Ги Меттан - Запад-Россия. Тысячелетняя Война

Эти споры, известные под названием Historikerstreit («ссоры историков»), начались с публикации 6 июня 1986 года статьи Нольте «Прошлое, которое никак не проходит» в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Автор задается вопросом, «не был ли архипелаг ГУЛАГ первичен по отношению к Освенциму», а «убийства классовых врагов большевиками — фактической и логической предтечей убийств представителей „низших рас“ нацистами».

В Италии и Франции взгляды Нольте были приняты благосклонно. В частности, его поддерживал французский историк Франсуа Фюре. Впрочем, Фюре отказался рассматривать итальянский фашизм и национал-социализм как по сути антимарксистские идеологии, возникшие в качестве реакции на большевистский тоталитаризм, копиями которого они якобы являлись.

Такова общая канва, по которой трансформируется немецкая русофобия в работах Нольте. Особенно симптоматичной была попытка автора «Европейской гражданской войны» оправдать нацизм через коммунизм. Сравнивая две тоталитарные идеологии, Нольте возвышает борьбу немецких солдат на Восточном фронте как попытку «спасти всю Европу от натиска восточных орд»[278]. Также создается впечатление, что он стремится представить нападение нацистов в июне 1941 года как реакцию на несоблюдение Сталиным положений пакта Молотова — Риббентропа 1939 года. Нольте утверждает, будто преступления сталинизма были «хуже» преступлений нацизма[279].

«Будучи направленно полным уничтожением всемирного народа, Endlösung [„окончательное решение“] существенно отличается от остальных геноцидов и представляет собой зеркальное отражение намеренно полного уничтожения мирового класса, которое задумал большевизм, и потому оно является измененной в сторону биологизма копией социального оригинала», — пишет он[280]. А копия, как известно, по определению представляет меньшую ценность, чем оригинал, и потому в данном конкретном случае является менее «тяжкой».

Как бы то ни было, несомненно одно: Нольте принижает значение нацизма, превращает его в простое повторение большевистской программы истребления социально чуждых элементов, только осуществленной на биологических основаниях. Тем самым изначальная ответственность за миллионы смертей неявно переносится на большевиков и, следовательно, на Россию. Нельзя не согласиться, что столь изощренная форма русофобии, рассчитанная в первую очередь на западных антикоммунистов, была благосклонно воспринята общественным мнением, подготовленным к ней за десятилетия холодной войны. Однако, как продемонстрировали Солженицын, Зиновьев и многие другие борцы с коммунизмом, вполне можно быть антикоммунистом, не будучи русофобом.

Появление этих идей в 1980-е годы совпало с приходом нового поколения немцев, родившихся после Второй мировой войны и не принимавших в ней участия. Молодежь чувствовала себя менее ответственной за нацистские преступления, чем их родители. Германия в конце концов признала свою вину и принесла пострадавшим странам публичные извинения. Это «наказание» казалось достаточным, а с течением времени необходимость раскаиваться представлялась все менее острой.

Изменение настроений в немецком обществе совпало с переходом к новому этапу создания европейского сообщества. «Образумившаяся» Германия вернулась в круг демократических государств и заняла свое законное место в Европейском союзе, превратившись в движущую силу его создания благодаря союзу со своим заклятым врагом — Францией. Новый статус также способствовал тому, что ужасы нацизма стали восприниматься менее остро. Многие немцы и европейцы охотно ухватились за возможность переложить ответственность за них на тогда еще коммунистическую Россию.

В результате появилось множество исследований, в которых Гитлера ставили на одну доску со Сталиным, и огромное количество книг о лагерях и преступлениях коммунизма. Все они сближали эти два режима и дискредитировали Россию, отождествляя ее с большевизмом. Советские граждане, в особенности русские, понесшие наибольшие потери в войне, имели все основания считать этот ревизионизм оскорбительным, тем более после того, как в 1991 году сами решили положить конец коммунистическому режиму.

Большинство западных русофобов в послевоенный период стремились поставить знак равенства между понятиями «коммунизм» и «Россия». Самые яростные критики коммунизма — русские диссиденты и западные борцы против советского режима времен холодной войны (Анатоль Ливен, Мартин Малиа, Стивен Коэн и многие другие) — как правило, четко разграничивают Россию и коммунизм, нелюбовь к России и борьбу с ненавистным политическим строем.

Но таких меньшинство. Основная масса исследователей и представителей западной интеллигенции, особенно после распада Советского Союза, предпочитали смешивать эти понятия. В странах, получивших независимость, особенно в Польше, прибалтийских государствах и Чешской Республике, интеллигенция была рада обвинить Москву во всех грехах и как можно скорее забыть, что они сами исповедовали коммунистические идеалы под чутким руководством национальных компартий. Практически повсеместно случилось ловкое разделение ответственности: все преступления коммунизма приписывались русским, в то время как прочие народы с готовностью взяли на себя роль несчастных и безвинных жертв.

Однако факты не столь однозначны. Печально известный голодомор 1931–1933 годов, в котором украинцы винят исключительно Сталина, стал результатом действий, проводившихся с одобрения и при активном участии украинских коммунистов, например Хрущева. Украинцы также склонны «забывать» о своем участии в массовых убийствах поляков в ходе Волынской резни 1942–1943 годов и о том, что восточные лагеря смерти — Треблинка, Собибор и Белжец — охранялись в основном украинцами и литовцами, а не немецкими эсэсовцами.

В этом смысле особенно примечательно, что грузинские корни Сталина стыдливо замалчиваются, когда речь идет о возложенной на него справедливой ответственности за тяжелейшие преступления коммунизма. Его неизменно называют «хозяином Кремля» или «красным царем», как будто он был русским. Приписывать коммунистическую жестокость русским кажется настолько логичным, что никто и никогда не задавался вопросом, не оказали ли грузинские корни Сталина столь же определяющее влияние на его поступки, сколь коммунистическая идеология.

Тут уж одно из двух. Либо в преступлениях Сталина виновен коммунизм, и тогда русские к ним вовсе не причастны. Более того, русский народ стал главной их жертвой! Либо дело в национальном, расовом и социальном происхождении коммунистических лидеров той эпохи. В этом случае следует установить происхождение каждого: грузин Сталина и Орджоникидзе, молдаванина Фрунзе, поляка Дзержинского, украинца Хрущева, евреев Троцкого, Свердлова, Зиновьева и Каменева и т. д., но это абсурдно и по большому счету совсем не интересно.

Разве есть разумные основания утверждать, что в преступлениях коммунизма виновны исключительно русские и никто другой? Не является ли это своеобразной формой пока что неназванного расизма, направленного против русских? Этот расизм вступает в противоречие с совершенно справедливыми обвинениями в антисемитизме людей, вслед за Гитлером считающих, будто большевизм «придумали евреи ради мирового господства»[281]. Да, нацизм возрос на немецкой земле. Но коммунизм и его злодеяния — не до такой степени русские изобретения, как утверждают русофобы. Кстати, ни Мао, ни Пол Пот русскими не были. Это убедительно доказывает, что истоки их преступлений — главным образом коммунистическая идеология и тяжелый гнет колониальных и имперских режимов, а этническое происхождение тут совершено ни при чем.

Сопоставление нацизма и русского коммунизма помимо всего прочего стало способом умалить советский вклад в победу над Гитлером. Для русских это кажется особенно несправедливым и неприемлемым, поскольку среди них нет ни одного, кто не потерял в Великой Отечественной войне своих родных. Русские совершенно справедливо воспринимают это приравнивание режимов как попытку обесценить принесенную жертву и украсть у них победу. Сразу после войны западные страны поспешили забыть об огромном вкладе советского народа в победу над фашизмом. «Это все наши поставки оружия и продуктов питания!» — повторяют они на все лады[282].

Все дальше от нас 1945 год, и отрицание национальной памяти становится все очевиднее, по мере того как стираются воспоминания о страданиях военного времени. Люди еще помнят Сталинград, но уже забыли о решающей танковой битве под Курском летом 1943 года. Мы забыли, что высадка союзных войск в Нормандии 6 июня 1944 года увенчалась успехом в первую очередь благодаря маршалу Жукову и операции «Багратион», во время которой десятки тысяч солдат были брошены в атаку на Восточном фронте, чтобы отвлечь немецкие войска и помешать Вермахту переправить тяжелую бронетехнику во Францию.