Виталий Оппоков - Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

Немало сомнений и вопросов возникает после знакомства с протоколами допросов Козловского. Так, в одном из них от 16 сентября 1916 года он дополнительно показал:

«По поводу предъявленной мне телеграммы из Христиании от 24 марта на мое имя от Кубы, т. е. Фюрстенберга… поясняю, что в этой телеграмме фамилия „Лиалин“ несколько искажена и правильная фамилия — „Лялин“. Лялин — это социал-демократ, проживавший за границей, и в указанное время проживавший в России. Действительная его фамилия Пятаков, имени же и отчества его не помню. Где он ныне находится, мне неизвестно. Я лишь знаю, что по приезде в Петроград он здесь пробыл, вероятно, несколько дней, а затем уехал в Киев. В указанной телеграмме Фюрстенберг и просил передать этому Пятакову-Лялину 1000 рублей. По поводу этих денег я имел беседу, но не помню хорошо, с Лялиным ли или с Фюрстенбергом, и у меня составилось понятие, что Лялин имел свои деньги в Стокгольме, которые и передал Фюрстенбергу перед отъездом в Россию, а Фюрстенберг, в свою очередь, поручил мне выплатить Лялину тысячу рублей из денег, принадлежавших Фюрстенбергу же и находившихся в моем распоряжении. В действительности, я этих денег Лялину не платил, хотя помнится, что выдал ему 200 рублей.

Что касается предъявленного мне письма без подписи, начинающегося словами: „Дорогой товарищ, письмо № 1 (от 22–23) получено сегодня, 21/IV ст. ст. Деньги (2 тыс.) от Козловского получены“ и оканчивающегося словами: „Сейчас пришли сообщения о громадных демонстрациях, стрельбе и пр.“, то почерк, кем писано это письмо, мне неизвестно. Относительно же указываемых в письме 2 тысяч поясню, что деньги эти такого же характера, как и указанные выше 1000 рублей, предназначавшиеся к выдаче Ленину. В данном случае, помню, ко мне обратилась Елена Дмитриевна Стасова… с просьбой выдать Ленину 2000 руб. из суммы Фюрстенберга, что я и исполнил. В настоящее время я ясно не помню, было ли мной получено от Фюрстенберга поручение уплатить эту сумму Ленину или такое поручение было получено самой Стасовой или Лениным, но относиться с недоверием к словам Стасовой я не имел оснований и потому просьбу ее исполнил. Точно я не могу объяснить, почему именно Фюрстенберг должен был уплатить Ленину 2000 руб., и лишь полагаю, что платеж этот связан с денежными расчетами между Лениным и Фюрстенбергом, а именно Ленин, как эмигрант, получив деньги из эмиграционного бюро на проезд в Россию, оставил их в Стокгольме у Фюрстенберга, и мне Фюрстенберг поручил деньги эти возвратить Ленину…».[172]

Оставим пока не внушающие доверия тон и общее содержание протокола допроса, проанализируем только ситуацию, снимающую многие вопросы по снабжению Ганецким Ленина и большевиков «немецкими деньгами». А ситуация такая. Эмиграционное бюро, располагавшее средствами, поступавшими от издательской, лекторской и коммерческой деятельности, а также за счет всевозможных пожертвований (вспомним хотя бы показания Горького), снабжало эмигрантов, зачастую независимо от их партийной принадлежности, денежным пособием для обживания на первых порах на новом месте. Такую же сумму, надо полагать, получили Пятаков (Лялин) и Ленин (Ульянов). Поскольку перевозить деньги через границу то ли не разрешалось, то ли было неудобно, пользовались посредническими услугами коммерческой фирмы Фюрстенберга, а также его представителя в России — Козловского.

Можно было бы принять на веру такую версию, если бы в материалах дела не встретился другой документ:

7 июля 1917 года начальник контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа на основании 23 ст. Пол<ожения> о местн<ом> объяв<лении> сост. на военном положении вследствие приказания Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа прибыл в сопровождении старшего своего помощника и наряда солдат при офицере от Гв. Преображенского полка в дом № 18/9 по Широкой ул. на Петроградской стороне в квартиру № 24, занимаемую М.Т. Елизаровым. Дверь прибывшим открыла проживающая в этой квартире Надежда Константиновна Ульянова. По предъявлении г-же Ульяновой вышеупомянутого приказания Главнокомандующего ей был задан вопрос, находится ли в квартире муж ее Владимир Ильич Ленин (Ульянов). Г-жа Ульянова заявила, что муж ее уже не возвращается домой с 5 июля с.г., не явившись домой после заседания Центрального Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов. После этого г-же Ульяновой было предложено предъявить все документы ее мужа. Г-жа Ульянова заявила, что в квартире Елизарова она с мужем занимает всего одну комнату, в которую она и проводила прибывших. После тщательного обыска из документов и переписки Ленина было отобрано следующее:

…6) Книжка Азовско-Донского Коммерческого Банка № 8467 на имя г-жи Ульяновой…

…Расчетная книжка Азовско-Донского Коммерческого Банка „Петроград, № 8467“… на 2-й странице имеется… запись:

1917 г. месяца апр. чис. 15 принято согласно 1 объявлению (две тысячи рублей)…».[173]

Сопоставив 6-й пункт этого протокола с показаниями Козловского, можно прийти к выводу, что наличие расчетной книжки и внесение Ульновыми денежного взноса — именно 2 тыс. рублей — вполне логичны. Получив от Козловского ту же сумму, которая была оставлена Фюрстенбергу, они положили ее на свой счет. Но зачем изымалась эта книжка контрразведкой? Почему в показаниях Козловского называлась точно такая же цифра, как и в расчетной книжке? Почему он не узнал почерка предъявленного ему письма, которое якобы принадлежало Ленину?[174] И наконец, почему в этом ответном письме, адресованном в Стокгольм, Ганецкому, сообщается о получении его послания раньше, чем оно писалось?.. Следует обратить внимание и на то, что это «ленинское письмо» попало Александрову из контрразведки. Этим же источником пользовался впоследствии и Бурцев, дававший соответствующие показания Соколову.

Судебный следователь 5-го участка г. Петрограда, а во время июльских событий служивший в контрразведке штаба Петроградского военного округа, М.Н. Лебедев сообщил П.А. Александрову, что генерал Половцев поручил ему перевезти в штаб округа из дома Кшесинской бумаги «участников восстания». Обращают на себя фразы-оговорки в показаниях Лебедева, который, по его словам, получил личное указание осмотреть документы, «могущие оказаться» в доме Кшесинской, а также доставить их, «могущих быть найденными» там. Невольно напрашивается мысль, что он отправился забрать и доставить то, о чем заведомо было известно…

Соколов в подобной ситуации наверняка воскликнул бы: одинаковый почерк! Именно такой была его реакция при сравнивании трех дел — екатеринбургского, алапаевского и пермского.

Ну а разве не угадывается одинаковость «почерка» при оценке «большевистских бумаг», доставленных контрразведкой Керенского Александрову и Колчака — ему, Соколову? Читатель при желании и определенных терпении и дотошности сможет увидеть всевозможные несовпадения в бумагах, «оставленных большевиками из-за трусости поспешно», и нелогичность этого Соколовского утверждения о поспешности, и сомнительную удачу расшифровки «секретных шифровок», и нарочитость их «оставления»… Точно так, как различит в материалах, собиравшихся по указанию Колчака, лжебольшевиков от настоящих. Возможно, он задастся вопросом: почему велись столь оголтелые нападки на большевиков, которые в июльские дни семнадцатого претендовали на власть, а тем более оспаривали право на нее в меньшей степени, чем какая-либо другая политическая партия, почему их выставляли изгоями?..

Да, большевики не прилетели из других миров. Вместе с тем те же кадеты, меньшевики или эсеры, даже порой на словах отрицая монархию, на деле делали все для того, чтобы сохранить старый строй, немного его подправив, а главное — максимально приблизив себя к непосредственному управлению, к исключительным привилегиям. Их вполне устраивал извечный принцип — «один с сошкой, а семеро с ложкой», но не примиряло то, что, кроме одного с сошкой, есть еще один — с короной, который возвышается и над тем, кто пашет, и над тем, кто хлебает, т. е. над ними. Хотя в душе, не в меньшей мере чем вся великокняжеская рать, они, а точнее, многие из них, не прочь были бы примерить этот вожделенный тяжелый венец «помазанника божия». В душе каждый человек, быть может, немножечко монархист. Как в китайской легенде о драконе. Обязательно раз в несколько десятилетий находился храбрец, который входил в пещеру дракона, чтобы сразиться с ним. Храбрецы погибали, а дракон, казалось, жил вечно, наводя на всех страх и повелевая всеми. Но так казалось тем, кто не смел заглянуть в драконовское пристанище. Кто же это делал, видел перед собой немощное существо на куче золота. Пришелец дракона убивал, а сам, не устояв перед возможностью повелевать и обладать несметными богатствами, сам превращался в дракона. Находился еще кто-то, наследовавший от него это кровавое жестокое право… Король умер — да здравствует король! Это, казалось, неизбывно. И даже человек без царя в голове в душе видел себя царем…