Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина
2 января первый секретарь Азово-Черноморского крайкома Шеболдаев был в постановлении ЦК обвинен в неудовлетворительном руководстве крайкомом, прежде всего за близорукость в отношении троцкистов и вредителей. 13 января такой же удар был нанесен по первому секретарю Киевского обкома Постышеву.
По количеству снятых с постов работников Азово-Черноморский крайком опережал только столичный регион, что понятно — там было значительно больше руководителей. Из них были перемещены 42, причем один — как бывший троцкист (остальных троцкистов уже сняли раньше), один бывший меньшевик был снят за деловые недостатки, а вот «родственный» ему бундовец покончил с собой. Теперь снимали «чистопородных» коммунистов. Без обвинений, в связи с переменой места работы, ушли с постов 18 руководителей. Не справились, не получили нового назначения или были понижены в должности, но не «разоблачены» 13 руководителей. За «должностные преступления уголовного характера» был арестован Г. Ягода, а И. Фельдман был снят как его ставленник. 5 руководителей были арестованы[313].
Как видим, в первой половине 1937 г. Сталин еще не развернул избиения руководящих кадров. Он пробивал бреши в клановых крепостях, зондировал своих партийных «генералов» на лояльность и сопротивление.
Но и противники раскручивания террора не дремали. Их лидером в 1936–1937 гг. был нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе. Помимо своего высокого авторитета в партийной элите Орджоникидзе представлял угрозу для планов Сталина, так как нашел слабое звено в его политике. «Дела» о вредительстве, сфабрикованные НКВД в 1936–1937 гг., не могли выдержать серьезной проверки. «Орджоникидзе пытался узаконить право НКТП на самостоятельную проверку материалов НКВД… Можно считать абсолютно доказанным, что Орджоникидзе активно готовился к пленуму и собирал данные, опровергающие утверждения НКВД. Организация независимой проверки дел о «вредительстве» была самым сильным ходом, который мог предпринять в тех условиях Орджоникидзе», — считает О.В. Хлевнюк[314]. Нарком не верил в массовое вредительство: «Какие саботажники! За 19 лет существования Советской власти мы… выпустили 100 с лишним тысяч инженеров и такое же количество техников. Если все они, а также и старые инженеры, которых мы перевоспитали, оказались в 1936 г. саботажниками, то поздравьте себя с таким успехом. Какие там саботажники! Не саботажники, а хорошие люди — наши сыновья, братья, наши товарищи, которые целиком и полностью за Советскую власть», — заявил Орджоникидзе и был поддержан «бурными и продолжительными аплодисментами»[315]. Более того, ему удавалось добиваться реабилитации уже арестованных директоров.
Сталин был склонен до определенного рубежа идти на уступки Орджоникидзе. Так, 13 февраля 1937 г. на места от имени ЦК была направлена шифротелеграмма, в которой говорилось: «По имеющимся в ЦК материалам, некоторые секретари обкомов и крайкомов, видимо, желая освободиться от нареканий, очень охотно дают органам НКВД согласие на арест отдельных руководителей, директоров, технических директоров, инженеров и техников, конструкторов промышленности, транспорта и других отраслей». «ЦК» напоминал, что местные руководители не вправе давать согласие на аресты отраслевых сотрудников, и это — прерогатива наркомов[316]. Таким образом, подтверждался прежний порядок поддержания иммунитета.
Орджоникидзе начал собирать материалы о «диверсиях», в которых обвинялся его заместитель Пятаков и его подельники. Эти материалы могли быть использованы для разоблачения Ежова на ближайшем пленуме ЦК в феврале 1937 г., что позволило бы разрушить всю «антитеррористическую» (то есть террористическую в отношении партийной элиты) стратегию Сталина. Конфликт Орджоникидзе и Сталина нарастал. Готовясь к пленуму, Орджоникидзе носил тезисы своего доклада к Сталину. По свидетельству жены Орджоникидзе Зинаиды Гавриловны: «Тот забраковал. На полях были надписи вроде «Ха-ха…». Серго писал и переписывал на листках из блокнота, ссорился со Сталиным по телефону, потом опять писал, опять ходил и относил, дважды возвращался под утро»[317]. 19 февраля, накануне пленума, Орджоникидзе погиб от пулевого ранения. Версия убийства Орджоникидзе не получила достаточных доказательств, однако его гибель произошла внезапно, причем неожиданно для него самого. Весьма вероятна высказанная Р. Конквестом версия самоубийства под давлением Сталина, например под угрозой ареста[318]. Орджоникидзе был человеком эмоционально неуравновешенным, разрыв со старым другом Сталиным был для него глубокой личной трагедией, так же как и начавшееся уничтожение других старых товарищей. Выстрел прогремел после разговора со Сталиным на высоких тонах.
Накануне пленума был арестован брат Орджоникидзе Пачулия. Явный шантаж, который стал еще одним ударом, выводившим Орджоникидзе из равновесия.
Незадолго до гибели Орджоникидзе долго беседовал с Микояном, который так вспоминает об этой встрече: «За 3–4 дня до самоубийства мы с ним вдвоем ходили вокруг Кремля ночью перед сном и разговаривали. Мы не понимали, что со Сталиным происходит, как можно честных людей под флагом вредительства сажать в тюрьму и расстреливать. Серго говорил, что у него нет сил дальше так работать. «Сталин плохое дело начал. Я всегда был близким другом Сталину, доверял ему, и он мне доверял. А теперь не могу с ним работать, я покончу с собой».
Я был удивлен и встревожен его выводом, поскольку до этого его высказывания были иными. Я стал его уговаривать, что он неправильно рассуждает, что самоубийство никогда не было средством решения той или иной проблемы. Это не решение проблемы, а уход от нее. И другие аргументы приводил. Мне казалось, что я его убедил. Несколько успокоились и пошли спать»[319].
Это свидетельство подтверждает классическую версию гибели Орджоникидзе: он резко критически относился к курсу на террор, но не решился на открытое столкновение со Сталиным и покончил с собой. Важно, что воспоминания Микояна были написаны до начала открытой дискуссии об обстоятельствах смерти Орджоникидзе.
Еще интереснее этот фрагмент для характеристики позиции самого Микояна. В своих мемуарах он предстает чуть ли не более последовательным антисталинистом, чем Орджоникидзе. Он призывает его «не уходить от проблемы», а «найти ее решение». Какое «решение»?
Конечно, Микоян мог приукрасить свои слова, показать себя более смелым, чем он был тогда, в 1937 г. Однако факт остается фактом — Микоян выступил одним из инициаторов разоблачения «культа личности Сталина» в 1956 году. И это не была дань конъюнктуре — мемуары Микояна также выдержаны в антисталинском ключе. Можно сомневаться в точности передачи диалога с Орджоникидзе, но сама тема разговора в данном случае не могла стать жертвой аберрации памяти. Орджоникидзе считал Микояна тем человеком, с которым можно было вести антисталинские разговоры. Микоян поддерживал эти разговоры. Если это понимал Орджоникидзе, могли понимать и другие партийные деятели, которые научились отличать своих от чужих уже по намекам (других возможностей сталинский режим не предоставлял). А теперь вопрос: почему столь критически настроенный деятель пережил 1937 год? Был незаменим? У Сталина не было незаменимых. Был безусловно лоялен, как Каганович, Молотов и Ворошилов? Нет, это не про Микояна. Что было его охранной грамотой? Мы еще вернемся к этому вопросу.
Если беседа Микояна и Орджоникидзе передана сколько-нибудь верно, то «решением», за которое выступал Микоян, была борьба на пленуме ЦК (пусть не прямо против Сталина, но во всяком случае против Ежова как тактической цели). Гибель Орджоникидзе дезорганизовала партийное сопротивление сталинской «антитеррористической операции» накануне решающего пленума ЦК.
Февральско-мартовский пленум
На состоявшемся сразу после гибели Орджоникидзе пленуме ЦК ВКП(б) Сталин, опираясь на результаты двух первых антибольшевистских процессов, подвел идеологическую основу под террористический удар, который обрушится на партию несколькими месяцами позднее. Сталин, Ежов, Молотов и другие выступавшие рисовали грандиозную картину терроризма и вредительства, развернувшегося в стране. Не заметив вредительства среди своих сотрудников, большевистские лидеры скомпрометировали себя. «Ошибка наших партийных товарищей состоит в том, что они не заметили глубокой разницы между троцкизмом в прошлом и троцкизмом в настоящем. Они не заметили, что троцкисты давно уже перестали быть идейными людьми, что троцкисты давно уже превратились в разбойников с большой дороги… Чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы… Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пределами СССР»[320], — говорил Сталин. Оппозиция, таким образом, представляется как авангард мирового капитализма, проникающий в советское общество, в том числе и в ее правящую элиту. Разгром этого авангарда в ходе все обостряющейся классовой борьбы становится предпосылкой мировой победы.
