КАК УБИТЬ ДРАКОНА: Пособие для начинающих революционеров - Михаил Ходорковский
Когда повсюду торжествует уравниловка и от этого падают темпы экономического роста, а бедность, ради борьбы с которой эта уравниловка и вводилась, начинает перехлестывать через край, возникает не меньшее море исследований о вреде равенства и пользе неравенства. Соответственно, растет популярность правых взглядов.
Из этого можно сделать незамысловатый вывод, что окончательной, абсолютной истины нет ни в левой, ни в правой идеологии. Они как движение парусной лодки против ветра: чтобы плыть вперед, надо двигаться галсами — то чуть направо, то чуть налево. А это, в свою очередь, означает, что смена правого и левого курса — процесс циклический и в общем-то закономерный. Искусство политики отчасти в том и состоит, чтобы уловить момент, когда надо переключаться с движения налево к движению направо, и наоборот.
Особенность нынешнего исторического периода в том, что момент такого переключения опять созрел. Но в силу усложнения экономики и политики, расширения ее многомерности стало очень трудно определить, с чего на что надо переключаться — то ли справа налево, то ли слева направо. В ситуации неопределенности появляются «временные лидеры» с расплывчатым идеологическим профилем, такие как Трамп, Джонсон, Сальвини, Путин — то ли левые, то ли правые. Никто толком не разберет, какой на самом деле вектор у их политического курса. Возможно, в этом и есть их цель, потому что они хотят нравиться как можно большему количеству людей (и пока с этим справляются). Но вечно так продолжаться не может: в какой-то момент на сцену выйдут политики с четким профилем.
Кто же стоит сегодня на пороге и стучится в двери мировой политики? Левые или правые? Ответ на этот вопрос не так очевиден, как кажется. На первый взгляд, Европа, да и не только она одна, в ожидании долгожданной победы так называемых ультраправых сил. Это и Ле Пен во Франции, и «Альтернатива» для Германии, собственно, в Германии, и «Северный альянс» в Италии, и так далее. Это так очевидно, что новоявленный «русский царь» решил построить из этих сил очередной «Священный союз» для защиты традиционных европейских ценностей. Но для меня очень большой вопрос, насколько все эти силы, позиционирующие себя как правые, привержены правой идее. Ведь большинство так называемых правых идут с латентной левой повесткой в рукаве. А причина, по которой они так преуспели в политическом покере, кроется в том, что настоящие левые временно сошли с дистанции, заблудившись в дебрях миграционной политики и тем самым освободив правым свое исконное место.
Что же так смущает традиционных левых и даже заставляет их тесниться, уступая место на пьедестале правым, продвигающим левые идеи? Ответ лежит на поверхности: традиционная левая повестка оказалась смазана наложенной поверх нее миграционной повесткой. Корнями все это уходит в раскол традиционной базы левых идей и выделение из нее (базы) «новых бедных» и «непрошеных бедных». «Новые бедные» — это «относительно бедные», то есть люди, качество жизни которых несопоставимо выше, чем у действительно бедных людей прошлого, но которые ощущают себя слишком бедными на фоне растущих доходов «новых богатых» и проникаются нищенским самосознанием. «Непрошеные бедные» — это действительно бедные, в основном иммигранты, временно и нелегально трудоустроенные, находящиеся вне защиты закона. Доля таких людей в развитых экономиках мира огромна. То есть проблема левых с традиционной повесткой в том, что их социальная база уходит из-под ног. Бедные стремительно превращаются в «новых бедных», готовых воевать сразу на два фронта — и против богатых, и против «непрошеных бедных». А поскольку, как известно, самая жестокая конкуренция разгорается на паперти, война против «непрошеных» занимает умы «новых бедных» даже больше, чем война против богатых. Все это блестяще продемонстрировал «казус Корбина» в Великобритании: даже сверхрадикальная социальная повестка лейбористов не смогла перебить тему Брексита в глазах их традиционного избирателя, что привело к неудаче лейбористов (вместе с консерваторами) на выборах в Европарламент.
В этот пролом и хлынула правая волна. Правые, взяв на вооружение псевдолевую повестку, воспользовались замешательством традиционно левых, не определившихся четко в вопросе иммигрантов, и обеспечили себе значительный успех. Однако есть основания предполагать, что этот успех носит временный характер. И вовсе не потому, что левая идея имеет какую-то особую, сакральную силу: просто сейчас, после нескольких десятилетий политики правых, вызвавшей резкий рост неравенства и социального расслоения, востребована левая повестка. Следующий длинный цикл будет посвящен борьбе с неравенством, а не наоборот. Потом будет что-то другое, и кто-то поднимет флаг «правого дела». Но здесь и сейчас в западном мире нас, скорее всего, ждет глобальный «левый поворот», о чем в разных форматах я не устаю говорить последние пятнадцать лет.
Таков общий фон. А что же Россия? Как это все отражается на ее перспективах? Россия, как всегда, в тренде, но здесь все еще более запутанно, потому что на расклад между левыми и правыми накладывается не столько нелюбовь к иммигрантам, сколько, во-первых, ностальгия по социализму, который сплошь и рядом путают с социальным государством, и, во-вторых, реальные рудименты социализма, отпечатавшиеся в сословном характере российского общества.
СССР представляют обществом, в котором отсутствовало неравенство. Это и так, и не так. В абсолютных цифрах различие между положением простого рабочего и члена Политбюро было не столь велико, особенно если брать во внимание сегодняшние стандарты. Но в относительном выражении различие между стратами советского общества было колоссальным и постоянно росло. До самого последнего момента этот рост идеологически сдерживался и не выходил на поверхность через демонстративное потребление и его пропагандирование. Но когда коммунизм приказал долго жить, ситуация вышла из-под контроля, и Россия предстала страной с одним из самых высоких уровней неравенства. Неправильно говорить, что неравенство возникло в девяностые, но именно в девяностые оно в результате неумелых действий вышло на поверхность и взорвало социальное перемирие.
В XXI век Россия вошла страной с одним из самых высоких в мире индексов неравенства (в США похожий). Разрыв в доходах и образе жизни различных социальных страт выглядел еще более недопустимо с учетом давней советской привычки людей хотя бы к внешнему равенству. Все это привело к тому, что продвижение в какой-либо демократической форме правой идеи в России начала нулевых стало практически невозможным. На фоне резко возросшего социального расслоения и при очевидно усилившейся ностальгии по советскому
