Сергей Кара-Мурза - Россия и Запад: Парадигмы цивилизаций

Каково же, по выражению В. Шубкина, было «качество населяющей нашу страну популяции»? Удручающе низкое: «По существу, был ликвидирован человек социальный, поскольку любая самодеятельная общественная жизнь была запрещена… Человек перестал быть даже «общественным животным». Большинство людей было обречено на чисто биологическое существование… Человек биологический стал главным героем этого времени» [50].

Это поразительное для конца XX в. мракобесие подхвачено следующим поколением гуманитариев. Эксперт Горбачев-фонда В. Соловей пишет в 2005 г.: «Хотя доля русских во всем населении страны уменьшилась не так уж драматически, составив в 1989 г. 50,6 %, качество „человеческого материала“ не оставляло им шансов сохранить традиционную роль хранителя и краеугольного камня государства» [4, с. 172].

Как говорят, Запад «изобрел Восточную Европу» как санитарный кордон, отделявший от него Россию. Восточной границей Европы стала граница между Пруссией и Польшей.

Граф де Сегюр, ехавший послом в Петербург в 1784 г., описывал, как он «совершенно покинул Европу» и «перенесся на десять веков вспять» при пересечении границы Пруссии и Польши. Американский путешественник Джон Ледьярд, ехавший в противоположном направлении, приветствовал Европу, пересекая «великий рубеж между азиатскими и европейскими манерами» на той же самой прусско-польской границе. Они были убеждены в принадлежности Пруссии Западу, а Польши — Востоку [51].

Австрийский канцлер Меттерних говорил: «Азия начинается за Ландштрассе», т. е. австрийцы-немцы живут в прифронтовой полосе Европы. Отправляясь из Вены в Прагу, Моцарт считал, что едет на Восток, к славянам (хотя Прага находится западнее Вены).

Мнение элиты восточноевропейских стран было и остается важным аргументом в цивилизационных представлениях Запада о России. А. Безансон пишет: «Поляки, венгры, прибалты — народы, принадлежность которых к Европе отрицать невозможно и которые знают на собственном опыте, что такое жить под властью России, — имеют на этот счет свое мнение, и мы не вправе этим мнением пренебречь. Они объяснят вам, что «кожей чувствуют» нечто особенное, о чем им трудно говорить с вами именно потому, что вы — европеец и «вам не понять». Об этом можно прочесть у Густава Херлинга («Особый мир»), у Чеслава Милоша, у Адама Чапского. Конечно, большую роль тут играет идеология, но дело не только в ней; просто все эти люди знают, что такое Россия, изнутри. Они не питают к России ненависти, нередко они ее даже любят, но попробуйте сказать им, что Россия — часть Европы. Они будут сильно удивлены» [1].

Даже друг Пушкина и декабристов Адам Мицкевич, близкий ко многим литераторам России, писал о русских, о русской земле и городах строки, которые можно считать типичным литературным образом варваров. Вот строки из главы «Дорога в Россию» поэмы «Дзяды» (1823). После описания мрачной, безжизненной природы говорится о людях:

А вот — что-то странное: кучи стволов;Свезли их сюда, топором обтесали;Сложили, как стены, приладили кров;И стали в них жить, и домами назвали.Домов этих тысячи в поле пустом;И все — как по мерке…………………………….Стоят эти срубы, и в каждом живут;И все это городом важно зовут.

Но вот наконец повстречались мне люди;Их шеи крепки, и могучи их груди.Как зверь, как природа полночных краев;Тут каждый и свеж, и силен, и здоров.И только их лица подобны донынеЗемле их — пустынной и дикой равнине.

И пламя до глаз их еще не дошлоИз темных сердец, из подземных вулканов;Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув;Той дивной печатью отметить чело;Которой отмечены люди ВосходаИ люди Заката, вкусившие ядПадений и взлетов, надежд и утрат;Чьи лица — как летопись жизни народа.

Здесь очи людей — точно их города;Огромны и чисты. И, чуждый смятенью,Их взор не покроется влажною тенью;В нем грусть состраданья мелькнет без следа.Глядишь на них издали — ярки и чудны;А в глубь их заглянешь — пусты и безлюдны.И тело людей этих — грубый кокон;Хранит несозревшую бабочку он…

Переводе польского В. Левика

Установки прозападной интеллигенции восточноевропейских стран открыто представлены в известной статье чешского писателя Милана Кундеры «Похищенный Запад, или Прощальный поклон Культуры», напечатанной в 1984 г. в «Нью-Йорк Таймс», а также в Англии, Франции и Германии. Эта публикация была важной операцией завершающей кампании холодной войны против СССР, но здесь мы не касаемся ее политического смысла. Речь именно об отношениях Запада и России как цивилизаций.

Текст статьи был составлен как «послание» Западу. Кундера обвинял Запад в том, что тот вступил в сговор с Россией и отдал часть Европы на растерзание неевропейским варварам: «Три мудреца в Ялте разделили ее надвое и приговорили к смерти. Им было все равно, что станет с великой культурой». Долг Запада — воссоединиться со своей «похищенной» частью, иначе угаснет европейская культура.

В варварстве Кундера обвиняет именно Россию, а не СССР. Он рассматривает СССР как «органичное» воплощение «русских черт». Кундера — боец холодной войны, статья написана по заказу. Дело в другом — почему она была идеологически эффективной? Потому, что она точно отвечала стереотипам сознания среднего класса Запада. Азиаты похитили кусочек Запада, и поход за спасение плененных «братьев меньших» должен быть поддержан каждым благородным человеком.

Однако эта операция важна тем, что за ней стояло решение об интеграции части «санитарного кордона» в Запад, поскольку цивилизационная угроза со стороны России (СССР) устранялась с предполагаемым победоносным завершением холодной войны. В представлениях Запада Польша, Венгрия, Чехия принадлежали к одному «цивилизационному ареалу» Восточной Европы, который с XVIII в. находился за линией будущего железного занавеса, так что Сталин в Ялте вовсе не «крал» их у Запада, а Черчилль с Рузвельтом не предавали «Центральную Европу» уже потому, что таковой просто не было.

Запад «принимал» к себе эти страны, и их население этого желало. Но население России этого не желает, а Запад не собирается ее к себе «принимать» (да и сил на это у него не хватит). А. Безансон пишет об этом безвыходном, с его точки зрения, положении: «Есть всего один разумный путь, по которому русским следует идти, — европеизироваться, реформироваться на западный лад. Однако цель эта кажется почти недостижимой. Если всего богатства ФРГ не хватило на то, чтобы за десять лет поднять до нормального уровня жизнь в Восточной Германии, территория которой не так уж велика, всего богатства мира не хватит на то, чтобы преобразовать Россию» [1].64

Надо учесть, что Кундера, Безансон и другие крайне идеологизированные авторы вовсе не выражают социокультурной реальности восточноевропейских стран и не дают никакой меры их цивилизационной близости к Западу. Единственным аргументом для их вывода о том, что эти страны — «похищенный Запад», служит стремление существенной части интеллигенции вырваться из «советского блока» и перебежать на Запад. Это стремление обострилось в 80-е годы, но нет никаких оснований утверждать, что причиной этого было сходство мировоззренческих матриц населения восточноевропейских стран (или хотя бы их интеллигенции) и стран Западной Европы. Для рационального вывода требуются обширные исследования.

Такие интенсивные исследования процесса социокультурной трансформации обществ восточноевропейских стран велись после 1989 г. социологами этих стран при участии западных ученых. В России результаты этих исследований обобщены в книге Н.В. Коровицыной «С Россией и без: восточноевропейский путь развития» (2003). Эти результаты очень важны для нашей темы, и потому имеет смысл уделить пару страниц для того, чтобы дать выжимку наиболее существенных положений. Они сводятся к следующему:

«Восточная часть европейского континента и в середине XX в. оставалась экономической периферией его западной части. За исключением Чешских земель страны, вступившие на путь форсированной индустриализации по советскому образцу, составляли регион сельского типа с высоким аграрным перенаселением и низкими показателями грамотности.

На этом фоне осуществление программы социалистической индустриализации как основы «перехода к современности» и экономического соревнования с Западом приобрело для стран региона историческое значение. Рост промышленного производства привел к ликвидации аграрной перенаселенности села, как и городской безработицы.

Период строительства «основ социализма» вошел в историю прежде всего как время массовой восходящей социальной мобильности. Ее определяют как «исключительную», «беспрецедентную». Эта ситуация отчетливо контрастировала с межвоенной.