Квентин Скиннер - Макиавелли. Очень краткое введение
Макиавелли поместил эти наблюдения в самую сердцевину своих трудов – в часть трактата «Государь», посвященную анализу политического лидерства. Однако собственная точка зрения на данную проблему сформировалась у него ранее, во время активной дипломатической деятельности. Более того, из его труда «Искусство дипломатии» становится ясно, что данный вывод сложился не только благодаря личным встречам, но и в результате знакомства с речами и документами искусных политиков. Первый прецедент произошел в день избрания папы Юлия II, когда Макиавелли вступил в беседу с Франческо Содерини, кардиналом Вольтерры и братом Пьеро Содерини, главой магистрата Флоренции («гонфалоньером»). Кардинал уверял, что «за все прошлые годы город никогда не возлагал столько надежд на папу, как это имеет место с избранником настоящего времени». «Но если бы только можно было знать, – добавлял он тут же, – как с этим временем жить в согласии…» (L 593). Спустя два года Макиавелли натолкнулся на подобное суждение во время переговоров с Пандольфо Петруччи, правителем Сьены (о нем он впоследствии с восхищением упоминает в трактате «Государь» как о «необыкновенно талантливом деятеле» (85). Синьория направила Макиавелли выяснить подоплеку хитросплетений и интриг, сопутствующих отношениям Петруччи с Флоренцией (L 911). Государственный муж заметил с нахальством, поразившим Макиавелли: «Желая сделать как можно меньше ошибок, я руковожу моим правительством день за днем и час за часом делаю то, что мне полагается делать, – просто потому, что время гораздо сильнее наших самых лучших умов» (L 512).
Хотя высказывания Макиавелли о правителях современной ему эпохи характеризуются жесткой критикой, было бы ошибкой считать, что он относился к собственному архиву только как к летописи преступлений, безрассудных причуд и неудач сильных мира сего. В определенные моменты дипломатической карьеры он мог наблюдать, как вопросы политики принимались и решались не только с вызывающим неподдельное восхищение мастерством, но и в манере, оказавшей значительное влияние на формирование его теории политического лидерства. Один из таких эпизодов имел место в 1503 году, во время затянувшейся битвы умов – противостояния Чезаре Борджиа и папы. Макиавелли был восхищен тем, как Юлий II расправился с дилеммой, вызванной проблемным присутствием герцога при папском дворе. Как он напомнил Коллегии Десяти, «ненависть, которую Его Святейшество всегда испытывал к герцогу, широко известна, однако это ни капли не повлияло на тот факт, что Борджиа оказал ему помощь большую, чем кто бы то ни было, обеспечив победу в избрании». За это «герцог получил от него ряд щедрых обещаний» (L 599). Проблема казалась неразрешимой – как мог Юлий II надеяться возыметь хоть какую-нибудь свободу действий, не нарушив при этом собственных обязательств?..
Вскоре Макиавелли увидел, что ответ был обезоруживающе прост. Перед возведением в сан Юлий II старательно подчеркивал, что «будучи человеком праведной веры, он полностью обязан поддерживать отношения с Борджиа для того, чтобы выполнить данное ему слово» (L 613, 621). Однако, только почувствовав себя в безопасности, Юлий II быстро своему слову изменил – во всех своих посулах. Он не только отказал герцогу в обещанном титуле и войсках, но арестовал его и заключил в тюрьму в папском дворце. Макиавелли едва смог скрыть изумление, а вместе с ним и восхищение этим беспроигрышным ходом. «Только взгляните, – восклицает он, – как честно этот папа начинает отдавать долги: он просто сам себе их прощает!» При этом никто никогда не посчитает, что авторитет папства может быть поколеблен, наоборот, всякий будет с прежним энтузиазмом продолжать благословлять десницу папы… (L 683).
Борджиа разочаровал Макиавелли тем, что дал разгромить себя столь сокрушительно. Герцог, по его мнению, ни в коем случае не должен был разрешать себе полагаться на чье-либо слово больше, чем на свое собственное (L 600). Тем не менее, без сомнения, Борджиа являлся правителем, заслужившим уважение Макиавелли за четкие действия в битве, а также за то, что дважды на глазах канцлера сумел преодолеть минуты кризиса неустрашимо и с достоинством.
Первый раз это случилось в декабре 1502 года, когда жители Романьи внезапно взбунтовались против деспотических методов управления лейтенанта Борджиа, Рамиро де Орко. По общему признанию, Рамиро, следуя указаниям герцога, подозрительно быстро преуспел в их исполнении. Он преобразовал хаос, царящий по всей провинции, в жесткую государственность. Однако его жестокость возбудила настолько сильную ответную ненависть, что стабильность обстановки оказалась в опасности. Что должен был делать Борджиа? Его решение последовало незамедлительно, и именно эта скорость была отмечена Макиавелли при описании эпизода. Рамиро был вызван в Имолу, и через пару дней найден на городской площади рассеченным на части, так, чтобы все жители могли это лицезреть. «Это было всего лишь прихотью герцога, – добавляет Макиавелли, – показать, что он может возвышать или уничтожать людей за их действия по собственному усмотрению» (L 503).
Другой эпизод, вызвавший у Макиавелли неподдельное восхищение, касался постоянных передвижений в армии Романьи. Сначала герцогу приходилось слушаться местных правителей, отличавшихся косностью представлений (тогда ему была необходима их военная поддержка). Однако летом 1502 года Борджиа стало ясно, что их лидеры, особенно Орсини и Вителли, не только вели себя сомнительно, но уже явно плели против него заговор. Что ему оставалось делать? Первым его намерением было избавиться от таких союзников – изобразить перемирие, пригласить на встречу в Сенигалию и там убить всех сразу. На этот раз спокойствие изменило Макиавелли, и он пишет, что «абсолютно терялся в догадках, как именно поступит герцог» (L 508). Борджиа же решил в будущем никогда более не заключать столь ненадежных союзов, а вместо этого формировать собственные войска. Такая тактика, совершенно неслыханная для его времени, когда практически все правители итальянских республик воевали наемниками, поразила Макиавелли, показавшись чрезвычайно дальновидной. С явным одобрением он сообщает, что «герцог сам кует свои силы, и впредь власть будет сосредоточена в его собственных руках». Нанимать рекрутов Борджиа стал изумившим окружающих способом, собственноручно проводя смотр пяти сотням ратников и такому же числу кавалерии (L 455). Вновь обращаясь к тону наставника, Макиавелли в ответ на эти действия пишет: «Каждый, кто достойно вооружен и имеет своих собственных солдат, всегда будет обладать преимуществом, какие бы удары судьбы на него ни обрушились» (L 455).
К 1510 году исполнилось десятилетие дипломатической деятельности Макиавелли за границей. На этот момент у него сформировалось мнение обо всех политиках, с которыми он когда-либо встречался. Только Юлий II оставался для него загадкой. С одной стороны, то, что папа в 1510 году объявил войну Франции, Макиавелли посчитал полнейшей безответственностью и безумием. Не требовалось иметь богатое воображение, чтобы представить, что «вражда этих двух сил оказалась бы величайшим несчастьем именно для Флоренции» (L 1273). Одновременно Макиавелли не переставал надеяться, что благодаря своему экстраординарному свойству поступать непредсказуемо Юлий II окажется скорее спасителем Италии, чем ее божьей карой. В момент окончания кампании против Болоньи Макиавелли стал задумываться, не «замахивается» ли папа на нечто большее, потому что «Италия уже близка к тому, чтобы быть окончательно поделенной между странами, стремившимися ее поглотить» (L 1028). Спустя четыре года, несмотря на ухудшение ситуации во внешней политике, он все еще пытался убедить себя аргументом, что, «как и в случае с Болоньей», папа еще может увлечь за собой всех и каждого (L 1244).
К несчастью для Макиавелли и Флоренции, страхи дипломата оправдались более, чем ожидания. На то, что его жестко потеснили в сражениях 1511 года, Юлий II отреагировал созданием союза, который кардинально изменил облик Италии. Четвертого октября 1511 года вместе с Фердинандом Испанским он подписал документ о создании Святой Лиги, тем самым заручившись поддержкой Испании в крестовом походе против Франции. Кампания началась в 1512 году, и грозная испанская пехота двинулась маршем в итальянские земли. Сначала она отбила наступление французов, заставив их бежать из Равенны, Пармы, Болоньи и, в конце концов, отойти за Милан. Затем, однако, французские войска атаковали Флоренцию. Город не осмелился открыто бросить вызов Франции и тем самым не оказал обещанной поддержки папе. За эту ошибку ему пришлось заплатить жестокую цену. Двадцать девятого августа испанцы захватили и разграбили город в окрестностях Прато, а спустя три дня и флорентийцы капитулировали. Гонфалоньер Содерини был отправлен в ссылку, Медичи вновь, после восемнадцатилетнего отсутствия, вошел в город, и спустя несколько недель республика перестала существовать.
