Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Здесь трудно разглядеть любовь, которая якобы существовала с детства между Николаем и Александрой – если только не вырывать из контекста начало завершающей фразы!
Во-вторых, невеста не вызвала интереса у родителей предполагаемого жениха. Причем здесь нагляднейшим образом сказалась их некомпетентность – того же характера, что и морение собственных детей голодом: просто им не было дела до этой проблемы. Сын Николай представлялся им слишком молодым (хотя ему было уже двадцать – возраст, в котором его отец был влюблен в княжну Мещерскую), а невеста – слишком незначительной: не по каким-то физическим данным (в отличие от матери Вильгельма II они и в этом проявили сущую невнимательность и некомпетентность!), а в силу захудалого нынешнего положения Гессенского двора. Поэтому они просто отмахнулись от этой проблемы, ни наложив исчерпывающего veto на предположенную женитьбу, ни озаботившись подысканием для Николая более подходящей невесты.
Наконец, в-третьих, неожиданное препятствие к браку нашлось и у самой невесты: будучи девицей принципиальной и воспитанной в глубоко религиозном духе, она не соглашалась перейти в православие, как того требовали условия замужества за наследником российского престола, – и стояла на этом вплоть до весны 1894 года[230].
Через полтора года, в октябре 1890, родители удосужились отправить Николая знакомиться с миром – в кругосветное путешествие, вынужденно оборвавшееся в мае 1891 года, когда наследнику русского престола был нанесен в Японии удар мечом по голове: «какой-то изувер японец Ва-цу ранил наследника[231] /.../, причем, как мне пришлось слышать от очевидцев, само ранение сопровождалось с внешней стороны не особенно картинными действиями, т.е. такими, которые не могли бы увлечь зрителей симпатиями в ту или другую сторону, если бы разыгравшаяся драма давалась для зрителей.
/.../ понятно, что император Николай, когда вступил на престол, не мог относиться к японцам особенно доброжелательно /.../.
Когда началась последняя[232] ужасная и несчастная война, то в архивах всех министерств можно было найти официальные доклады с высочайшими надписями, в которых император называет японцев „макаками“.»[233]
Словом, голова Николая доказала свою незаурядную прочность во всех отношениях!
Заметим, что это был уже не первый случай практически чудесного спасения цесаревича: 17/29 октября 1888 года он, с родителями, братьями и сестрами, находился в поезде, потерпевшем жестокое крушение у станции Борки (причины были в несоблюдении технических требований безопасности) – из царского семейства тогда никто серьезно не пострадал, хотя в поезде оказалось немало погибших и искалеченных.
В общем, из затеи Эллы пока ничего не вышло, но упоминавшееся дальнейшее охлаждение между Вильгельмом II и Александром III, происшедшее осенью того же 1889 года, снизило напряженность момента и позволило отложить вопрос о предстоящей женитьбе Николая.
Сергей и Элла постарались, однако, усилить неназойливое давление на престолонаследника. Еще с 1887 года последний служил в Преображенском полку (позднее его довели до командования там батальоном) и до отбытия в путешествие находился под сильным влиянием Сергея – полкового командира – и его клевретов. Элла же, с которой Николай, как и остальные, не сводил влюбленных глаз, также старалась подружиться с ним и не ослаблять своего влияния. Так, например, весной 1890 они играли главные роли в инсценировке «Евгения Онегина» на домашней любительской сцене: Элла играла Татьяну, а Николай – сверхинтеллектуала Онегина[234]!
При разлуках, в особенности во время путешествия Николая, Элла бомбардировала его письмами, чтобы он не забывал ни о ней, ни о ее сестре: «Я надеюсь, /.../ ты не подумал, что я тебя забыла. /.../ Пелли [– одно из домашних прозвищ Аликс] любит по-прежнему сильно и глубоко, но только она не может решиться переменить веру. /.../ Я собрала все свои силы, всю свою любовь и сестринскую привязанность, чтобы убедить ее, что она непременно – иначе и быть не может – полюбит эту веру, к которой я тоже собираюсь принадлежать и которая является настоящей и истинной верой, сохранившейся неповрежденной спустя века, и продолжает оставаться такой же чистой, какой она была в начале. Мы бы сделали этот серьезный шаг вместе, но – увы! – она не может решиться. /.../ Бедная девочка, она так мучается! С одной стороны – горячая, сильная любовь, с другой, как она считает, – долг. И все же я надеюсь, я даже уверена в том, что мне удастся убедить ее делать то, что надо. Ведь в конце концов любовь – чувство тоже святое, одно из самых чистых чувств на земле»[235] – тут и захочешь забыть гессенскую Золушку, изящную как истукан, да не сможешь!
Поскольку великий князь Сергей Александрович не имел практически никаких шансов стать российским императором, то вопрос о вероисповедании его супруги являлся фактически его и ее личным делом – браки православных с протестантами считались вполне легитимными по законам империи и уставу Православной церкви. Поэтому в первые годы после замужества вопрос о переходе в православие перед Эллой не возникал. Однако теперь она сама задалась этой целью – чтобы повлиять на неумолимую младшую сестру, а также и по другим соображениям.
В январе 1891 года Элла приняла окончательное решение о собственном переходе в православие. Это вызвало болезненную реакцию ее зарубежных родственников; отец по существу прямо обвинил ее в карьеризме[236]. Зато бабушка, королева Виктория, очень одобрила решение внучки[237].
Действительно, именно вслед за этим Элла добилась для своего мужа, великого князя Сергея Александровича, самостоятельной и ответственной роли: в 1891 году он был назначен московским генерал-губернатором. Элла прокомментировала это в письме к отцу таким образом: «мы будем там играть роль правящего князя – что будет очень трудным для нас, так как вместо того, чтобы играть такую роль, мы горим желанием вести тихую личную жизнь»[238]. Всем стало ясно, что роль владетельной московской княгини невозможно полноценно играть, оставаясь в стороне от традиционных церковных обрядов, столь торжественных в Москве и столь любимых Эллой.
Событию этому предшествовали какие-то таинственные обстоятельства – глухие намеки на это можно отметить в письмах Эллы. В чем состояла суть – можно только догадываться. На возможную догадку наводит следующая цепочка объективных фактов.
Сергей Александрович и его брат Павел – самый младший из братьев Александра III – были связаны теснейшей дружбой, которая даже обращала на себя повышенное внимание: «я обратил внимание на то, что у Сергея Александровича манеры были женственные; по-видимому, братья были крайне дружны»[239] – писал Витте, встречавший их еще детьми.
В 1889 году Павел женился на греческой принцессе Александре Георгиевне. Отец последней, изначально датский принц, а затем греческий король, был родным братом императрицы Марии Федоровны – жены Александра III, а мать – дочерью великого князя Константина Николаевича. Александра, таким образом, была по отцовской линии племянницей Александра III. Кроме того, по материнской линии она была двоюродной племянницей его и его братьев. После этой женитьбы образовался дружный семейный квартет из двух братьев – Сергея и Павла – и их жен, поначалу не имевший, вероятно, никакого особенного характера.
В 1890 году у Павла с Александрой родилась дочь Мария (Мария Павловна Младшая). Но вот с начала 1891 года покатилась лавина неординарных событий.
В январе, как упоминалось, Элла приняла решение о переходе в православие: «иметь одинаковую религию с мужем – это такое счастье»[240], – писала она в письме к бабушке – королеве Виктории. Л.Миллер добавляет: «Самые сильные слухи об этом долго распространялись в Германии, чему много способствовал по своей ненависти к Сергею Александровичу кайзер Вильгельм»[241].
Судя по тому, что в октябре того же года родился семимесячным великий князь Дмитрий Павлович, зачат он был в феврале – это следующий факт в рассматриваемой цепочке событий.
В марте было принято решение императора Александра III о назначении Сергея в Москву. В письме к отцу, уже цитированном, Элла рассказывает о довольно странной, на наш взгляд, реакции мужа: «Я думаю, что Сергей даже более опечален, чем я, так как он надеялся остаться в полку еще на один год... Офицеры, действительно, такие милые. Они так преданны ему, и мысль о том, что мы оставим Павла... Вы знаете, как Сергей всегда жил для своего брата, обращаясь с ним скорее, как с сыном. Он имеет такое любящее сердце... Это ужасно тяжело для моего дорогого Сергея; он побледнел и похудел»[242].
