Сергей Кургинян - Качели. Конфликт элит или развал России?
В зависимости от времени и жесткости «цыка», определяемого временем, эта «ЧК» либо расстреливает «в соответствии с революционной законностью», либо карает иначе, трансформируя революционную законность в более или менее убедительный тип так называемой социалистической законности.
Итак, мы видим довольно сложную иерархию с несколькими управленческими уровнями (рис. 26).
Рис. 26
Теперь давайте представим себе, что нет ничего: доктрины, норм, сканера, системы принятия решения, средств воздействия… А есть только «ЧК» в собственном соку. Когда и как она будет «чикать»? Я слишком часто заявлял о неприемлемости для меня огульного поношения коммунизма и советского прошлого. Но в данном случае я обсуждаю совсем другую тему. И ради выпуклости обсуждения готов принять в принципе неприемлемую для меня версию и сравнить такую машину с машиной, которую Кафка описал в своей «Исправительной колонии».
Но, согласитесь, есть разница между «ужасно идеальной машиной» и той же машиной, но поломанной. В сущности, эта поломка и описана Кафкой. И именно ради выявления разницы между работающей машиной и дергающимся поломанным устройством я и использую в принципе неприемлемую для меня аналогию между той непростой жизнью, в которой жил я сам и мои соотечественники, и абсурдистским рассказом.
Если же уйти от метафор и литературных параллелей, то речь идет о разнице между специфической (очень условно говоря — репрессивной) частью исполнительной власти и властью как таковой.
При этом знаменитое деление власти на исполнительную, представительную и судебную тоже ведь никак не помогает раскрыть содержание коллизии.
Во-первых, для того, чтобы эту власть каким-то образом делить на какие-то ветви, ее надо иметь. Прежде, чем она станет судебной, исполнительной или представительной, она должна быть властью.
Во-вторых, исполнительная власть — это вообще не вполне власть. Президент Путин еще до того, как стать президентом, емко выразил это, сказав об одном олигархе, что поскольку он исполнительный секретарь СНГ, то (цитата) «может быть, он там что-нибудь исполнит?».
В-третьих, существуют страны, где власть есть, а деления на ветви (исполнительную, судебную, представительную) нет.
Так что же такое власть? И где в той советской системе, частью которой был чекизм, находилась власть как таковая? Где вообще эта власть не может НЕ НАХОДИТЬСЯ?
Давайте сначала определим, где она не может НАХОДИТЬСЯ. Она не может находиться в исполнительском контуре. Потому что с точки зрения теории управления власть — это система формирования заданий (команд, сигналов, директив). А исполнение — это выполнение заданий (все тех же команд, сигналов и директив). У меня в мозгу может где-то размещаться власть. А в моем пальце она размещаться не может. В каком-то процессоре компьютера может размещаться нечто, сходное с властью. А на клавиатуре оно размещаться не может. И так далее.
Но бог с ним, с компьютером. Поговорим о людях и обществах, которые эти люди формируют. И которые, в свою очередь, оказывают влияние на людей. Здесь формирование заданий (и это давно установлено!) не может осуществляться вне внятного стратегического целеполагания. Само это целеполагание не существует, если нет идеала. Нет его — нет образа цели. А значит, и самой цели нет.
Соответственно, власть обязательно связана с идеальным. Как она с ним связана — это другой вопрос. В демократических системах она связана с ним одним образом. В авторитарных другим. Но нет идеального — нет власти. Остается голая сила. Которая в отсутствие власти и начинает вести себя всегда в какой-то степени сопоставимо с тем, что изложено у Кафки.
Голая сила просто не может себя вести иначе. Она не может сформулировать систему непротиворечивых указаний. Не может соотнести указания с реальностью. Иногда ей кажется, что это возможно. И что это называется «прагматизм». В таких случаях говорится: «Когда у вас сильно загажена квартира (так загажена, что дышать нечем), вы не будете долго умствовать по поводу целеполагания и критериев, а будете убирать дерьмо. А вот когда вы его уберете, то есть решите самые очевидные и злободневные задачи, то возникнут задачи более сложные. И тут понадобится все, о чем вы говорите. А ПОКА ЭТО НЕ НУЖНО».
Такой подход всегда соблазнителен. И он особенно соблазнителен в посткатастрофических ситуациях, когда стоящие перед сообществом задачи кажутся совсем очевидными. Однако это всегда соблазн, и не более того. Ведь все зависит от ситуации. Начнете вы мыть квартиру — а окажется, что чистота-то, конечно, залог здоровья и комфорта, но в углу загаженной комнаты лежит стерильно чистая мина. Очень симпатичная на вид по сравнению с остальным загаженным интерьером. И у вас осталось пять минут на ее обезвреживание. Что именно произойдет через пять минут, я описывать не буду. Важно, что наступит не чистота как залог здоровья, а нечто прямо противоположное.
И это не единственный пример. Вы, скажем, начнете что-то лихорадочно приводить в порядок, вводя вроде очевидный критерий (ту же чистоту), а вдруг почему-либо окажется, что критерий-то в реальности совсем другой. Он вам кажется очевидным. А на самом деле вы заблуждаетесь.
Итак, вам нужно идеальное. Живете ли вы в демократическом государстве или нет, оно вам все равно нужно. Но оно обладает неприятной спецификой — слишком легко входит в противоречие с реальностью. Значит, вам нужно не только идеальное. Вам нужно идеальное как динамическая система. С поправкой на время, так сказать. Но так, чтобы оно осталось идеальным. Чтобы не превратилась эта самая «поправка на время» в гениальную фразу одного из героев Томаса Манна: «Будем честны до конца и в ладу с современностью и продадим Иосифа».
Опять же, кроме поправки на время, нужна поправка на согласование идеального с реальностью. Что тут надо, до какой степени и куда сдвигать для того, чтобы согласование имело место? В какой мере надо менять реальность? И можно ли ее менять в такой степени, чтобы восстановилась ее связь с идеальным? В какой мере, напротив, надо менять идеальное? И сколь сильно его можно менять? А то начнешь менять, а оно «стухнет»?
Все эти вопросы как раз и решает власть. Не исполнительная, судебная или представительная, а власть как таковая. И тут нужно ввести еще одно понятие (рис. 27).
Рис. 27
Любая система — властная в том числе — состоит из ядра и периферии. Диверсификация (она же разделение властей) происходит на периферии. В ядре идет интеграция функций. Именно решение вопросов о соотношении идеального с реальностью и находится в ядре властной системы. В принципе этот властный уровень мы можем назвать «клубом», а периферию — «исполкомом» (то есть исполнительным комитетом).
В раннесоветскую эпоху ядро власти находилось, конечно, в ВКП(б), понимаемой не как исполком, а как Клуб. Власть осуществлялась постольку, поскольку шли дискуссии о социализме («в отдельно взятой стране», «в мировом масштабе»), о типе индустриализации («от группы А», «от группы Б»). Ядро власти — это дискуссионный клуб. Задача дискуссии — определить цели. А также постоянно следить за соотношением целей и реальности (времени, ситуации).
Всегда есть соблазн сказать, что дискуссия — от лукавого. «Цели определены. За работу, товарищи!» И действительно, утопить в дискуссиях можно любое содержание. Но, убив дискуссию, ты обрекаешь систему на смерть ее ядра. А значит, и на отсроченный распад системы как таковой. Она начнет сначала пухнуть, потом расползаться, потом разваливаться.
Место ЧК в этой коллизии, помимо анекдотов, определяется еще и некоей — выражающей суть дела — системой расхожих терминов советской эпохи. Например, ЧК и КГБ назывались «органы». Так ведь «органы» же! Органы, а не субъект. А еще было слово «аппарат»… Да, был не только репрессивный, а еще и партийный аппарат! Но именно он и превратил партию из Клуба в исполком, то есть из власти в орган. Что же касается ЧК или КГБ, то это был спецаппарат (условно репрессивный аппарат). То есть, аппарат в квадрате. То есть, совсем не власть.
На философском уровне мы с вами сейчас обсуждаем разницу между субъектом и его инструментами. А также ситуацию, когда инструмент решил, что он может стать субъектом. У ситуации есть все аналоги, включая метафизические, но пока мы обсуждаем ее на уровне общей теории управления. Или же, если хотите, прикладной философии власти.
В сущности, я не вижу особой разницы между ситуацией, когда инструмент под названием КГБ считает, что он может стать субъектом, и ситуацией, когда такую же задачу может поставить перед собой инструмент под названием ЦРУ, ФБР, РУМО.
Это называется «глобальной секьюритизацией» (не путать с той секьюритизацией, которая в экономике означает меры по предотвращению и сокращению разного рода финансовых рисков). Попытки такой спецслужбистской секьюритизации обязательно будут осуществляться. И тем более настойчиво, чем глубже окажется кризис идеального. Потому что по мере углубления такого кризиса субъект будет умирать, а инструменты, испуганные этой смертью (или воодушевленные ею), во все большей степени будут считать себя способными выполнить субъектные функции. В сущности, об этом я и писал книгу «Слабость силы». И сейчас возвращаюсь к данной теме, поскольку никоим образом не считаю ее исчерпанной.
