Гвидо Кнопп - Супершпионы. Предатели тайной войны
Но когда немного позже президент Федерального ведомства уголовной полиции Хорст Херольд поделился с ним одной пикантной новостью, то Ноллау снова проявил бурную активность — и тем самым столкнул с горы камень, о который несколькими днями спустя споткнулся Вилли Брандт. Херольд сообщил ему о допросах чиновников службы безопасности Брандта. Ульрих Баухаус, которому Гийом в Норвегии доверил перевозку «дипломата»-дублера, подробно распространялся о якобы необузданной интимной жизни Брандта. Ему угрожали тюрьмой, если он не даст показаний, писал позднее Баухаус Брандту. Его и его коллег вынудили, по его словам, дать показания, смысл которых они до сих пор не поняли.
Ноллау снова подключил Венера и сообщил ему о своих пробудившихся опасениях, которые он уже высказывал и Херольду: «Если Гийом выложит эти пикантные детали на основном судебном заседании, Федеральное правительство и Федеративная Республика будут вконец опозорены.»
А с другой стороны, ГДР, которую, как был уверен Ноллау, Гийом, естественно, информировал обо всем, получила средство, чтобы унижать и оскорблять достоинство любого правительства Брандта и СДПГ.
На Венера отчет Ноллау произвел сильное впечатление. «Завтра я увижу его в Мюнстерайфеле», - заметил он таким пророческим тоном, как это мог сказать только один Венер.
В небольшой город Мюнстерайфель Брандт пригласил руководителей СДПГ и профсоюзов для непринужденного обмена мнениями о будущем страны и партии. Здесь в отсутствии всех Венер воткнул канцлеру нож в грудь: он еще не прямо порекомендовал Брандту уйти в отставку, но дал ему понять, что он не будет ей противиться.
Для чувствительного Брандта это было почти настоящим ударом кинжала. Он услышал об аресте Гийома в аэропорту, когда возвратился после государственного визита в Египет. Геншер и Граберт встречали его с постными минами, как у мертвецов.
«Я уже тогда почувствовал недоброе», - вспоминал он позже. Роковая весть поразила его как раз в момент слабости. Он был физически ослаблен, страдал от зубной боли и от кишечной инфекции, подхваченной на берегах Нила.
Ночь в Мюнстерайфеле принесла решение. Брандт, после некоторой паузы, подал в отставку. Афера Гийома не была, собственно, ее причиной, а лишь, самое большее, поводом. Но она открыла ящик Пандоры. Ее противные запахи лишили ослабленного и вялого Брандта последнего желания сохранять за собой пост канцлера.
«Канцлерский шпион» сегодня пожимает плечами, когда говорит: «Все социал-демократы, конечно, справедливо были злы на меня. Они еще сегодня видят перед глазами этот май 1974 года, когда канцлер ушел в отставку из-за шпионской аферы. Мне очень жаль, но я ничего не могу изменить.»
Ему жаль человека, чьим доверием он злоупотреблял — Вилли Брандта.
В остальном Гийом не показывает ни признаков раскаяния, ни самокритики. Он совершенно точно представляет себе и объясняет другим свою историю. Он видит себя все еще защитником мира, борцом за доброе дело. Только очень жаль, сожалеет он сегодня, что правители не всегда прислушиваются к разведчикам. При этом он ссылается на великий для него образец: на Рихарда Зорге: «Он из Японии предупредил о нападении немецкой армии на Советский Союз. Сталин не прислушался к предостережению.» Но от чего мог бы предупредить свое правительство Гюнтер Гийом? От того, что Брандт действительно серьезно собирается проводить в жизнь свою Восточную политику?
Не чувствуется ни малейшего признака сомнений, когда Гийом говорит о своем разведывательном прошлом. Не так уверен он лишь в одном пункте: правильно ли он поступал по отношению к собственному сыну? Он был привязан к Пьеру, он любил его, и мог бы с удовольствием предложить ему что-то больше, нежели то разрушенное представление о мире, сложившееся у тогда семнадцатилетнего Гийома-младшего во время и после ареста его отца. В своих мемуарах папа Гийом погружается в приятные воспоминания. Он сообщает там и о поездках с попойками, и о воскресных пикниках с несовершеннолетними девчонками, и о первой любви Пьера в Бад Годесберге.
Когда отца арестовали, сын Пьер растерялся. Гийом попытался побыстрее дать ему еще пару советов для жизни: «Не теряй доверия!» — «Не позволяй убедить себя в том, чего ты сам не знаешь! и «Выше голову, ты еще услышишь о нас!»
В тюрьме Гийому стало ясно, насколько парадоксальны были его слова. Бессонными ночами в заключении он размышлял, как юноша сможет справиться со своей новой ситуацией.
А его жена? С Кристель было покончено. Уже долгие годы между ними была только товарищеская связь. Для него она была слишком властной, слишком яркой. Иногда он убегал от нее — обычно сам, бывало, с Пьером. Тогда отец и сын устраивали себе где-нибудь мужской отпуск на пару дней. Отец с гордостью наблюдал, как его сын становится элегантным молодым человеком. Еще в тюрьме он озабоченно спрашивал у бабушки Эрны Боом, которая с внуком Пьером позднее вернулась в ГДР, как обстоит у Пьера с сыпью на коже, и не может ли ее ухудшить начинавшаяся пробиваться борода.
О Кристель в то время Гийом уже говорил редко и неохотно делает это и сейчас. Во время процесса пара — эффектно для прессы — показывала посторонним свое дружеское согласие. После возвращения в ГДР они вскоре развелись. По окончании конспирации у них уже не было причин держаться вместе.
В 1981 году Гийома освободили. В ГДР он был награжден не только орденом «За заслуги», но и виллой на озере.
Объединение Германии снова сделала его — на сей раз уже легально — гражданином ФРГ. Возникли ли у Гийома за семь лет заключения новые представления о жизни? Внешне это, конечно, незаметно. Он все еще рассматривает свой шпионаж у Брандта как «шедевр». Историю своей двойной жизни он изображает как захватывающий роман, приключение, в котором участвует только один одинокий герой — Гюнтер Гийом, «разведчик мира», девиз которого: только смелым улыбается удача.
Таким его должен был видеть и сын. Но его он потерял. Пьер отрекся от отца и взял девичью фамилию своей матери: Пьер Боом сегодня полностью на стороне Кристель, которая с горечью вспоминает о годах с супершпионом: «Потерянное время, потерянная жизнь.»
Под этим она подразумевает не шпионскую работу. Ее она одобряет. Возможно, она имеет в виду многочисленные «амуры» пройдохи Г. Г. Как бесцеремонно он обманывал ее как раз в Бонне, она узнала лишь на допросах. Экс-шпион молчал долго. А теперь он открыто говорит: «Кристель вообще лучше всего не стоило бы вступать со мной в брак. Я не могу быть верным.» До такой самокритики бывший разведчик дошел лишь в последние годы.
Он оправдывал путь своей жизни. Здесь все ясно и логично. Все совпадает. Есть ли сомнения, оправдалось ли это все? Конечно же, нет! И, наконец, он находит, что «хорошо, что сейчас достигнуто единство Германии.» Объяснение удобно: «Когда я был за рубежом, у меня были только идеальные представления о родине. С сегодняшней точки зрения, полностью зная ситуацию в ГДР, я совсем не плачу о ней.»
Неужели мы ожидали, что Гийом все еще будет клясться в верности ГДР? Возможно, он не плакал бы о государстве СЕПГ уже в году 1974, если ему представился бы шанс остаться в ФРГ со своим «приемным отцом» Брандтом. Он мог бы и дальше блистать своим организаторским талантом на службе Боннской республике. Для своего сына он оставался бы внимательным, любящим отцом. Время от времени он ездил бы в Южную Францию, для наслаждения души. А у лягушачьих лапок есть своя притягательная сила.
Такой жизни лишило его не только Федеральное ведомство по защите конституции, но и ГДР.
Дилер
Понедельник, 20 мая 1985 года, половина четвертого утра.
В номере 763 отеля «Рамада Инн» на Монтгомери Авеню в Роквилле, штат Мэриленд, звонит телефон.
Джон Уокер вздрагивает. Он бодрствует. Несмотря на раннее утро, он не сомкнул глаз целую ночь. Слишком много мыслей кружатся в его голове. Слишком много за последние часы пошло не так, как следовало!
После короткой паузы он подымает трубку: «В чем дело?»
«Мистер Джонсон?» - спрашивает взволнованный голос.
«Да, что Вам нужно?»
«Сэр, это Вам принадлежит бело-голубой «Форд АстроВэн»?»
«Да.»
«Мне очень жаль, сэр, но какой-то пьяный ударил Вашу машину на нашей стоянке гостиницы. Я прошу Вас немедленно спуститься в холл, чтобы запротоколировать происшествие.»
«О’кей», - отвечает Джон Уокер, разыгрывая спокойствие, «я сейчас буду.»
Но он совсем не спокоен. «Не старый ли это трюк?» - спрашивает он себя, одевая брюки, и медленно подходит к окну. Осторожно он слегка сдвигает в сторону занавеску. Все спокойно, по крайней мере, снаружи. «Слишком глупо», думает он, «мне следовало бы поставить микроавтобус в зоне видимости.»
События последних часов в замедленном режиме прокручиваются у него перед глазами, пока Джон Уокер завязывает шнурки своих высоких кроссовок.
