Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
— Кое-что еще я все же намерен предпринять, — сказал Каррингтон, — и здесь все будет зависеть от вашего мужества и выдержки. У меня нет сомнений, что мистер Рэтклиф сделает миссис Ли предложение до вашего отъезда на север. Он не ждет никакой беды с вашей стороны, и ему это и в голову не придет, если вы не станете задевать его и будете вести себя с ним ровно. Когда он сделает предложение, вы об этом узнаете, по крайней мере сестра скажет вам, если его примет. Если она решительно откажет ему, вам останется лишь поддержать ее в этом решении. Если же почувствуете, что она колеблется, вы должны любой ценой вмешаться в это дело и употребить все свое влияние на нее, чтобы ее остановить. Действуйте смело и сделайте все, что в ваших силах. Если же и тогда не получится, я разыграю свой последний козырь, вернее, вы сделаете это за меня. Я оставлю вам письмо в запечатанном конверте, и, если ничто другое не поможет, вы отдадите его сестре. Сделайте это до того, как она увидится с Рэтклифом еще раз после его предложения. Проследите, чтобы она прочла письмо, заставьте, если нужно, ознакомиться с ним, независимо от того, когда и где это произойдет. Но пока никто не должен знать о его существовании, и вы должны беречь его, как редкий бриллиант. Сами вы не должны знать его содержания, оно должно сохраниться в полной тайне. Ну как, согласны?
Она была согласна, но сердце у нее упало.
— Когда вы отдадите мне это письмо? — спросила Сибилла.
— Накануне отъезда, когда я приду проститься; возможно, в ближайшее воскресенье. Это письмо — наша последняя надежда. Если и прочитав его, миссис Ли не порвет с Рэтклифом, вам, дорогая моя Сибилла, останется лишь уложить вещи и подыскать себе другое пристанище, так как жить с ними после этого вы уже не сможете.
Он впервые назвал ее по имени, и услышать это было ей приятно, хотя обычно она восставала против подобных фамильярностей.
— О, зачем, зачем вы уезжаете! Как бы я хотела, чтобы вы не уезжали! — воскликнула она со слезами в голосе. — Что я буду делать без вас?
От этого жалобного призыва у Каррингтона внезапно защемило сердце. Оказалось, он вовсе не так стар, как привык думать о себе. Ему, спору нет, все больше и больше нравились ее честность, ее откровенность и здравомыслие, и он наконец разглядел, какая она хорошенькая, какая ладная у нее фигурка. Уж не приняли ли его отношения с этой девушкой за последний месяц характер флирта? В мозгу Каррингтона мелькнуло что-то вроде смутного такого подозрения, но он тут же постарался отогнать его. Для мужчины его лет и трезвого поведения быть влюбленным в двух сестер сразу представлялось просто невозможным; еще более невозможной представлялась мысль, что им может увлечься Сибилла.
Между тем в отношении Сибиллы все было абсолютно ясным. Она уже привыкла полагаться на него и отнеслась к этой зависимости со слепой доверчивостью, свойственной юности. И теперь лишиться его было для нее большим несчастьем. Ничего подобного она прежде не испытывала, и эта утрата была для нее в высшей степени огорчительной. Никто из ее юных поклонников-дипломатов не мог заменить ей Каррингтона. Все они хорошо танцевали и премило болтали об узком круге общих знакомых, но были абсолютно бесполезны, если ты внезапно попадал в беду и был вынужден сражаться с темнотой и опасностями, обступившими тебя. Кроме того, молодым девушкам, обладающим особой склонностью к сопереживанию чужому опыту и приключениям, очень лестно доверие зрелых мужчин. Впервые в жизни Сибилла встретила человека, который дал пищу ее воображению, к тому же он был мятежником, настолько свыкшимся с ударами судьбы, что спокойно смотрел смерти в лицо и с одинаковым равнодушием командовал и подчинялся приказам. Она чувствовала, что такой человек и при землетрясении скажет, как вести себя, не бросит в беде и всегда даст добрый совет, что в глазах женщины является главным назначением мужчины. Ей вдруг открылось, что в Вашингтоне без него станет невыносимо и что одна она не сможет бороться с Рэтклифом, а даже если и отважится на это, непременно совершит роковую ошибку. Оставшуюся часть прогулки они провели в спокойной, размеренной беседе. Сибилла выказывала живой интерес ко всему, что касалось его жизни, и задавала множество вопросов о его сестрах и их плантации. У нее даже было поползновение спросить, не может ли она чем-нибудь им помочь, но сочла, что это чересчур щекотливое дело. Он со своей стороны взял с нее обещание, что она будет честно писать ему обо всем происходящем, и эта просьба обрадовала ее, хотя она знала, что Каррингтона прежде всего интересует ее сестра.
Когда в воскресенье вечером он пришел проститься, она совсем расстроилась. У них не было никакой возможности остаться наедине. В гостиной находились Рэтклиф и несколько дипломатов, включая старого Якоби, который со своим кошачьим зрением ловил малейшую перемену в выражении лица каждого из присутствовавших. Тут же на софе восседала Виктория Сорви, которая болтала с лордом Данбегом; Сибилла же скорее бы согласилась перенести скарлатину или даже оспу в легкой форме, чем посвятить Викторию в свои дела. Каррингтон все же изыскал способ увести Сибиллу на несколько минут в соседнюю комнату и там отдал ей письмо. Прощаясь, он напомнил о давнем обещании писать и так крепко пожал ей руку и так серьезно посмотрел в глаза, что сердце ее учащенно забилось, хотя она и напомнила себе, что предмет его забот — ее сестра; так оно и было — по большей части. Мысль об этом не подняла ей настроение, но она стойко, как истинная героиня, перенесла все испытания. Возможно, ее несколько обрадовало то обстоятельство, что при прощании с Маделиной Каррингтон никак не выказал своей влюбленности. Со стороны их расставанье выглядело так, как будто прощались двое добрых друзей, чьи отношения не тревожат сердечные чувства. Правда, за ними внимательно наблюдали, оценивая увиденное, все, кто находился в комнате. И с особым интересом мистер Рэтклиф, который был несколько обескуражен явно братской сердечностью, пронизывавшей их слова и действия. Неужели он ошибся в своих оценках? Или за этим что-то кроется? Сам он очень энергично пожал Каррингтону руку, пожелал приятной и удачной поездки.
Ночью, впервые с тех пор, как она стала взрослой, Сибилла всплакнула в постели, хотя, необходимо признаться, переживания не лишили ее сна. Она чувствовала себя одинокой и облеченной огромной ответственностью. День-два после его отъезда она была несколько взвинчена и не находила себе места. Не выезжала на прогулки, не делала визитов и не принимала гостей. Садилась за рояль, но петь быстро надоедало. Выходила на улицу и часами просиживала в сквере, где теплое весеннее солнышко яркими бликами переливалось на гарцующей лошади великого Эндрю Джэксона. К тому же была слегка раздражена и рассеянна и так часто говорила о Каррингтоне, что Маделина наконец вдруг начала что-то подозревать и стала наблюдать за сестрой с участливым беспокойством.
Во вторник вечером, когда такое состояние духа длилось у Сибиллы уже два дня, она находилась в комнате Маделины, где часто оставалась поболтать о том о сем, пока сестра занималась туалетом. Тем вечером вначале она безучастно полулежала на кушетке, потом, разговорившись, в течение пяти минут несколько раз процитировала Каррингтона. Маделина, сидевшая перед зеркалом, повернулась к сестре и внимательно посмотрела ей в лицо.
— Сибилла, — сказала она, — с того момента, как мы сели ужинать, ты упомянула имя мистера Каррингтона двадцать четыре раза. Я ждала круглой цифры, чтобы решить, должна ли я обратить на это внимание. Дитя моя, что это значит? Ты увлечена мистером Каррингтоном?
— О, Мод! — воскликнула Сибилла с укоризной в голосе, заливаясь краской так, что сестра не могла не разглядеть этого даже при очень тусклом освещении.
Миссис Ли встала, пересекла комнату и села на кушетку подле Сибиллы, которая тотчас отвернула от нее лицо. Маделина обняла девушку и поцеловала.
— Девочка моя! — произнесла она, исполненная сострадания. — Мне это в голову не приходило! Какая же я была глупая! Скажи мне, — добавила она после некоторых колебаний, — он… он интересуется тобой?
— Нет! Нет! — вскричала Сибилла и разразилась слезами. — Нет! Он любит тебя. Только тебя! Он никогда не обращал на меня внимания. Да и я вовсе не влюблена в него, — продолжала она, вытирая слезу, — мне только после его отъезда стало ужасно одиноко.
Миссис Ли сидела на кушетке, обнимая сестру, и молча смотрела перед собой — растерявшаяся и оцепеневшая. Ситуация выходила из-под ее контроля.
ГЛАВА XI
В середине апреля внезапное событие нарушило ленивое течение жизни в городе Вашингтоне. Великий герцог и герцогиня Сакс-Баден-Гамбургские отправились в путешествие по Америке и в ходе этого визита пожелали встретиться с президентом Соединенных Штатов. Газеты поспешили раструбить, что великая герцогиня — старшая дочь английской королевы, и за отсутствием иных светских торжеств каждый, кто имел малейшее представление о том, что соответствует его или ее достоинству, поспешил засвидетельствовать августейшей чете свое почтение, которое все республиканцы, нажившие изрядные состояния на разного рода делах, питают к королевскому дому Англии. В Нью-Йорке был дан обед, на котором самые незначительные из приглашенных «стоили» по меньшей мере миллион долларов, а джентльмены, сидевшие возле Ее Высочества, часа два развлекали ее подсчетом капитала всех присутствующих. Затем в Нью-Йорке был устроен бал, куда герцогиня явилась в дурного покроя черном шелковом платье с дешевым кружевом и в агатовом ожерелье, попав в окружение нескольких сотен дам, туалеты и украшения которых стоили не одну сотню тысяч долларов, что должно было свидетельствовать об утонченной скромности их владелиц-республиканок. Познакомившись с гостеприимным Нью-Йорком, Их Высочества отбыли в Вашингтон, где стали гостями лорда Ская, или, если говорить точнее, превратив в гостя лорда Ская, поскольку он, по его словам, отдал дипломатическую миссию в полное их распоряжение. Лорд Скай со свойственной британцам прямотой поведал миссис Ли, что оба они крайне нудные особы и что он предпочел бы, чтобы они сидели в своем Сакс-Баден-Гамбурге или как он там называется, но, поскольку они здесь, он вынужден их ублажать. Миссис Ли позабавила и немало удивила искренность, с какой он высказывался о своих высоких гостях, но эта бесстрастная оценка помогала ей составить верное мнение о герцогине, которая, судя по всему, не совсем соответствовала общепринятым представлениям об особах королевской крови. Путешествие доставляло ей одни страдания; все американское и сама Америка вызывали отвращение, к тому же она, видимо не без причины, ревновала своего мужа и предпочитала — правда, не утруждая себя хорошей миной — переносить бесчисленные неудобства, нежели терять его из виду.
