Сергей Кара-Мурза - Маркс против русской революции
Представим теперь в качестве мысленного эксперимента, что в России после 1908 г. не возникло организованного движения диссидентов марксизма, большевиков . Тогда, скорее всего, катастрофа революции стала бы для России смертельной. Ведь в этом случае против всего «культурного», «прогрессивного» слоя, организованного кадетами, социал-демократами, эсерами и Западом, воевали бы «зеленые». Взаимоуничтожение русских, распад страны и разрушение потенциала развития были бы несравненно более глубокими.
Это остро почувствовали поэты и писатели, особенно те, кто знал деревню (Пришвин, Есенин, Клюев). Л. Андреев писал: «Двадцать пятого октября 1917 г. русский стихийный и жестокий Бунт приобрел голову и подобие организации. Эта голова — Ульянов-Ленин. Это подобие организации — большевистская Советская власть» [124]. А.М. Горький написал более подробно: «Гражданская война, вероятно, продолжалась бы и до сего дня, если бы Владимир Ленин и его товарищи, рискуя совершенно распылить и уничтожить незначительную численно партию большевиков — рабочих в массе анархизированного войной крестьянства, не двинули эту партию на передовые посты, возглавив ею крестьянство. Этим Ленин спас Россию от окончательного разрушения и порабощения капиталистами Европы, — история не может не признать за ним эту заслугу» [125].
Таким образом, большевики, выдвинув идею союза рабочего класса и крестьянства, который осуществит антибуржуазную революцию вместо того, чтобы помочь буржуазии расчистить путь для развития капитализма в России, нарушили важнейший постулат марксизма, «перепрыгнули» через важнейший в его учении этап. В связи с этим А. Грамши писал в июле 1918 г. в статье «Утопия» об утверждении, согласно которому для России был необходим этап буржуазной революции, который должна была завершить буржуазия: «Где была в России буржуазия, способная осуществить эту задачу? И если господство буржуазии есть закон природы, то почему этот закон не сработал?.. Истина в том, что эта формула ни в коей мере не выражает никакого закона природы. Между предпосылкой (экономическая система) и следствием (политический строй) не существует простых и прямых отношений… То, что прямо определяет политическое действие, есть не экономическая система, а восприятие этой системы и так называемых законов ее развития. Эти законы не имеют ничего общего с законами природы, хотя и законы природы также в действительности не являются объективными, а представляют собой мыслительные конструкции, полезные для практики схемы, удобные для исследования и преподавания» [126].
По этому вопросу раскол в среде российских марксистов был очень глубоким. Он продолжился после исчерпания в Гражданской войне конфликта большевиков с меньшевиками в форме конфликта «национал-большевиков» (собравшихся вокруг Сталина) с «большевиками-космополитами» (которых представлял Троцкий). Об этой стороне расхождений и установках большевиков пишет М. Агурский: «На VI съезде партии, в августе 1917 года, первым высказал их Сталин. При обсуждении резолюции съезда Преображенский предложил поправку, согласно которой одним из условий взятия государственной власти большевиками было наличие пролетарской революции на Западе. Выступая против этой поправки, Сталин заявил, что «не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму… Надо откинуть, — сказал Сталин, — отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь».
Это было открытым нарушением важной догмы марксизма. В дальнейшем отрицание «законности» советской революции было оформлено теорией «перманентной революции» Троцкого. Согласно этой теории, Россия не должна была переходить к строительству нового жизнеустройства, ей следовало продолжать революционные преобразования общества, пока оно не дойдет до предусмотренных марксизмом кондиций.
Агурский пишет об этом восприятии троцкизма: «Уже выдвигая свой лозунг [«социализм в одной стране»] в декабре 1924 г., Сталин сразу же намекает на презрение Троцкого к русскому народу. «Неверие в силы и способности российского пролетариата — такова подпочва теории перманентной революции». Тот же мотив мы находим у близкого к Сталину Кирова: «Оппозиция обвиняет нас в том, что мы с вами настоящая кацапня, дальше того, что есть в нашей стране, мы ничего не видим, что мировая революция и все прочее, этому-де мы с вами не верим, мы узкие националисты, ограниченные люди. А вот Троцкий и Зиновьев — это настоящие интернационалисты» [9].
Отрицательное отношение Маркса к самой идее русской антикапиталистической революции нельзя объяснить только теоретическими соображениями. За ними скрывается запрет на такую революцию русским как народу. Именно интересы господствующих народов не могли позволить, чтобы реакционные народы (особенно русские) вырвались из-под их контроля и производили революции, угрожающие «промышленно более развитым странам».
Выше мы видели, как Маркс заботился об «уничтожении московитского влияния в Европе» — как же можно было допустить, чтобы московиты превратились в лидеров революционного пролетариата Европы! Как можно это допустить, если «русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них»! Ведь славяне, по выражению Энгельса, «видят свое спасение только в регрессе всего европейского движения, которое они хотели бы направить не с запада на восток, а с востока на запад, и что орудием освобождения и объединяющей связью является для них русский кнут». Русская революция и могла бы стать таким орудием освобождения, «движением не с запада на восток, а с востока на запад» — заменив собой российскую монархию, которая таким орудием стать не смогла.
Надо подчеркнуть, что такое видение отношений Запада с Россией вовсе не было особенностью марксистского взгляда на историю. Оно было частью метаидеологии Запада и проявлялось почти одинаково и с удивительной преемственностью в разных конкретных идеологиях и в разных исторических условиях. Вальтер Шубарт в известной книге «Европа и душа Востока» (1938) писал, например: «Смысл немецкого фашизма заключается во враждебном противопоставлении Запада и Востока… Когда Гитлер в своих речах, особенно ясно в своей речи в Рейхстаге 20 февраля 1938 года, заявляет, что Германия стремится к сближению со всеми государствами, за исключением Советского Союза, он ясно показывает, как глубоко ощущается на немецкой почве противопоставление Востоку — как судьбоносная проблема Европы» [21].
Совершенно конкретно обозначил цель войны против СССР министр фашистского правительства Германии А. Розенберг. В речи, произнесенной в Берлине 21 июня 1941 г., он сказал, что цель эта — «оградить и одновременно продвинуть далеко на восток сущность Европы» («первоначальную сущность европейских исторических сил») [22].
Западные идеологи, конечно, понимали, что самостоятельная , неподконтрольная европейским центрам революция в России будет означать пересборку русского народа, которая придаст ему новый духовный и организующий импульс. Если эту пересборку не пресечь, то Россия еще на целый исторический период станет неуязвима для глобализации под эгидой Запада. Эту мысль четко выразил Геббельс в марте 1942 г.: «В русских кроется целый ряд возможностей. Если их действительно реорганизовать как народ, они, несомненно, представили бы огромнейшую опасность для Европы. Стало быть, этому нужно воспрепятствовать, и это и является одной из целей, которых мы должны достичь в ходе предстоящего наступления. Дай бог, чтобы оно нам удалось» [52].
В свете этих общих устойчивых установок и надо воспринимать странную, на первый взгляд, горячность и настойчивость, с которыми основоположники марксизма отговаривали русских революционеров от самой мысли о возможности в России самобытной антикапиталистической революции. Этот конфликт был тем более странным, что именно русские революционеры составляли, начиная с 70-х годов, едва ли не самый близкий Марксу и Энгельсу кружок соратников (что видно, например, по доле русских имен в числе их корреспондентов). Русский язык был первым из иностранных языков, на котором вышел «Капитал» Маркса. Естественно, что русские стали обращаться к Марксу и Энгельсу за разъяснениями — и в открытых, и в личных письмах.
Важно учесть еще и тот факт, что к концу ХIХ века марксизм стал блокировать разработку русской революционной доктрины тем, что постепенно изменил сам вектор своих устремлений, готовя почву для поворота социал-демократии от коммунистической революции к реформизму. В 1890 г. уже и сам Энгельс считал, что дальнейшее развитие капитализма — в интересах господствующих народов («нашим немцам я желаю поэтому поистине бурного развития капиталистического хозяйства» — замечательная формулировка в устах знаменосца мировой пролетарской революции). В свете этой установки социалистическая революция в России, о которой говорили Бакунин и народники, в свете марксизма представлялась вдвойне реакционной. Она уже не только подрывала прогресс производительных сил в самой России, но и угрожала интересам «наших немцев», отвлекая их от «бурного развития капиталистического хозяйства».
