Сергей Кургинян - Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором
Но где найдет гуманизм вне религии такую волю и такой заряд? В культе самого человека? Но мы знаем, что концепция человека, предлагаемая психоанализом, дарвинизмом, марксизмом, фактически подорвала фундаментальные основы подобной веры.
Уже цитировавшийся нами Александр Герцен задавал убийственный вопрос о том, «почему нельзя верить в Бога — и нужно верить в человека? Почему глупо верить в царство Божие на небесах и не глупо — в царство Божие на земле?» А несколькими десятилетиями позже Вл. Соловьев, резюмируя революционно-демократическое миросозерцание, по которому человек, являясь продуктом слепых животных сил природы, должен почему-то оказаться способным к реализации все того же «земного Рая», говорил в том, что подобная вера равносильна утверждению, согласно которому человек-де, мол, есть обезьяна и потому должен полагать душу свою за ближнего.
Так в чем же основа веры в благое предназначение человека, коль скоро эта вера находится по ту сторону религии. Почему это мы должны считать, что человек — «это звучит гордо», то есть мы убеждены в этом, верим в то, что это так? Но если эта вера не доходит до сознания, то это тот же самый «ням-нямизм», и первое же его столкновение со страшной реальностью приводит к тому, что крайняя степень исторического и антропологического оптимизма сменяется тотальным нигилизмом, как альтернативным проектом самоопределения человека, оказавшегося неожиданно для него в соприкосновении со злом, явленным ему во всей его непреложности.
Часть 2. Религия как предмет потребления
Прежде всего, необходимо со всей определенностью заявить о том, что религиозный ренессанс, якобы имеющий место в нашей стране после крушения идеологии коммунистического режима, — это фикция. Подлинной «верой» большинства сегодня, как и в конце 70-х годов, является потребление. Этот принцип потребления переносится на религию. Иначе говоря, осуществляется простое усвоение (поглощение и переваривание) религиозного «продукта» в качестве… чего? Мы утверждаем — что в качестве одной из разновидностей масс-культуры.
Такая аналогия кому-то может показаться почти кощунственной, но мы тем не менее на ней настаиваем. И можем показать, что для большинства религия сегодня отождествляется с определенной разновидностью масс-культуры, то есть воспринимается сугубо потребительски. В самом деле, все стереотипы масс-культурного потребления — налицо. Это, во-первых, эффект моды, во-вторых, воинствующий профанизм, и это, в-третьих, категорическое нежелание затрачиваться в ходе своих якобы религиозных, а на деле отчуждающих от сути и смысла религии «поведенческих актов».
В таком виде религия действительно является отупляющим наркотиком, очередным «опиумом для народа». Слово стало плотью, и глубоко ложное отношение к религии, выраженное в этих словах, в полном смысле этого слова воплотилось в нашей стране в результате, образно говоря, «чересчур уж многократного повторения». Но только ли в нашей стране? Не есть ли это болезнь всей современной цивилизации, которая лишь выявилась у нас наиболее ярко: ибо тип общества, который мы построили за последние несколько десятилетий, — это общество «ням-ням», то есть всего лишь крайний случай общества потребления в предельно деформированной своей ипостаси.
В одном из известных спектаклей 60-х годов героиня советского «ням-ням» обещает семейству ее мужа заняться духовными проблемами, после того «как все купит». Сестра мужа разумно возражает ей, что-де, мол, «все» она «никогда не купит». А на наивный вопрос советской потребительницы, вкушающей плоды победы и десталинизации, почему? — дается точный, особенно остро звучащий в свете последних событий, ответ: — Потому что ты «прорва». Остается лишь констатировать, что автор сценария через несколько десятилетий предлагал продать все и накупить конфет, чтобы заставить советское наследие легче принять «капиталистический строй». По меньшей мере странное желание накормить «прорву». Странность этого желания, его абсурдность особенно видны сегодня, когда терпит сокрушительное фиаско проект гуманитарной помощи бывшему СССР, а «прорва» — главврач, расхитившая «дары для болезных, сирот и нищих», рыдает в телеэкран, говоря о том, что на этих дарах была такая красивая заграничная упаковка. Остается задать вопрос: ходит ли «прорва» в церковь? И, главное, кто кого прикончит? «Прорва» церковь или церковь «прорву»? На наш взгляд, ответ однозначен.
Под поглощением «прорвой» церкви мы имеем в виду вовсе не уничтожение храмов, а их омирщление, их десакрализацию, их политику уступок своим прихожанам. Слишком велик соблазн для современного человека вообще и уж тем более для разочаровавшегося во всем советского «ням-нямиста» трусливо уйти в сторону от проклятых вопросов и запросто, перешагнув через пропасть, отделяющую его от подлинной веры, найти успокоение и утешение в простом усвоении патентованного продукта без самостоятельной внутренней его проверки. То есть потребить тот самый «опиум для народа». Такой проект автоматического воцерковления по модели «опиум для народа» для нас неприемлем. Ибо — противоречит принципу высшей собственности и идее свободы человеческого духа и воли. И слишком мала дистанция, отделяющая подобный «ням-нямизм» духа от дьяволизма, проект которого развернут Достоевским в его легенде о великом инквизиторе. Легенде, звучащей сегодня слишком уж актуально. Мы приведем фрагмент для того, чтобы вместе с читателем еще раз вдуматься в то, как близко от «царства тьмы» находимся мы сегодня с нашей «ням-нямовщиной», которая никоим образом не была преодолена в последние годы, а лишь получила свое блистательное и абсолютное, в каком-то смысле тотальное завершение. Итак, что говорит нам инквизитор, обращаясь к Христу? Напомним:
— Ты хочешь идти в мир, но идешь туда с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они в простоте своей и прирожденном бесчинстве своем не могут и осмыслить… Которого боятся, они и страшатся. Ибо ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы. (Особенно если речь идет об обществе «ням-ням». Ему-то зачем свобода? — С.К.) А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы. (Какая совершенно «ням-нямовская» характеристика, прямо адресующая к гуманитарной помощи, но продолжим… — С.К.) Итак, обрати их в хлебы, — и за тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отнимешь руки свои и прекратятся им хлеба твои. (В самом деле, а ну, как не дадут гуманитарную помощь? — С.К.) Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение. Ибо какая же это свобода, решил ты, если послушание куплено хлебом. А знаешь ли, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. Накорми, а затем и требуй с них добродетели. (Все это мы проходили — и противопоставление между идеалами и интересами, и необходимость разбудить в человеке жадность, собственнический инстинкт, чтобы за счет этого накормить страну, и ставка на черную экономику — все это стержень перестроечного процесса. Его карма. Но ведь ничего из этого не вышло. Почему? Плохо читал, видимо, Достоевского руководитель страны. — С.К.) Никакая наука (в том числе и рыночная. — С.К.) не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными. И кончится это тем, что они придут к нам и скажут нам: — Лучше поработите нас, но накормите. Поймут, наконец, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы. (Что же, к этой черте мы уже подошли вплотную. Не сегодня завтра придут и скажут: Лучше поработите, но накормите. Только к кому придут? — С.К.) С хлебом тебе давалось бесспорное право. Дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба. Но если кто-нибудь, помимо тебя, обольстит его совесть, о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, кто обольстит его совесть. В этом ты был прав. Ибо смысл человеческого бытия не в том только, чтобы жить, но и в том, для чего жить. (Здесь ключевое слово, разумеется, «обольстить», что значит «обольстить»? Это значит — дать нечто соразмерное «ням-нямовцу», то есть нечто псевдодуховное, некий продукт, который легко будет усваиваться, приятно восприниматься и не потребует никаких жертв, никаких усилий, никаких стрессов. Этого-то Христос и не хочет. В этом-то его и обвиняют. — С.К.) Но ты вместо твердых основ для обольщения совести человеческой раз и навсегда — что сделал? Ты взял все, что есть неопределенного, гадательного, все, что не по силам людей, и потому вроде бы поступил, как тот, кто и не любит их вовсе. И это кто же? Ты, который пришел отдать за них жизнь. (Твердые основы для обольщения совести, для ее порабощения — вот что нужно для любой тирании. Жажда примитива, с одной стороны, способность этот примитив сконструировать — с другой, нужны не менее, чем тарелка супа для бедного. Это две стороны одной медали. Той, контуры которой уже вырисовываются из нашего демократического гуманистического тумана. Того самого, который «насылал», по словам Блока, хозяин великого инквизитора. Напомним, что об этом хозяине в конце говорит сам инквизитор. — С.К.) Мы с ним, а не с тобой, — заявляет он. Имея в виду под «ним» мудрого духа, вопрошавшего Христа в пустыне, иначе говоря, сатану. Того самого, о котором Блок несколькими десятилетиями позже напишет:
