Феликс Чуев - Так говорил Каганович

– А вы прочтите устав сельскохозяйственной артели. Почему же назвали это артелью? Разве артель – это рабство? Артель всегда была на Руси.

– Но фактически крестьяне не имели паспорта даже. Они как крепостные, были прикреплены к земле.

– Они имели паспорта, – утверждает Каганович.

– Паспорта им не выдавали.

– Как не выдавали?

– При Сталине в колхозах паспорта не выдавали. Крестьянин не имел паспорта…

Лазарь Моисеевич молчит. Неужели он не знал этого?

Разговор о Фрунзе. Спрашиваю: – Он к Троцкому больше тянулся?

– К Бухарину. Нет, к Троцкому.

– Я думал – военный человек.

– Он был председателем ревкома. А при создании Красной Армии подбирали областных военных комиссаров, его и назначили ярославским военным комиссаром. А потом он уже в армию пошел. Его военные знания дореволюционные, – на уровне стрельбы в пристава.

– Фельдшер?

– Студент-медик. Очень умный человек был, очень умный. Он меня учил.

– Тоже обвиняют Сталина: положил его на такую операцию, после которой он умер.

– Это глупости. Шерлокхолмщина. Все можно предположить в человеке, все можно, как Шерлок Холмс у Конан-Дойля. Что угодно, можно предположить. А кто лично знал Сталина, тот понимал, что он был самым обыкновенным человеком. И выходил из себя, обыкновенного, когда он чувствовал что-то опасное для политики. Вот он выходил из самого обыкновенного. Таким был Сталин.

Каганович говорит, что у него скопилось много черновиков.

– Я их прочитать не могу. И, конечно, когда не сплю, снова сажусь и пишу.

– Я после смерти Молотова расшифровал его некоторые записки.

– У меня мысль была отдать то, что я написал, в Институт марксизма-ленинизма.

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ

24 февраля 1991 года. (Телефонный разговор).

– Я хотел буквально на ходу спросить. Крестинский писался Генеральным секретарем?

– Что, что?

– Термин «Генеральный секретарь» применялся со Сталина или раньше?

– Со Сталина. Да. Только с него…

– Мне доказывали, что Крестинский тоже писался «Генеральным».

– Нет, нет, ни в коем случае. Нет, не было. Наверно, это только со Сталиным получилось.

Кстати, вы, когда пойдете ко мне, вы прихватите, пожалуйста, материал, который, вы говорили, о Волкогонове у вас есть.

21 февраля 1991 года.

Каганович сидел у стены возле вращающегося столика, в халате. На сей раз на шее висел шарф.

– Только что надел, – говорит дочь.

– Наше дело такое: время уходит, время бегить , – говорит Каганович. – Это Петровский, депутат Государственной Думы, когда их арестовали, выступает – вот какие депутаты были… «Время бегить , дело стоить , надо к Свердлову итить !» Депутат Государственной Думы… А у вас как дела?

Про себя я подумал, что сейчас в российском парламенте снова найдутся депутаты типа «время бегить».

– Вчера выступал с Успенским. Знаете такого писателя? «Тайный советник вождя». Он говорил, что звонит вам иногда. Звонит?

– Нет, никогда не звонил, – отвечает Каганович.

– Вы читали его книгу?

– Нет. Есть она у меня, но я не читал.

– Я думаю, придумал он этот образ или нет. Якобы существовал человек, вымышленная фамилия Лукашов, из бывших царских офицеров, который советовал Сталину по военным делам до последнего дня.

– А что по существу там?

– По существу – в пользу Сталина. Он ему все советовал. Думаю, это прием как лучше показать Сталина. Хотя он вчера на встрече с читателями доказывал, что у этого героя есть дочка.

– Я думаю, что никакого советника не было. Врет. Это против Сталина, а не за Сталина. Сталин никогда не имел дела с тайными советниками!

– Он говорил, какой-то у него по строительству был – Гоберидзе, что ли…

– Не было, не было.

– И еще: задали вопрос. Откуда взялась фамилия Сталин?

– Ну, ну.

– Он рассказал, что была такая женщина – Людмила Николаевна Сталь.

– Сталь была. Людмила Сталь была. Она работала в ЦК партии. Известная работница. Она среди женщин работала.

– Успенский говорит, что она была любовницей Сталина.

– Неверно. Этого я не знаю, не могу сказать. Но Сталь была, я ее знал уже седой. Дебелая такая, но, видимо, интересная женщина была. Возможно. Говорили и другое. Говорили про Славотинскую. Она была мать жены Трифонова Валентина Андреевича, члена Военного совета. Она работала у нас в ЦК партии. Сталь работала в журнале «Работница». Славотинскую я знал, она у меня часто бывала на приеме. Есть письма Сталина к Славотинской. Это известно. Она в Ленинграде жила. Если уже подозревать, то можно подозревать Славотинскую, поскольку есть документы, письма. А вот про Сталь – не знаю. Может быть, был роман и со Сталь…

– Роман был, якобы, в период первой русской революции. Она его старше лет на десять. А потом возобновился между февральской и Октябрьской революциями. Успенский говорит, что она работала в ЦК партии и редактировала все произведения Сталина. И получила орден Ленина в тридцать девятом году. А он взял фамилию – Сталин.

– Если она получила орден, то получила орден за работу. А что, возможно, были какие-то привязанности у Сталина. У него были перерывы, видите ли. У него жена умерла до революции. А на Надежде Сергеевне он женился в девятнадцатом году, до девятнадцатого года имел право любить кого угодно. А откуда Успенский знает?

– Где-то выискал.

– Где он мог выискать? Он молодой, старый?

– Воевал в войну.

– Мне его книгу дали. Еще не читал.

– Интересно, что вы скажете. У меня такое ощущение, что это придумано.

– Говорили, будто бы Шапошникова под советником имел в виду, но Шапошников умер во время войны. Шапошников не мог быть его тайным советником.

– А то, что жена Игоря Шапошникова – Славотинская? – вступает в разговор Мая Лазаревна. – Ничего вам не говорит?

– Возможно. Я знал ее хорошо. – говорит Каганович.

– Если я ее встречу, можно спросить, работала ли твоя мама в ЦК? – говорит дочь.

– Работала наверняка – мама или бабушка. Возможно, бабушка. Я ее хорошо знал. Есть письма, опубликованные даже.

– Молотов по-другому объяснял. Он говорил: «Сталин – индустриальная фамилия».

– А откуда Ленин? – вопрошает Каганович.

– Ленский расстрел, говорят, – размышляет Мая Лазаревна.

– Ленский расстрел был в двенадцатом году, а Ленин уже в девятьсот пятом подписывался Н. Ленин. Это версия ерундовая. Кто-то из школьных учителей придумал, – говорю я. – Знаете, какая есть версия?

– Какая? – интересуется Каганович.

– Первый жандармский ротмистр, который допрашивал молодого Ульянова, был по фамилии Ленин.

– Это Троцкий объясняет, что у него фамилия Троцкий по имени того жандарма, который его допрашивал. А у нас в Туркестане был народный комиссар продовольствия Троцкий. Он пришел ко мне, я говорю: «Здравствуйте, товарищ Троцкий! Вы что, родственник?» – «Да нет, что вы! Я русский человек, я настоящий Троцкий, а он ненастоящий Троцкий!»

– А в Малом театре был артист Ленин, народный артист республики, – говорит Мая Лазаревна. – Так он, говорят, дал объявление во время революции: «Прошу не путать».

– Он, наверно, не любил Ленина, – говорю я.

– Конечно, наверно, – говорит Каганович.

– Я прочитал Бунина – как же он ненавидит Ленина! Опубликовали «Окаянные дни».

– Его возносят сейчас, а Горького совсем затерли, – говорит Каганович.

– У Горького выбирают то, где он плохо писал о Ленине.

– Но он плохо писал о Ленине мало, большей частью Горький писал хорошо. Что у вас нового? Книга?

– Есть. Подарю.

– Вышла? Отзывы есть?

– Думаю, что будут резко отрицательные. Или молчание.

– А как наши устные беседы?

– Хорошо. Я хотел про Серго спросить. Вы же с ним дружили.

– Да, дружил.

– Много разговоров о его самоубийстве. Объясняют тем, что Орджоникидзе не принял политику тридцатых годов. Можно так сказать!

– Нет! – твердо, убежденно произносит Каганович. – Это неверно. Это неверно! Серго принял всю политику, принял ее всей душой и сердцем, принял, и активно, горячо боролся за индустриализацию страны. Нарком тяжелой промышленности, он горел на работе, так что эту версию я. решительно отвергаю. Принял нашу политику, принял борьбу с троцкистами, принял борьбу с правыми. А что касается самоубийства, я затрудняюсь даже объяснить. Может быть, были у него какие-то внутренние переживания, что многих людей у него репрессировали, брата репрессировали. Может быть, поэтому… Как сейчас узнать?

– У нас тогда в Кремле по семьям ходила версия, что Серго безнадежно болен, – говорит Мая Лазаревна.