Константин Фрумкин - После капитализма. Будущее западной цивилизации
Весьма интересная интерпретация различий между обычным трудом и «свободными» профессиями содержится в теории «проклятой доли» Жоржа Батая. По мнению этого французского мыслителя, человечество нуждается в периодической растрате избыточной энергии, которую оно в настоящий момент не может использовать для роста. Для расточения избытков используются такие неутилитарные занятия, как искусство, спорт, поддержание роскоши, религиозные жертвоприношения и войны. Как можно видеть из этого составленного Батаем списка, занятия, связанные с этими неутилитарными растратами, всегда имели более или менее элитарный социальный статус. При этом поскольку необходимость растраты представляла собой потребность всего человечества (или общества) в целом, то для индивида, для небольших социальных групп растрата энергии оказывалась иррациональным желанием, чья мотивация не имеет большого значения. Таким образом, к занятиям элиты относится следование иррациональным желаниям, в то время как утилитарный труд оказывается вполне осознанным подчинением необходимости выжить. Элитарный труд— свободный, желательный и иррациональный.
Поставленный Ницше вопрос о досуге, разумеется, непосредственно связан с поставленным Батаем вопросом о растрате избыточной энергии. Элита обладает досугом, а наличие досуга приводит к появлению проблемы избыточной энергии параллельно проблеме свободного времени. Способы, выработанные для растраты энергии и времени досуга совершенно специфичны, отличны от алгоритмов ординарного труда и куда более привлекательны, чем они. Последнее обстоятельство заставляет мечтать о том, чтобы эти способы траты лишнего времени стали бы образцом для труда будущего. В утопическом будущем человек должен относиться к труду не как к горькой необходимости, а как игре или спорту, то есть как к растрате излишней энергии, которая может быть мотивирована иррационально, например воспетой коммунистическими писателями «любовью к труду». В слишком богатом и слишком свободном обществе может быть слишком много избыточной энергии, и процесс ее растраты может быть использован для выполнения утилитарных трудовых функций.
Мы склонны придавать подобным мечтам довольно большое значение, поскольку, как нам кажется, данные мечты являются довольно типичными и, следовательно, отражающими типичные человеческие потребности, а это, в свою очередь, означает, что они служат ориентирами развития цивилизации. Следовательно, это развитие имеет целью создание ситуации, чтобы так же, как спортом или игрой, человек занимался бы трудом, но имел при этом возможность им не заниматься, то есть занимался бы трудом, совершив предварительно произвольный акт выбора такого занятия. Разумеется, опыт бродяг, нищих и Диогена показывает, что не заниматься трудом можно в любых условиях, но речь идет о снижении ущерба в случае отказа от труда. Для Диогена возможность отказаться от труда была неким духовным открытием, до которого философ поднялся, в противоположность большинству его современников, занимавшихся трудом в силу неотрефлексированной необходимости — традиции, инерции. Но спорт в сочетании с городской цивилизации предлагает не только Диогену, но и любому обывателю выбор — подвергать или не подвергать себя физическим нагрузкам. Если угодно, то развитие классового общества, как оно описывается марксизмом, все представляет собой постепенное преобразование принудительного труда в свободный, или, что, то же самое, постепенное внедрение в трудовые отношения ситуаций произвольного выбора между все большим числом альтернатив. От раба, не имевшего выбора, трудиться или не трудиться, чем заниматься и как жить общество, движется к буржуазной свободе, предполагающей выбор между работодателем и даже юридическое право на отказ от труда, ну а там «на горизонте» уже мерещится утопический труд-спорт-игра социалистов, грезы о котором некоторыми философами воспринимаются как ностальгия по доклассовой, не знавшей дисциплинарного надзора архаике.
Наиболее впечатляющие примеры того, как цивилизация предоставляет человеку средства изменять свою участь по собственному произволу, дают медицина и биология с их успехами, ставшими особенно заметными в последнее время. В их достижениях явственно видна угроза грозящего в будущем совершенно неконтролируемого вмешательства в человеческую природу. Это угроза превращения человека в оборотня, с одной стороны способного на самые удивительные превращения, а с другой стороны потерявшего всякую самодостаточность в качестве индивидуального существа и способного жить только как вампир, подпитываясь кровью, то есть постоянно компенсируя медицинскими средствами последствия вмешательства медицины же в человеческую природу. Собственно, уже сейчас, на наших глазах, медицина постепенно меняет свой статус: из системы помощи в чрезвычайных обстоятельствах, из реакции на болезнь как некое ненормальное состояние медицина превращается в систему перманентного поддержания жизни в человеческих телах, получение медицинской помощи превращается из несчастья в повседневную норму. И этот процесс, безусловно, станет идти все более ускоряющимися темпами благодаря разрушению экологии, новым болезням, а кроме того, несомненно, благодаря самому прогрессу медицины, предполагающему ее экспансию на все новые области. Безусловно, новый импульс этому процессу придадут попытки вмешательства в генетическую природу человека, ведь, разумеется, эти вмешательства будут первоначально неумелыми и будут иметь самые непредсказуемые, в том числе и отдаленные последствия. А еще один импульс вторжение медицины в повседневную жизнь получит тогда, когда средняя продолжительность жизни человека значительно превзойдет естественную. Короче говоря, в будущем здравоохранение в некоторых аспектах будет напоминать электроэнергетику: без нее в городах ничего бы не двигалось, люди будут жить, только будучи «подключенными» к глобальной медицинской сети.
Возьмем такую сравнительно невинную область, как пластическая хирургия. Цель, которую ставит здесь цивилизация и которой она рано или поздно добьется, заключается в том, чтобы позволить человеку произвольно менять свою внешность, то есть выбирать себе лицо. Но, произнося это, нужно немедленно вспомнить, какое значение имеет лицо во всей человеческой культуре и даже в мышлении. Для этого достаточно вспомнить, как важно само слово лицо, а также все производные от него слова и понятия, в том числе «личность». «Показать истинное лицо», «показать товар лицом», «по лицу земли», «лицо и изнанка» — все это не просто поговорки, а едва ли не несущие конструкции нашего менталитета. Лицо обозначало уникальную специфику данной личности, можно сказать, идею личности, сочетающуюся с ее внешним выражением. Внешность человека до самого последнего времени воспринималась как его удел, она формирует человеческий характер, и уже отталкиваясь от своей внешности, человек формирует свои мотивировки в отношении других вещей. И вот теперь человеческой личности предлагается выбирать тот фундамент, на котором она стояла и, опираясь на который, она, собственно, и производила выбор. Теперь человеку предоставляется право быть без лица — без истинного лица. Постмодернистский постулат о потере истинного лица под множеством сменяющих друг друга масок из культурологической метафоры превращается в медицинский факт.
А ведь пластическая хирургия лишь сравнительно небольшой эпизод в той борьбе, которую медико-биологические науки ведут за общую пластичность и изменчивость человеческой природы, за ее подвластность человеческому произволу.
Выражаясь высокопарным языком, в основе всякой власти лежит власть над рождением и над смертью. Власти над рождением человек уже добился, изобретя средства планирования семьи. Сегодня люди могут одновременно с половым актом совершить акт выбора и воздержаться от зачатия детей, а в случае незапланированной беременности — воздержаться от появления ребенка путем аборта. Во многих странах есть еще и третий «уровень безопасности»: после рождения ребенка мать может выбрать отказ от воспитания его, отдав на усыновление или под государственную опеку.
Такова власть выбора над рождением, и мы должны ждать появления на горизонте аналогичной власти над смертью. Человек не хочет умирать и поэтому заставляет медицину изобретать все новые средства для продления жизни. Если интерполировать успешное развитие медицины в течение длительного времени, то надо будет признать, что там, в утопическим «светлом будущем», смерть должна быть побеждена, но, признав это, мы логически должны сделать следующий шаг, признав, что если в светлом будущем люди и будут умирать, то только по своему добровольному решению, то есть единственной формой смерти в «дивном новом мире» должно стать самоубийство. Предположить, что в мире, лишенном смерти, не будет также и самоубийства, мы не можем, поскольку это означало бы приговорить человека к бесконечной жизни, что было бы жестоко; как заявила Ханна Арендт, оправдание самоубийства является «непременным ядром аргументации» в «любом гедонистическом мировоззрении»[40]. И кроме того, было бы покушением на его свободу, а стремление к свободе является движущей силой развития цивилизации, которое, собственно, и может привести к победе над смертью. Шопенгауэр, защищая самоубийство, отмечал, что право на собственную жизнь является самым неоспоримым из всех человеческих прав.
