Гвидо Кнопп - Супершпионы. Предатели тайной войны
В своих «Заметках», опубликованных его вдовой Бригитте Зеебахер-Брандт в начале 1994 года в FAZ — «Франкфуртской всеобщей газете» — Брандт подвергает самого себя весьма резкой самокритике. Он тогда, после того, как проинформировал в конце мая Граберта и Вильке о подозрениях, совершил «более чем одну дополнительную ошибку»:
«Мне нужно было попросить Ноллау или Геншера обсудить все вопросы в связи с этим делом напрямую с Грабертом как с шефом ведомства. Тогда, может быть, до кого-то дошло бы, что следует подключить и Уполномоченного по вопросам безопасности Ведомства Федерального канцлера.»
Кроме того, Брандт впоследствии жалел, что ничего не рассказал о «предупреждении» Эгону Бару: «Он тогда вспомнил бы и сообщил бы мне, что он в свое время — как доказывает листочек в досье безопасности — предлагал Эмке отказаться от приема Г. на службу из-за наличия «противопоказаний».»
В конце концов, один полагался на другого, что комиссия Эшенбурга резюмировала так: «Чиновники Федерального ведомства исходили из того, что Ведомство Федерального канцлера само предпримет все надлежащие меры предосторожности в сфере безопасности. Напротив, Федеральный канцлер считал как само собой разумеющееся, что все необходимое сделают занимающиеся подобными делами службы.» Никто не предпринял необходимых шагов. «В этом случае вполне можно говорить о невидимом негативном конфликте компетенций.»
Итак, семья Гийомов в конце июня паковала чемоданы, чтобы следовать с Рут и Вилли Брандтами в тихую Норвегию. Для шпиона этот «отпуск», несомненно, означал вершину карьеры агента — его «звездный час», как он говорил позднее: «Я решил воспользоваться своим звездным часом.» Так он и сделал.
Брандт с женой Рут и младшим сыном Маттиасом полетели в Осло, свита канцлера вместе со служащими группы безопасности еще раньше двинулась в путь. Шпион, его жена Кристель и сын Пьер поехали за ними на своей личной машине. Но они выбрали другой маршрут поездки. По пути в Норвегию к месту отпуска они остановились в шведском городке Хальмстаде, к югу от Гётеборга.
Во время ужина в гостинице «Халландия» «разведчику мира» пришла в голову блистательная идея, которой суждено было сыграть решающую роль для успехов его дальнейших планов: в отеле он забронировал и номер на одну ночь на дату возвращения.
Через пару дней он, уже в Норвегии, опустил в почтовый ящик открытку — замаскированную под «привет с курорта» от «Гудрун» «Петеру»: «Дорогой, твоя Гудрун ждет тебя с нетерпением 31 июля в 21. 00 в отеле «Халландия» в Хальмстаде. Она просто не может дождаться.»
Городок Хамар среди озерного ландшафта на востоке Норвегии полон живописной притягательности. Позднее его имя само станет привлекать: как синоним цепи упущений со стороны служб безопасности ФРГ. При этом собственно местом действия и местом отпуска был не сам Хамар, а соседний с ним крошечное местечко Вангосен — идиллическое место, пожалуй, даже слишком красивое для шпионского гнезда.
Прежде всего, Вангосен изолирован. Правда, он не так далек от жилых мест и дорог, как предполагал, не зная местности, Гюнтер Ноллау («в безлюдных норвежских горах»), но все-таки настолько тих, что один из посетителей, председатель СвДП и министр иностранных дел Вальтер Шеель в шутку заметил: «Хотел бы заметить, дорогой г-н Брандт, что только председатель такой большой партии, как Ваша, может позволить себе отпуск в столь уединенном месте. Мимо моего места отпуска в Хинтерцартене проходят туристические тропы, и когда я с моей женой Мильдред сижу там на террасе, то я рад кивать проходящим путешественникам и таким образом даже в отпуске напоминать избирателям о себе и о моей партии.»
Одним словом, Вангосен был раем для усердного шпиона, который и без того мог заниматься своим ремеслом без помех и без наблюдения!
Вместе с экономкой канцлера пара агентов сняла домик немного в стороне от дачи канцлера. Этот дом, как два года спустя определил Земельный суд в Дюссельдорфе, дал Гийомам «возможность спокойно заниматься своей разведывательной деятельностью».
«Деятельность» проходила перед глазами сотрудников служб безопасности из Федерального ведомства уголовной полиции и БНД, разместившихся на молодежной турбазе на расстоянии только около 200 метров от домика Гийомов. Но ни те, ни другие не были проинформированы о подозрениях против Гюнтера Гийома.
И, таким образом, они многократно передавали ему расшифрованные телексы из Бонна — в двух экземплярах, а документы с грифом «секретно» или «совершенно секретно» — под расписку.
Гийом оригиналы передавал канцлеру. А копии он собирал в своей собственной регистратуре, разместившейся в одном из ящиков для белья его одежного шкафа. Обработав (или только прочитав по диагонали) оригиналы, Брандт клал их, как и в Бонне, на угол своего письменного стола.
Гийом снова их собирал и обрабатывал в соответствии с поставленными пометками. Что было отмечено «erl.» («выполнено») или «z. d. A.» («в досье») сразу перемещалось в регистратуру в ящике для белья. Если ответы Брандта посылались в Бонн, Гийом для своего архива тоже получал копии.
Никогда прежде какой-либо шпион «холодной войны» не получал для себя документы так открыто «на серебряном подносе», как Гийом. Даже секретные и совершенно секретные документы он мог копировать в полном спокойствии.
Среди них, к примеру, было послание американского президента Федеральному канцлеру, лично отмеченное Ричардом Никсоном как «секретное» и «личное». В нем Никсон информировал Брандта о своем разговоре с французским министром иностранных дел Жобером в конце июня 1973 года. Речь в нем шла о проекте новой Атлантической Хартии для укрепления союза НАТО и о вопросе, как вовлечь в эту Хартию и французов, которые к тому времени уже вышли из военной организации Североатлантического Договора.
И многие другие телеграммы, например от посла ФРГ в Вашингтоне Гуидо Бруннера, были посвящены этой проблеме. Это были важные бумаги — но, собственно говоря, в них ничего не было потрясающего, как минимум, ничего, что касалось бы важнейшей военной области. Суд в Дюссельдорфе позднее, правда, определил, что депеши ясно показали глубину разногласий между США и Францией, то, как негативно французское правительство восприняло американские предложения, и как твердо и непреклонно оно стояло на своих позициях. В общем и целом, из них складывалась картина спора между разрозненными партнерами по блоку, взаимное доверие между которыми уменьшилось до минимума. Таким образом, очевидны стали трещины в западном оборонительном союзе.
Но ведь чтобы узнать это, СССР и ГДР, во всяком случае, не нужны были материалы Гийома. Достаточно было взглянуть в газеты, вроде «Вашингтон Пост» или «Ле Монд». С этой точки зрения, для суда скопированный Гийомом секретный материал был важен лишь как улика, подтверждающая факт государственной измены.
Но были и другие, более опасные документы, например, записка Шееля о конфиденциальном разговоре с польским министром иностранных дел Ольшовским и протокол об ограничениях для посещений во время Всемирного молодежного фестиваля 1973 года в Восточном Берлине. Имея такие документы, ГДР на несколько месяцев получала преимущества в знаниях, позволявшие ей «прощупать» границу терпимости Федеративной Республики. Но и это преимущество не было долгосрочным.
Самым серьезным был тот факт, что Гийому в руки попали и секретные документы Федерального ведомства по защите конституции: среди них аналитические отчеты агентов в управляемой и во многом финансируемой Восточным Берлином Германской Коммунистической партии.
Так МГБ смогла разоблачить информаторов БФФ. Но даже без таких сведений Федеративная Республика могла не бояться за потрясение ее основ.
Горячая оперативная фаза Восточной политики Бонна уже завершилась, Договор об основах отношений подписан. А кроме того, не только у ГДР был супершпион в боннском правительстве, но и БНД располагала высококлассным агентом в Политбюро СЕПГ.
Валентин Фалин, тогда посол СССР в Бонне, рассказал нам, как ему об этом в 1973 году сообщил сам Вилли Брандт: «Однажды Брандт даже показал мне отчет БНД о внутренних событиях на наивысшем уровне руководства ГДР и сказал: «Вы можете исходить из того, что мы очень точно проинформированы о том, что происходит в высшем учреждении ГДР. Это только вопрос нескольких часов, дней или недель. Потому попытка нас перехитрить или даже обойти не оправдана. «Он исходит из того, продолжал Брандт, что руководство ГДР так же хорошо информировано о том, что делается в высших инстанциях Федеративной Республики. Оба немецких государства, ФРГ и ГДР, похожи на стеклянный дом. Все очень прозрачно.»
Брандт, должно быть, чрезвычайно доверял советскому послу Фалину — иначе как он мог бы быть уверен, что Фалин не передаст эти сведения союзникам в восточно-берлинском МГБ? У КГБ в то время еще сидели офицеры связи на Норманненштрассе.
