Сергей Кургинян - Россия: власть и оппозиция
— Я убежден в том, что необходимы такие механизмы, которые не содержат в самих себе потенциальную катастрофу и не выводят ее наружу в час «X». Но поймите, именно псевдодемократические реформы, проводимые в последние годы, как раз и обладают этими свойствами. В нашей стране в реальной сегодняшней ситуации демократическое клеймо ставят на себе силы, зачастую не имеющие никакого отношения к действительной демократии. Здесь возникает главный вопрос. Как, имея тоталитарную матрицу и вычищая из нее только какой-то субстрат, назовем его конкретно — коммунистическим, мы можем рассчитывать на то, что в обществе возникнет что-то новое, не тоталитарное? Просто та же самая матрица с теми же клетками будет занята другим субстратом. К примеру — демократическим. Возьмем такой, казалось бы, нонсенс, как «тоталитарная демократия». Попов уже совместил эти понятия. И раз может быть такой «горький сахар», как «демократическая диктатура», то почему не может быть, например, «тоталитарной демократии»! Я считаю, что тоталитаризм находится столь глубоко в крови, в культуре, в самом фенотипе человека, что борьба с ним не может быть поверхностна.
— Развитой мир продолжает опираться на свои интересы и силу. Как, по-вашему, будет вписываться новая Россия в далекий от спокойствия миропорядок?
— Я исхожу из того, что неравномерность развития сохраняется и что противоречия даже в элите развитых стран очень велики. Я думаю, что дело здесь совершенно не в том, что все жадными глазами смотрят на бывший СССР. Надеюсь, что серьезные силы не одержимы желанием подавить геополитического противника, втоптать его в грязь и унизить. У меня нет стремления демонизировать серьезные силы Запада. Но строить идиллическую картину того, что происходит в мире, я никак не могу. Мне кажется, что он насыщен противоречиями, причем взрывоопасными. Я исхожу из того, что если здесь, в России, нет внутреннего субъекта реформ, то воздействие разных сил извне, действующих в соответствии со своими противоречивыми интересами, даст взрыв политической нестабильности.
— Поясните, что вы вкладываете в понятие «субъект»?
— Для меня субъект определяется семью-восемью параметрами. Концепция, идеология, новый социо-культурный код, информационная мощь, способная транслировать его в широкие массы, персоналии, то есть наличие людей, лидеров, адекватных ситуации, оргструктуры, способные действительно связать территории, точки роста, нащупанные внутри хаоса, наконец, финансы и социальная база поддержки, скажем, 5/6 населения. Все это вместе представляет для меня субъект.
— Все ото достаточно интересные теоретические интерпретации нашего российского бытия. Но где и в чем вы видите выход из сегодняшнего крайне неустойчивого и опасного состояния?
— Пункт первый. Мы должны сказать правду, не лгать. Это начальная предпосылка. Она нарушалась и Горбачевым, и Ельциным. Скажите честно всем, что вот есть такие-то ресурсы, возможности, такая общая ситуация и т. д. и т. п. Скоро хорошо не станет, сулить счастливый рай мы вам больше не будем, через год будет еще хуже, чем было, но если мы этого не сделаем, будет еще хуже. Второе. Необходимо подписать пакт о примирении со всеми своими политическими противниками.
— Какой пакт? О чем? Как его заключить, например, с Жириновским?
— Я заключаю с ним пакт о том, что есть 5, 6, 10 основных позиций того курса, который для всех несомненен. Если это не так, то Владимир Вольфович должен признать, что он не поддерживает ту или иную позицию. Например, он должен заявить, что хочет осуществить геноцид по отношению к собственному наследию, упрятать миллионы людей в концлагеря и т. д. Но ведь это не так! А если так…Ну что ж, пусть так прямо, и скажет честно.
Для меня это как бы одна из первых позиций. Вторая — это просчет объективных ресурсов, которыми располагает страна, и выбор оптимальной стратегии с честным предъявлением народу всех издержек, которые окажутся неминуемы. И всех способов минимизации этих издержек. Вот что я понимаю под честностью.
Третье. Необходимо открытое предъявление целей и ограничителей. Вот то-то и то-то хотим получить. А вот этого не допустим ни в косм случае.
Четвертое. Никакая реформа здесь не может проходить через социальную катастрофу с необратимыми последствиями. Например, мы не имеем права на экспроприацию жизни у десятков миллионов людей даже во имя демократии. Все демократии реакционны, если рушится человек. Все это определяет сам тип социального реформатизма. Ну и, наконец, пятое, самое главное. Никогда больше в этой стране не будет преследования инакомыслия и инакомыслящих.
Беседу вели Аркадий ЛАПШИН и Александр ЯНОВ
«Россия», № 32, 5-11 августа 1992 года
4.2. Оппозиция — это всерьез и надолго
Размышляя над проблемами оппозиционного движения, видя, как оно постепенно превращается лишь в очередного политического соискателя, действующего в пространстве игры, причем зачастую, увы, лишь в роли ее объекта, я неоднократно задавал себе вопрос: что именно происходит? Готовых ответов у меня нет, а есть лишь несколько довольно обрывочных соображений, которые я тем не менее рискую предложить читателю в связи с важностью темы. Заранее приношу извинения за их некоторую несвязность, тем не менее считаю необходимым говорить на определенном языке, рассчитывая на определенный тип понимания.
Итак, утверждение первое. Ничего хорошего на данной территории в течение ближайших десятилетий после того, что произошло, не свершится. Мы входим в новую фазу, по сути — в новый бытийный эон, характеризующийся иными константами бытия. Практическое воплощение феномена игры как антитезы процессу истории именно на нашей территории, именно угрозой нашему историческому бытию требует от нас ответного действия, и это действие есть нечто качественно иное, нежели просто политическая борьба в пространстве собственно историческом.
Оппозиция — это всерьез и надолго, и мы должны исходить из этого. В ближайшие десятилетия будут меняться константы игры и ее этапы, но это не должно обманывать нас и препятствовать нашей борьбе за историю. Кто же. может участвовать в этой борьбе? Кто сохраняет силы для нее и может быть признан ее участником? Здесь необходимо многое взвесить и ограничиться сегодня некими утверждениями от противного.
Итак, утверждение второе. Не сегодня-завтра в пространство как бы побеждающего оппозиционного субъекта начнет входить проигравший советский истеблишмент, привнося при этом все свои рефлексы и навыки. Перед оппозицией встает серьезный вопрос об ее отношении ко вчерашним капитулянтам. Вопрос здесь не в политических регалиях, не в учете заслуг, а в том, какое социальное качество эти побежденные привнесут в процесс. Что привнесет в него покорно сидевший под демократами Комитет государственной безопасности? Что привнесет в него все и всех терпевшая Армия? Что привнесет в него партаппарат, лизавший руки и Горбачеву, и Ельцину?
Нетрудно догадаться, что произойдет вместе с их переходом на сторону оппозиции. Они привнесут с собой месть, стремление сквитаться за унижение и ту суетливую яростность, которая будет исходить из внутренней неуверенности в своем праве на эту месть, из подозрения, что сами-то они, по сути, ничем не отличаются от тех, кому мстят. Они привнесут свой комплекс неполноценности со всеми реваншистскими страстями. Они станут праведнее самого Папы Римского, они начнут доказывать свою патриотическую сущность, радикализируя установки и требования, — и в этом, возможно, сомкнутся с частью дезориентированного населения, что создаст видимость их временной победы и возврата страны к прошлому под руководством людей из этого прошлого.
Но это все лишь иллюзии. Никакого возврата к прошлому быть не может. История не знает случаев прямого возврата к прошлому, — а значит, даже если и создастся видимость такого возврата, то она может быть нами признана лишь как одна из гримас того, что мы называем игрой. Не более, но и не менее.
Другие люди — это те, кто ничего не потерял в процессе перс-стройки и не хочет ничего терять и в дальнейшем. Это конформисты, которые примажутся к оппозиции так же, как они примазывались ко всем предшествующим властям. Они привнесут с собою новую, скрытую, серую контрреволюцию и, безусловно, будут использовать людей прошлого в своих интересах, для своих выгод, своей корысти. Что ж, это как раз знакомо всем по истории. Но сочетание новых старых и старых новых — согласитесь, это все-таки чересчур уж «ядовитый» коктейль! Но есть ли другие силы в стране? И можно ли на что-то надеяться? Я убежден в том, что есть определенные основания для сдержанного оптимизма. И попытаюсь определить те силы, которые могли бы придать политическому процессу некое позитивное качество. Речь идет о «лично не проигравших». В самом деле, вдумаемся, что потеряли многие оппозиционные журналисты, деятели культуры, предприниматели, политики в ходе перестроечного процесса?
