Юрий Пивоваров - Русская политика в ее историческом и культурном отношениях
И все же вернусь к тому, что беспокоит меня более всего — господствующий у нас тип самопонимания, самопознания, саморефлексии. Или — методология русской политической и философско-исторической мысли. Традиционный и типичный методологический дискурс, боюсь, заводит нас в тупик псевдознания, неадекватного знания. Но отношение к этому в отечественной науке большей частью вполне благодушное и легкомысленное. Так, В.П. Булдаков говорит: «Основная трудность исследования связана с его не методологическим, а источниковедческим аспектом». — Кто же будет спорить, конечно, источники — важнейший элемент всякого научного анализа. — Но ведь и методология?
Вот к чему, например, ведет методология самого В.П. Булдакова. Кризис империи в начале XX в. и революцию 1917 г. он во многом объясняет особой психопатологией многомиллионных масс. Ее «можно свести к формуле: цепная реакция неадекватных реакций одних на неадекватные поступки других в связи с предкризисным искажением привычной картины мира». — Если это утверждение наложить на другие важнейшие выводы В.П. Булдакова (кризис — естественная форма существования нашей страны в социальном времени, относительная неизменность психоментальности Homo rossicusa, традиционализм, пронизывающий современную действительность и т. п.), история России выглядит следующим образом: сплошные неадекватные поступки и неадекватные реакции на них. То есть, по крайней мере, все последние столетия это — перманентная массовая психопатология.
Может ли быть такое? — Разумеется, нет. Ведь если всерьез все это помыслить и допустить, получается, что мы всегда были и всегда (пока история не закончится) будем неадекватны. Тогда, и говорить нечего. Во всяком случае, историку…
Заключение
Ну, хорошо, можно критически разбирать методологии историко-политологических исследований, можно обращать внимание на какие-то обнадеживающие результаты социологических измерений. Однако нельзя все-таки отрицать двух фактов: публичная политика в России имеет некрепкие корни и современная публичная политика явно хиреет. Что с этим-то поделать? Здесь никакие методологии и новые оценки ситуации не помогут. — Да, и существенное несогласие с позицией В.П. Булдакова вроде бы предполагает пересмотр и собственных воззрений, включая и то, что было изложено в этой работе.
Нет, разумеется, я не от чего не отказываюсь. Но резко возражаю против провиденциалистского, телеологического, органицистического подхода к истории, включая и русскую. История — процесс принципиально открытый. Это не означает, что в ней возможно все. Всегда есть определенный набор возможностей. И это утверждение не трюизм. Это, пожалуй, самое важное что нам надо знать. И, конечно, речь идет не об уныло-пораженческом альтернативизме, философии упущенных побед.
Говоря о возможностях, я имею в виду следующее. Нельзя остановить революцию, но обязательно необходимо пытаться сделать ее менее кровавой и разрушительной. Нельзя полностью отгородить себя от войн, ведущихся на планете. Однако стоит стремиться минимизировать свое участие в них, а главной стратегией избрать, пользуясь выражением А.И. Солженицына, «сбережение народа». И так далее. — Мне заметят: это все треп, прекраснодушие, опасные утопии. — Да, нет. Посмотрите: только что упомянутый Солженицын разве не изменил ход истории? Или АД. Сахаров и правозащитное движение не гуманизировали наше общество? А несколько тысяч москвичей, пришедшие в августе 1991 г. к Белому дому, не сломали ли хребет попытавшемуся вновь встать на ноги зверю? Или религиозные диссиденты первой половины XVII в., устремившиеся из Англии в Новый свет, не построили великое общество? Оно ведь возникло из них, из горения душ этих храбрецов. Примеры подобного рода бесконечны … История творится человеком.
Поэтому прочь все формационные, цивилизационные, иные органицистические объяснения русского пути во времени. Они, в конечном счете, оправдание нашей обреченности, нашей неготовности превратиться в совершеннолетнюю нацию (в кантовском смысле). Другое дело, нельзя закрывать глаза на то, что было и что есть. Необходимо сочетание двух стратегий: признание и уважение «нормативности фактического» и разумное стремление к должному. Определения «должного» для христианской культуры, каковой по-преимуществу является русская, хорошо известны.
В заключение приведу слова Б.Н. Чичерина, которые можно квалифицировать как напутствие нам в XXI век: «Каждый народ имеет свой дух, свои жизненные условия, свое строение, которое вырабатывается и изменяется исторически. Общественное мнение должно носить в себе сознание этих условий. Оно тогда только может получить влияние на ход дел, когда оно не будет пробавляться общими местами, ликовать при звуке известных фраз и пугаться других, когда оно в своих требованиях не будет заходить далеко за пределы того, что в данное время под силу народу, но сумеет держаться в границах применимого и полезного.
Со своей стороны разумная власть, не упуская из рук необходимой для общественного порядка силы, должна себя умерять, чтобы дать простор другим общественным стихиям, без которых невозможно просвещенное общежитие. Чем власть беспредельнее в своих правах, тем легче подвергается она искушению преувеличивать собственное начало, тем необходимее для нее разумное воздержание. Только при таких условиях, при взаимном воздержании и при взаимном уважении, возможно у нас мирное и правильное развитие общества. Если же вопрос будет поставлен не между мерой и бесмерностью, а между казачеством и кнутом, тогда нет места разумному порядку в нашем отечестве» (Чичерин Б.Н. Философия права. СПб., 1998).
Увы, далеки мы от всего этого. И бежим от меры к безмерности, и колеблет нас между казачеством и кнутом. Да, у нас для демократии неудачное прошлое; сильны недемократические и неполитические традиции. Однако антилиберальный русский опыт XX века, по моему мнению, побуждает нас все-таки искать пути, как говорил Б.Н. Чичерин, к «взаимному и разумному воздержанию». Такому порядку, который предполагал бы «мирное и правильное развитие», «просвещенное общежитие». Подобные системы не только предпочтительнее с точки зрения человеческого существования (а что может быть важнее этого?), но они гибче, адаптивнее к меняющемуся миру, наступившему XXI столетию. Это уже доказано практиками других стран. Мы — не исключение. Во всяком случае, не хотелось бы им быть.
В этой работе я специально, с намерением говорил о сложности и проблематичности водворения на Руси публичной политики. Но есть и обратная сторона медали. Страна, безусловно, трансформируется. И даже по самым скромным социологическим «подсчетам» не менее 20 % граждан готовы к жизнедеятельности в рамках либерального, плюрального социально-политического режима. Это обнадеживает. Никогда в истории нашей страны не было такой высокой доли сторонников свободы и права (кстати, не надо думать, что в самых демократических государствах мира либерально ориентированные граждане составляют абсолютно подавляющее большинство).
Мы должны найти свой путь к публичной политике с учетом нашей специфики. Звучит тривиально. Сделать это и не просто, и не тривиально. Правда, альтернатива ужасающа. Превратиться в ничтожество, потерять, как любят выражаться отечественные политологи, субъектность; причем, во всех отношениях. И еще русским антилиберальным политикам, мыслителям, интеллигентам стоит также твердо помнить уроки ушедшего века. Среди них главный: вологодский конвой шуток не понимает.
