людей и способности высокопрофессионально владеть новым ремеслом, и достаточный потенциал, чтобы творчески достигать вершин искусства в разведывательном деле.
В обычном смысле профессия, безусловно, отвечает признакам ремесла, но всякое ремесло имеет реальную возможность подняться до уровня искусства. В связи с этим всегда передо мной возникали образы таких мастеров разведки, как Р.Зорге, И.Ахмеров, В.Зарубин, Р.Абель.
Наиболее реально к этому критерию приближается нелегальная разведка; сама природа деятельности ее сотрудников нередко требует подлинного творческого перевоплощения.
Став начальником вуза и получив таким образом известную «передышку» в активной разведывательной работе, я получил время и возможность критически пересмотреть и осмыслить результаты своей более чем тридцатилетней службы.
Как говорят, мне крупно повезло. Я мог легко приспосабливаться к любым условиям: географическим — будь то Американский континент или Европа; языковым — переход с англосаксонского направления на немецкое; психологическим и профессиональным. До 1946 года работал по легальной линии, затем более одиннадцати лет в нелегальной разведке, затем пять лет на высоком административном посту — и вновь на легальной в Австрии.
Мой опыт подтверждал правоту ученых, которые отмечают, что «удовлетворение работой и нравственное поведение в большей мере способствуют долголетию, чем физкультура, отказ от курения, худоба или долгая жизнь родителей». Разведывательную профессию, так же как и любую другую, необходимо глубоко изучать, систематически овладевать ее приемами и навыками, чтобы они стали автоматическими. Правда, подавляющее большинство профессий изучают в конкретных условиях, в которых их применяют. Иначе обстоит дело с разведкой. Здесь приходится действовать в обстановке, приближенной к реальной, ибо в процессе обучения невозможно воссоздать, например, всю специфику иностранного окружения, осложненного невидимым присутствием чужих специальных служб.
Однако многие элементы нашей профессии могут быть смоделированы и в условиях учебного процесса. Так, специфика дела требует выработки у разведчиков развитых коммуникативных свойств, способности устанавливать контакты и знакомства, умения поддерживать необходимые отношения со всеми участниками разведывательного процесса. Для успешного приобретения слушателями теоретических знаний и практических навыков и приемов работы наставниками в институте являются опытные разведчики, а наряду с лекциями и семинарами существует система занятий «в поле». Эта практика базируется на специально созданной модели резидентуры, называемой «Виллой». При ней создан коллектив опытных разведчиков, находящихся на пенсии. Используя свой опыт, они выступают перед слушателями в роли оперативных руководителей либо иностранных агентов, которыми руководят слушатели, решая конкретные задачи.
