Сергей Минаков - 1937. Заговор был
«Наконец, созываем совещание, — процитирую еще раз сказанное Сталиным. — Когда он (Блюхер. —С.М.) приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой. Созываем совещание в зале ЦК. Он, конечно, разумнее, опытнее, чем любой Тухачевский, чем любой Уборевич, чем любой Якир». Так мотивирует Сталин свое мнение о Блюхере, точнее, изменение этого мнения.
В контексте рассматриваемой нами проблемы важно и показательно последнее сталинское замечание: «Мы тогда Гамарника ругали, а Тухачевский его поддерживал. Это единственный случай сговоренности». Тогда — надо полагать, на этом совещании. За что же ругали? Если Гамарник отказался от идеи снятия Блюхера, как о том свидетельствует вдова последнего, значит, ругали именно за это, за невыполнение поручения. Получается действительно так: Ворошилов принимает решение о снятии Блюхера (несомненно, санкционированное Сталиным). Ягода готовит компрометирующие Блюхера документы, якобы в «шпионаже», а Гамарник не выполняет решение, вынуждая пригласить Блюхера в Москву. И вот когда «Гамарника ругали», то «Тухачевский его поддерживал». Получалось, что Гамарник вместе с Тухачевским выступил против линии Ворошилова — Сталина. Такое совместное выступление и было квалифицировано как «сговор» или «заговор Гамарника и Тухачевского».
Мимоходом сделанное сообщение Сталина о том, что Тухачевский готов был отправиться на Дальний Восток командовать ОКДВА вместо Блюхера, достаточно любопытно, и это обстоятельство вынуждает задержать на нем внимание. Из контекста разных выступлений на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г. выясняется следующее.
После возвращения Гамарника с Дальнего Востока состоялось совещание у Ворошилова, в котором приняли участие Гамарник, Егоров, Тухачевский, Уборевич, Якир и Буденный.
Гамарник и Блюхер присутствовали на Чрезвычайном VIII съезде Советов СССР, который проходил в Москве с 25 ноября по 5 декабря 1936 г. Указанное совещание проходило еще до приезда в Москву Блюхера. Однако на заседании Военного совета при наркоме обороны, проходившем 13–19 октября 1936 г., Гамарника еще не было. Он находился в поездке по Дальнему Востоку и Сибири. Совещание состоялось, очевидно, в начале ноября 1936 г.
На самом совещании обсуждался вопрос о снятии с должности командующего ОКДВА маршала Блюхера. Однако кандидатура на его место не называлась и не обсуждалась. В кулуарных разговорах «Тухачевский сам говорил: «Если его снимают, меня пошлите». Блюхер, со слов Якира, указывал на аналогичную готовность Гамарника, который «заявлял: «Если так все развалилось, я готов поехать на Дальний Восток». Следовательно, Сталин несколько искажал ситуацию, обрисовывая ситуацию на указанном совещании: «И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять. И там же есть кандидатура. Ну уж, конечно, Тухачевский. Если не он, так кого же». Как видно из приведенных свидетельств того же Сталина, никакой определенной кандидатуры на замену Блюхера не было. В этом отношении был прав Буденный, возмущенно протестовавший, что на этом совещании «о кандидатуре и речи не было». Это были разговоры, в ходе которых действительно оба «первых зама» Ворошилова демонстрировали некую «жертвенность» — готовность взвалить на свои плечи бремя приведения в порядок ОКДВА. Есть сомнения, что их «самовыдвижения» не носили достаточно серьезного характера.
Желание и готовность Тухачевского отправиться на Дальний Восток и взять на себя командование ОКДВА выглядят странными. Это странно по крайней мере тем, что Дальневосточный театр военных действий был совершенно незнаком Тухачевскому. В этих краях ему никогда не приходилось воевать, разве что знакомиться с ним по карте. Да он и сам признавался в своих показаниях, что плохо знает этот возможный театр военных действий в случае войны. Таким образом, с точки зрения военной целесообразности кандидатура Тухачевского на должность командующего ОКДВА была не самой удачной. Не потому, что ему недоставало способностей, знаний, общего оперативно-стратегического опыта. Ему явно не хватало опыта, конкретного опыта ведения военных действий в Дальневосточном регионе. На замену Блюхеру, конечно, более подходил бы Уборевич, прославившийся победами в регионе в 1922–1925 гг.
Из сказанного Сталиным можно сделать следующий вывод. Гамарник при поддержке Аронштама предложил и настаивал снять Блюхера с должности командующего ОКДВА на основании личной проверки, которую он осуществил во время поездки на Дальний Восток в конце августа — сентябре 1936 г. Основания для этой проверки были уже по итогам 1935 г., когда обнаружилась низкая боевая подготовка войск ОКДВА.
Блюхер приехал в Москву к 25 ноября 1936 г. для участия в ранее названном Чрезвычайном VIII съезде Советов СССР. Совещание у Сталина, на которое был приглашен Блюхер, состоялось 10 декабря 1936 г. На этом совещании присутствовали, кроме Сталина, также Молотов, Каганович; из военных: Ворошилов, Гамарник, Тухачевский, Егоров, Блюхер. Очевидно, именно на этом совещании «ругали Гамарника». И именно на этом совещании, очевидно, «Тухачевский поддерживал Гамарника», что было расценено Сталиным как «единственный случай сговоренности», т. е. одно из проявлений «заговора».
Что же заставило Тухачевского присоединиться к «группе Гамарника — Якира»? Думается, что причиной тому были обстоятельства не в последнюю очередь оперативно-стратегические.
Следственные показания и признания обвиняемых на «московских процессах» 1936–1938 гг. — материалы для серьезного исследования очень сложные. Сложность их заключается прежде всего в том, что в них перемешано, как говорится, «грешное с праведным»: наряду с сообщениями о действительных событиях дается информация если не заведомо ложная, то, во всяком случае, очень затуманенная «криминально-политической» фразеологией и идеологическими штампами эпохи, с почти символическим значением, которые невольно могут увести исследователя в сторону от искомых реалий. Однако в ряде случаев в показаниях обвиняемых и в их следственных показаниях присутствуют с почти очевидной ясностью вполне реальные, в каком-то смысле почти прозаические, банальные обстоятельства.
«В конце ноября 1936 года, — рассказывал обвиняемый Н.Н. Крестинский на так называемом «бухаринском» судебном процессе в марте 1938 г., — на Чрезвычайном VIII Съезде Советов Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы, и нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится. Очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягоде, как Ягоде, не просто бывшему народному комиссару внутренних дел, а как активному правому участнику объединенного центра, и, может быть, до этого докопаются. А если докопаются до этого, докопаются и до военных, тогда придется ставить крест на выступлении. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Начинать самим — это трудно, это опасно, но зато шансы на успех имеются. Военная организация большая, подготовленная, и ему кажется, что надо действовать».
Цитированный выше фрагмент — пример того, что в показаниях обвиняемых присутствовали вполне правдоподобные, я бы сказал, обыденные в представленной ситуации поступки, мнения, поведение определенных лиц.
Что не может вызывать сомнений в сообщенном Крестинским, если мы достаточно хорошо осведомлены в биографии, деятельности упомянутых персонажей, в ситуации, о которой говорит Крестинский, так это то, что «на Чрезвычайном VIII Съезде Советов Тухачевский имел» с Крестинским «взволнованный, серьезный разговор». Волнение объясняется обеспокоенностью тем, что «нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится. Очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягоде».
Все сказанное не могло не беспокоить Тухачевского, да и Крестинского, потому что к ноябрю 1936 г. стало ясно: идет «чистка» и аресты всех, кто когда-либо был причастен к «троцкистской», «зиновьевской», «бухаринской» и всякой иной внутрипартийной оппозиции, к любой прежней, 20-х гг., внутрипартийной оппозиционной группе. Но ведь Тухачевский тоже принадлежал к определенной, в общем-то, оппозиционной группе, только не внутрипартийной. Как известно, в наблюдательных делах НКВД с 1925 г. вполне официально фигурировали «бонапартисты», возглавлявшиеся Тухачевским. Сам Тухачевский осознавал, что в сложившихся условиях и в происходящих «чистке» и арестах его положение в этом смысле весьма уязвимо: неоднократные «заговоры Тухачевского» в 1923–1924 гг., в 1930 г. могут легко увлечь и его в этот поток и поглотить в нем. Именно это, а не принадлежность к «троцкизму» волновало его. У него и без необоснованно приписываемого ему потом «троцкизма» было за что ответить в этой «чистке».
