Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»

Напротив, социальный профиль русского этнического национализма в наши дни является по преимуществу не бюрократическим, а гражданским. Его питательная среда – городской образованный класс, он требует лояльности не от нации по отношению к бюрократии, а от бюрократии по отношению к нации.

Разумеется, пока это всего лишь потенциал – потенциал формирования русской гражданской культуры на базе русской культуры как таковой, на базе русской этнической идентичности. Будет этот потенциал реализован или нет, зависит не в последнюю очередь от того, удастся ли самим националистам отучиться от привычки мыслить этническое в противовес гражданскому.

Часть 4

Хроники обратной колонизации

Неединая Россия. Пространство этнорелигиозных угроз[111]

На сегодняшний момент непосредственная угроза сепаратизма «здесь и сейчас» в каком бы то ни было регионе РФ отсутствует. Однако распад государства может выражаться не только в территориальной сецессии, но и в невозможности/блокировании выполнения базовых функций и прерогатив государства, к числу которых относятся верховенство его юрисдикции на всей территории страны, поддержание базовых стандартов в сфере права и безопасности, монополия на легитимное насилие и т. д. Симптомы такого – социального – распада государственности (который не менее опасен, чем территориальный, и в конечном счете перерастает в него) в Российской Федерации, к сожалению, имеют место. Рассмотрим некоторые из них.

● Фактическое выпадение из правового пространства России ряда регионов (при сохранении официального суверенитета федерального центра): Чечня («экстерриториальность» и далеко выходящая за рамки закона автономия республиканских «силовиков», фактический иммунитет от преследования для отдельных физических лиц, ограничения в деятельности федеральных структур власти на территории республики, включая силовые и специальные службы и т. д.), Ингушетия, Дагестан, в тенденции – некоторые другие республики Северного Кавказа (существование – в лице «подполья» – по сути параллельной системы власти и организованного насилия, обладающей как ресурсами воздействия на официальную власть и бизнес, вплоть до теневого «налогообложения», так и относительной легитимностью в глазах части населения). При всем различии, условно, «чеченского» и «дагестанского» сценариев развития событий, в обоих случаях имеет место один и тот же результат: формирование де-факто неподконтрольной федеральному центру системы организованного насилия. Какая из двух моделей («ваххабитское подполье» или «вооруженная этнократия») более опасна для суверенитета страны – вопрос открытый.

● Складывание этнократий практически во всех, даже «благополучных» республиках РФ, тенденции к правовому партикуляризму: Татарстан, Башкортостан, Саха (Якутия), Тува (Тыва). Дискриминация в пользу титульных этносов национальных республик в системе государственной службы является негласной нормой, правящие элиты этнических регионов активно разыгрывают этническую карту для решения политических, административных, деловых задач. Подчас происходит широкая инфильтрация панисламистских или этнонационалистических симпатий в среднем и низовом звене государственного управления.

● Прогрессирующее распространение радикального политического исламизма. Исламистский радикализм в России представляет собой не столько богословское, сколько политическое явление – по сути, интегральную революционную идеологию, на базе которой формируется самоподдерживающаяся социальная антисистема (т. е. сообщество, выступающее деструктором того общества, к которому оно принадлежит, и при этом питающееся его слабостями). Сегодня эта «антисистема» находится в состоянии экспансии – территориальной (распространение на этнические регионы Поволжья, которым прежде собственно политический исламизм был чужд), этнической (пропаганда среди немусульманских народов), социальной (распространение по социальным стратам и «этажам»). Появляются поводы говорить об исламистском лобби на различных этажах власти, происходит сращивание с организованной преступностью. В целом наиболее тревожной представляется экспансия исламистских и в т. ч. непосредственно ваххабитских «сетей» в трех различных, но критически важных типах социальных сред: молодежь, бюрократия, криминальный мир.

● Актуализация, на уровне общественного сознания, этнокультурных разломов внутри РФ. Факторы, расслаивающие общегражданское сознание, оказываются подчас сильнее интеграционных факторов. Особенно примечателен конфликт «панкавказских» и «антикавказских» взглядов и стереотипов. Эта линия разлома явно выражена в молодежной среде. Но молодежный радикализм представляет собой лишь верхушку айсберга, т. к. в данном случае выражает глубинные этнические проблемы и процессы. А именно: комплексы исторической обиды и болезненные переходные состояния (связанные с распадом аграрного, традиционного общества на Кавказе), с одной стороны, и растущее чувство национальной ущемленности, второсортности русских (незащищенность перед этническими корпорациями при безразличии или попустительстве государства) – с другой.

Любой из отмеченных симптомов в случае малейшего толчка – в виде экономического кризиса, внешней угрозы, возникновения внутриполитического конфликта, дискредитации центральной или региональной власти – способен дать начало цепной реакции разрушительных конфликтов и сепаратизмов.

Неэффективность ставки на «традиционный ислам»

Арсенал федеральной власти в плане противодействия подобным угрозам весьма ограничен. Так, в регионах Северного Кавказа федеральный центр замкнут на местные правящие кланы, но лишен широких опорных групп в среде гражданского общества.

Ставка на «традиционный ислам» не решает в полной мере этой проблемы по нескольким причинам.

● «Традиционный ислам» часто на практике трактуется (и государством, и обществом) узко – как официальный и даже официозный, со всеми вытекающими последствиями (официальное духовенство в ряде случаев воспринимается местным населением как один из фасадов раздражающей клановой системы власти),

● Чем больше усиливаются позиции «ваххабитов» в глазах местного населения, тем больше вынуждены радикализироваться и лидеры «традиционного ислама», чтобы сохранять или завоевывать доверие «паствы», в итоге формируется «спираль исламизации» все более широких сфер общественной жизни, а «фундаменталистский» и «традиционалистский» проекты оказываются различны лишь в деталях.

● Уязвимость России перед угрозой панисламизма – следствие кризиса самого Российского государства. Еще в Османской империи периода ее заката ваххабизм проявил себя как эффективная технология демонтажа слабеющих государств. И в сегодняшней РФ он силен лишь слабостями страны (самыми различными – от клановости и коррумпированности госаппарата до дефицита национально ответственного и сплоченного гражданского общества). Попытка государства опереться на «традиционный ислам» вместо того, чтобы самому крепко встать на ноги, воспринимается как еще одно проявление упадка и слабости.

Поэтому главным направлением ответа на вызов исламского радикализма должна быть не ставка на «правильный» ислам (хотя, безусловно, пророссийских мусульманских лидеров необходимо поддерживать последовательно и эффективно), а возвращение государства как инстанции справедливой силы и поощрение тех социальных слоев, которые ориентированы на модернизационные процессы и не видят себя в фундаменталистском проекте.

В связи с этим непродуктивна уступчивость государства по отношению к той эскалации требований, которая задается «спиралью исламизации» (строительство новых мечетей в центрах больших городов немусульманских регионов, разрешение на ношение хиджабов в официальном/публичном пространстве, легитимация «судов шариата» в той или иной форме и т. д.). Эта уступчивость воспринимается как «зеленый свет» дальнейшей исламизации, о чем можно судить по многим заявлениям лидеров и симпатизантов ваххабизма. Иначе говоря, это типичный пример так называемой «провокации слабостью».

То же самое можно сказать о популярной идее «диалога» представителей государства с представителями ваххабитского направления ислама. Если светский тип правления и светское государство не признаются ваххабизмом в принципе, то пропадает сама почва для переговоров.

Несовершенство законодательства и правоприменительной практики

Неэффективность этнорелигиозной политики государства связана также с несовершенством законодательства и правоприменительной практики.

«Антиэкстремистское» законодательство, формировавшееся с начала нулевых годов для противодействия этнорелигиозным угрозам (в 2002 году был принят закон «О противодействии экстремистской деятельности» и в связи с ним инициирован целый ряд поправок в другие законы), критикуют с двух различных прямо противоположных позиций: одни говорят, что оно недостаточно жесткое и не позволяет применять эффективные санкции к лицам и организациям, представляющим серьезную общественную опасность (по сути – объявившим войну государству и обществу); другие – что оно избыточно репрессивное и постоянно генерирует череду несправедливых приговоров и абсурдных запретов. Как ни странно, правы и те и другие.