Борис Кагарлицкий - Политология революции

Массы, в отличие от партий, отвергают аргументы пропагандистского. «здравого смысла», если их собственный опыт противоречит подобной расхожей мудрости. Это настроение известный журналист Даниел Сингер выразил словами: «К черту вашу пропаганду — если то, что вы нам предлагаете, единственно возможное будущее, то лучше вообще не иметь никакого будущего».[225] Именно крайне правые, сохранившие своеобразный идеологический иммунитет в условиях неолиберальной гегемонии, не затронутые, в отличие от левых, моральным кризисом, не страдающие политическими неврозами, впервые после Второй мировой войны могут стать в Европе настоящей народной силой. В их речах справедливые требования перемешаны с националистической и расистской ложью об эмигрантах и инородцах как источнике всех бед. Но если мы не осознаем, что, например, антиевропеизм и неприязнь «новых правых» к европейской интеграции вполне соответствуют настроениям и потребностям миллионов людей, мы не поймем причин стремительного успеха политиков типа Ле Пена. «Левые» говорят, что все хорошо, правые это отрицают, а простой человек прекрасно знает, кто в данном случае лжет. «Левые» говорят, что нет иного пути, кроме как, затянув пояса, идти в Единую Европу, а рядовой француз, англичанин и даже немец очень часто не хочет туда идти, тем более затянув пояс. По мнению социологов, если бы в Англии в конце 1996 года был проведен референдум по вопросу об отношении к Европе, сторонники интеграции проиграли бы.[226] В этом смысле именно правое крыло тори в наибольшей степени выражает настроения рядового избирателя. Приход к власти «левых» позволяет консерваторам, освобожденным от груза правительственной ответственности и старых обязательств, сдвинуться дальше вправо — и найти в этом широкую поддержку народных масс.

Если советское общество конца 1980-х оказалось в тупике бюрократической централизации, то на Западе в те же годы проявилась как раз ограниченность и тупиковость социальных реформ социал-демократической эры. Неспособность левых сил предложить новые альтернативы означала неизбежный откат с уже занятых позиций. Два потока реакции на Востоке и на Западе слились.

На первых порах трансформация левоцентристских партий проходила сравнительно успешно. Социал-демократия могла опереться на исторический авторитет, накопленный многолетней борьбой за права рабочих. Она по-прежнему имела основания рассчитывать на лояльность масс, привыкших голосовать за «свою» партию. Наконец, мощная бюрократия, хорошо организованные парламентские фракции и немалые материальные ресурсы позволяли удерживать ситуацию под контролем даже там, где было заметно разочарование и недовольство. Точно таким же образом в России под брэндом Коммунистической партии Российской Федерации долгие годы могла функционировать националистически-консервативная организация, абсолютно враждебная не только левой идеологии, но и непосредственным интересам большинства трудящихся.

И все же подобное положение дел не может продолжаться бесконечно. Повсюду — от Германии до Бразилии и от Италии до России — наблюдался прогрессирующий развал традиционных левых партий, усиливавшийся по мере того, как возникали предпосылки для нового подъема левого движения. Другое дело, что кризис и распад старых структур происходил намного быстрее, нежели становление новых.

В конце XX века перед левыми во всех странах с новой остротой встает ранее, казалось, давно решенный вопрос об их «исторической миссии» и об их роли в обществе. Показательно, что дискуссия эта охватывает представителей общественных наук в самых разных странах — от России и Польши до Англии и Италии.

Глава V. Альтернативы?

Тобиас Абсе, политик левоцентристского блока в Италии, отмечает: значительная часть его сторонников «по-прежнему видит в нем носителя традиционных социальных реформ».[227] Легко догадаться, насколько разочарован оказался именно этот, лояльный и дисциплинированный левый избиратель, когда столкнулся с практикой «нового реализма». Политики «левого центра» не просто обманули и предали своего избирателя. Они унизили его, буквально «вытерли об него ноги». Такое не проходит бесследно. Неудачи левого правительства создали благоприятную среду для роста правого популизма, который в итоге и восторжествовал в лице правительства Сильвио Берлускони. Однако в Италии существовала и радикальная левая альтернатива в лице партии Rifondazione Communista. Наличие радикальной левой в Италии стало важным фактором политической мобилизации в условиях, когда сопротивление политике Берлускони сделалось основной задачей массового движения. В 2006 году массовое сопротивление, вдохновляемое неокоммунистическими идеями, оказало решающее воздействие на исход выборов. Правительство Берлускони пало.

Однако поражение правых в Италии отнюдь не свидетельствовало о конце правого популизма в Европе. И особенно сильно заметен был его рост в странах, где радикальной левой альтернативы не было или она была слаба.

В середине 1990-х крайне правые проявляли гораздо больше чувствительности к настроениям масс, чем умеренные левые или респектабельный правый центр. Показательно, что французский Национальный Фронт после массовых выступлений трудящихся в 1995 году резко сменил риторику. Вместо критики работников государственного сектора, представлявшихся в качестве «привилегированных функционеров», лидеры националистов стали говорить о справедливых требованиях трудящихся, начали даже создавать собственные профсоюзы, доказывая, что только они одни готовы серьезно защищать интересы французских трудящихся от глобализации.[228]

Нечто подобное происходило в Польше, где именно крайне правые, действуя через профсоюз «Солидарность», в 1997 году подняли знамя сопротивления программе рыночных реформ, проводившейся правительством бывших коммунистов. Союз Труда, критиковавший правительство слева, не имел такой массовой социальной базы и прочных позиций в профсоюзах, какие были у правых. «В программе Союза Труда заметна своего рода шизофрения: с одной стороны категорическая приверженность требованиям рынка — программа повторяет классические слова о том, что альтернативы не существует, а с другой — такая же приверженность социальным правам и правам профсоюзов», — отмечает лондонский журнал «Labour Focus on Eastern Europe». Несмотря на явный радикализм СТ по многим вопросам, постоянно возникала «неясность относительно его природы: либеральной или же социал-демократической».[229]

Колеблясь между стремлением противостоять неолиберальному курсу и готовностью защищать власть от нападок справа, Союз Труда в принципе не мог стать организующим центром для массового недовольства. Для более радикальной Социалистической партии (PPS) были характерны те же противоречия. Она так же боялась дестабилизировать «левую» посткоммунистическую власть, одновременно заявляя о верности «западным ценностям», стремлении присоединиться к НАТО и Европейскому Союзу, игнорируя вопрос о социальной природе этих структур.

В то время как левой альтернативы не было, либералы и оппозиционные социалисты оказались в общей ловушке. Кароль Модзелевский, в прошлом диссидент и идеолог «Солидарности», а позднее лидер Союза Труда, мрачно констатировал: либеральные политики напрасно радуются неудачам посткоммунистических партий в Восточной Европе. Массовые рабочие протесты против увольнений, проходящие под антикоммунистическими лозунгами в сочетании с антирыночными требованиями, в условиях полной дискредитации левых сил становятся питательной почвой для роста националистических и популистских организаций. «Падение посткоммунистов в огне социальных конфликтов не приведет к возвращению к власти либеральных правых», — отмечает он. Кризис «нового реализма» способствует появлению гораздо более реакционной и агрессивной оппозиции.[230] Прогноз Модзелевского подтвердился, хотя и с опозданием. Несмотря на резкое усиление клерикальных кругов и национал-популизма, падение первого левоцентристского правительства вернуло к власти те же политические силы, что правили Польшей в 1989–1993 годах. Если «левое» правительство продолжало политику правых, то вернувшиеся к власти правые продолжили экономический курс левых. Точнее, никаких принципиальных отклонений от неолиберального курса на протяжении всего периода 1989–2000 годов в Польше не было. Более того, правые проводили неолиберальные реформы сдержаннее и осторожнее, чем левые. Выборы 2001 года в Польше привели к очередной смене правительства. Партии, входившие в состав ушедшего кабинета министров, вообще не получили ни одного места в парламенте, а посткоммунистическая социал-демократия вместе с Союзом Труда завоевала большинство голосов и сформировало новое правительство. Можно сказать, что чередование партий у власти при сохранении неизменной политики стало в Центральной и Восточной Европе такой же нормой, как и в большинстве западных стран. Как легко догадаться, эти меры вызвали новый взрыв народного недовольства, вернувший к власти правых в 2005 году. На фоне серии коррупционных скандалов посткоммунистическое правительство потерпело очередное впечатляющее поражение. Польша поставила своеобразный восточноевропейский рекорд: ни одно правительство здесь не пережило свободных выборов. Но зато ни одна смена правительства не отразилась на проводимой политике!