Борис Кагарлицкий - Статьи в журнале "Русская Жизнь"(v.1.1)
«У нас в Самаре самые плохие дороги в России!» - провозгласил таксист, почему-то с гордостью.
«Ну, с этим многие города могут поспорить», - возразил я.
Таксист обиделся. «Нет. Хуже, чем в Самаре, не бывает. Таких ям и выбоин, как у нас нигде нет! Ни у кого!»
Таксист был, разумеется, не прав. Но как это по-русски - гордиться самыми большими ямами…
У нас вообще порой непонятно, когда мы гордимся, а когда жалуемся. Первое легко превращается во второе, и обратно. В этом смысле философы, публицисты и общественные деятели недалеко ушли от самарского таксиста. Мы то и дело слышим, какая у нас несчастная страна. Самая ужасная, дикая, бедная, отсталая. Но тут же - порой из тех же уст - звучит другая тема: самая крутая, самая могучая, выдающаяся, передовая, страна будущего, страна размаха и возможностей… Общее в обоих рассуждениях будет только одно - «самая, самая».
Самооценка русского идеолога временами выглядит совершенно шизофренически. То, что в одном повествовании предстает как торжество высокого духа, для другого рассказчика выглядит примером убожества. Тезис о «внутренней свободе» дополняется повестью о «прирожденном рабстве». Завистливое восхищение «Европой» и «Западом» плавно переходит в самоуверенные и наглые заявления о собственном превосходстве, обезьянье заимствование сменяется самолюбованием и агрессивными криками о том, что нам никто не нужен, мы сами себе образец и вообще у нас особый «русский путь».
Мы то ползаем в прахе, то «встаем с колен», но почему-то все время ощущаем себя в промежуточном, полусогнутом положении.
Так все же, мы богатые или бедные? Передовые или отсталые? Мировая империя или захудалая провинция? Нет, можно, конечно, примирить противоположности мещанским резонерством - мол, с одной стороны, с другой стороны. Или ссылкой на диалектику. В одно и то же время и так, и вроде бы этак. Правильные будут рассуждения. Только эмоционально неудовлетворительные. Ибо вся суть в нажиме на слово «самая». Соединение крайностей. Перепады оценок. Воплощенное противоречие.
Однако давайте попробуем выглянуть за пределы русского мифа, вернее, двух русских мифов, которые уже два столетия умудряются сосуществовать, нередко в одних и тех же головах. У России есть определенное место в мировой экономической системе и, соответственно, в мировой истории. Это место определяет и драматизм истории, и противоречивость сознания.
Русский идеолог и общественный деятель привык сравнивать «Отечество» с «Западом». Результат этих сравнений может быть позитивным или не очень, но объект сравнения остается неизменным. Значит, по умолчанию, Россия воспринимается как часть Европы. Причем даже теми, кто на идеологическом уровне это с пеной у рта отрицает. Книга Николая Данилевского «Россия и Европа», ставшая своего рода классикой российского антиевропеизма, представляет собой просто классический образец европоцентристского мышления, при котором весь остальной мир не удостаивается даже серьезного упоминания, не говоря уже о размышлении. Европа обижает Россию тем, что не принимает ее полностью - такой, как она есть - в свой состав. Европейское сознание по отношению к «этим русским» так же двусмысленно, как и наше по отношению к «ним». Какая же без нас европейская история? Как можно представить европейскую литературу без Толстого, Чехова и Достоевского? Однако все же русские какие-то другие. Поляков снисходительно и неискренне признают «своими». Румынов и жителей Балкан стараются не замечать. Относительно турок спорят. Русских объявляют «загадочными», «особыми» и на этом успокаиваются.
Между тем, если объектом сравнения для России выступает не Западная Европа и, с некоторых пор, Северная Америка, а весь остальной мир, легко обнаруживается, что отечественная история, политика и экономика смотрятся не так уж плохо. Даже ужасы сталинского тоталитаризма оказываются далеко не столь чудовищными, если сравнить их с повседневным кошмаром, в котором вот уже триста лет живет большая часть остального человечества. Русских крепостных крестьян били батогами, но не возили штабелями в трюмах кораблей, как африканских негров во времена рабства. Голодомор, который регулярно повторялся в Британской Индии, заставляет померкнуть все рассказы о бедствиях советской коллективизации. Русский бунт кажется западноевропейским карнавалом по сравнению с кровавыми восстаниями, регулярно потрясавшими Китай. Да и наш авторитаризм отнюдь не является чем-то уникальным и специфическим. Запад тоже исторически не чужд авторитаризма. Демократия в современном смысле слова имеет не слишком длинную историю.
На этом фоне легко заметить, что принадлежит Россия все же к западному, к европейскому миру. В чем же тогда проблема? Или она нам только снится?
Нет, конечно. Различие существует, и оно носит структурный характер. Социологи, историки и экономисты, сформировавшие в середине 1960-х годов школу «миросистемного анализа», разделили всю капиталистическую экономику на «центр» и «периферию». Капитализм это не просто частное предпринимательство, свободный рынок и наемный труд, используя который делают себе состояние энергичные представители буржуазии. Это еще и глобальная система разделения труда и перераспределения ресурсов. Догадался об этом уже Адам Смит, но, как и положено стороннику либерального прогресса, он сделал из этого факта лишь оптимистические выводы. Любопытно, что оптимизм Смита отчасти разделял и молодой Карл Маркс - во времена, когда сочинял вместе с Фридрихом Энгельсом свой бессмертный «Манифест Коммунистической партии». Буржуазное общество рано или поздно будет сметено революцией, но прежде чем это случится, буржуазный прогресс замечательным образом преобразит мир, положив конец отсталости и варварству. У русских народников, впрочем, появились некоторые сомнения относительно буржуазного прогресса. И, к изумлению своих российских учеников, Маркс согласился именно с народниками. Развитие капитализма оказалось куда более сложным процессом, чем представлялось на первых порах.
Мировое разделение труда означает, что одни страны субсидируют другие. Отсталые общества являются таковыми не потому, что развиваются медленно, а потому что их развитие подчинено глобальным задачам, от решения которых в первую очередь выигрывают другие. И чем больше успехов на этом поприще, тем больше «отсталость». Страны «периферии» выступают в мировой гонке не в роли бегунов, двигающихся по самостоятельной дорожке, а в роли коня, несущего всадника. От скорости бега эта роль не меняется.
Свободный труд в Англии и Голландии субсидировался за счет несвободного труда негров в Америке или крепостных в Восточной Европе. Развитие промышленности Запада стимулировалось поставками сырья из колониальных и полуколониальных стран. А главное, накопление капитала в основных центрах обеспечивается перетоком финансовых ресурсов из стран периферии. Чем больше денег там зарабатывают, тем больше средств, в конечном счете, будет переброшено на лондонскую биржу или на Уолл-стрит. Центров накопления не может быть слишком много, иначе накопление будет неэффективным. Без централизации капитала не будет и концентрации капитала. Эту простую логику прекрасно понимали все русские предприниматели, начиная с открывавших свои конторы в Амстердаме Строгановых, заканчивая современными менеджерами «Газпрома» и «Норильского никеля».
Но если уж мы вернулись к разговору о России, то в чем состоит ее загадочная специфика? Каково ее место в этой системе? Нетрудно заметить, что оно оказывается промежуточным. Россия типичная страна «полу-периферии». С одной стороны, явные признаки периферийной экономики. Пресловутая отсталость, которая воспроизводится снова и снова, несмотря на все усилия власти и общества, отчаянно стремящихся со времен Ивана Грозного ускорить развитие (мы за ценой не постоим, но за что именно мы платим?). С другой стороны, это великая империя, одна из основных европейских держав, на которых держится мировая политическая система. Государство, не только обладающее огромными военными возможностями, но и постоянно выступающее передовым отрядом Европы по отношению к Азии. В глубинах азиатского континента, там, куда не мог добраться великий Британский флот, европейский порядок (и, увы, диктуемые им колониальные правила) устанавливал русский пехотинец - в Средней Азии, в Китае, в Персии. Для насаждения капитализма в Азии удалые эскадроны казаков сыграли ничуть не меньшую роль, чем красные мундиры солдат королевы Виктории.
Итак, периферия. Но одновременно империя. Периферийная империя.
Население периферийных стран не столько бедное, сколько бесправное. Материальные проблемы являются не в последнюю очередь следствием подобного бесправия. Логика развития навязывается мировым рынком, значит, «местные» должны приспособиться. Нельзя их спрашивать. Что они понимают в глобальном разделении труда?
