Сергей Кара-Мурза - Крах СССР
На это Маркс в своем комментарии отвечает: «Ученический вздор! Радикальная социальная революция связана с определенными социальными условиями экономического развития; последние являются ее предпосылкой. Она, следовательно, возможна только там, где вместе с капиталистическим производством промышленный пролетариат занимает, по меньшей мере, значительное место в народной массе… Он [Бакунин] хочет, чтобы европейская социальная революция, основывающаяся на экономическом базисе капиталистического производства, произошла на уровне русских или славянских земледельческих и пастушеских народов и чтобы она не переступала этого уровня» [106, с. 613, 615].
К. Маркс чутко уловил в тексте Бакунина предчувствия, что революция в России будет осложнена принципиальным и глубоким конфликтом с марксизмом. Маркс не стал анализировать эти предчувствия, он просто назвал это «ученическим вздором», а самого Бакунина «ослом». Но Бакунин в данных конкретных пунктах верно воспроизвел установки Маркса и Энгельса, а затем сделал из них вполне логичные предположения, которые и на практике оказались верными. Именно «трудовой народ» (и прежде всего общинное крестьянство) как раз и был носителем идеи социальной справедливости, и в этом смысле — социалистом и коммунистом.
Следующим поколением «реакционных» русских революционеров, которое Маркс и Энгельс считали своим долгом разгромить, были народники. В 1875 г. народник П. Ткачев пишет брошюру «Открытое письмо г-ну Фр. Энгельсу», в которой объясняет, почему в России назревает революция и почему она будет антикапиталистической. Маркс пересылает эту брошюру Энгельсу и просит публично ответить на нее. Тот отвечает, называя Ткачева «зеленым, на редкость незрелым гимназистом». Ответ этот полон грубых личных выпадов против Ткачева, оснований для которых брошюра Ткачева не дает.
Для нас П. Ткачев интересен тем, что он, относимый к народникам, шел дальше их. Он, по словам Н. Бердяева, «первый противоположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуазную революцию и пр., точку зрения очень близкую русскому большевизму. Тут намечается уже тип разногласия между Лениным и Плехановым… Ткачев, подобно Ленину, строил теорию социалистической революции для России. Русская революция принуждена следовать не по западным образцам… Ткачев был прав в критике Энгельса. И правота его не была правотой народничества против марксизма, а исторической правотой большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова» [15, с. 59-60].
Ф. Энгельс издевается над прогнозами народников: «Г-н Ткачев говорит чистейший вздор, утверждая, что русские крестьяне, хотя они и «собственники» стоят «ближе к социализму» чем лишенные собственности рабочие Западной Европы. Как раз наоборот. Если что-нибудь может еще спасти русскую общинную собственность и дать ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, то это именно пролетарская революция в Западной Европе» [206, с. 546].
Утверждать в 1875 г., что «лишенные собственности рабочие Западной Европы революционны», — это значит противоречить очевидности, причем такой очевидности, которую сам же Энгельс не раз констатировал в своих письмах начиная с 1858 г. 12 сентября 1882 г. он пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке». Как же в таких условиях Энгельс мог требовать от русских, чтобы они дожидались пролетарской революции в Англии? Из его же собственных утверждений прямо следовало, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально-освободительный характер.
Ф. Энгельс предупреждает, что революция в России, согласно марксизму, имела бы реакционный характер: «Только на известной, даже для наших современных условий очень высокой, ступени развития общественных производительных сил становится возможным поднять производство до такого уровня, чтобы отмена классовых различий стала действительным прогрессом, чтобы она была прочной и не повлекла за собой застоя или даже упадка в общественном способе производства. Но такой степени развития производительные силы достигли лишь в руках буржуазии» [206, с. 537].
В 1894 г. Энгельс вернулся (через 20 лет!) к своей полемике с П. Ткачевым: он пишет «Послесловие», в котором дает за себя и за Маркса окончательное суждение о перспективах русской революции. Он не допускает никакой возможности для незападных стран выработать собственные пути к социализму — они должны дожидаться пролетарской революции на Западе, а затем осваивать его опыт: «Только тогда, когда капиталистическое хозяйство будет преодолено на своей родине и в странах, где оно достигло расцвета, только тогда, когда отсталые страны увидят на этом примере, «как это делается» как поставить производительные силы современной промышленности в качестве общественной собственности на службу всему обществу в целом, — только тогда смогут эти отсталые страны встать на путь такого сокращенного процесса развития. Но зато успех им тогда обеспечен. И это относится не только к России, но и ко всем странам, находящимся на докапиталистической ступени развития» [208].
Это во многом предопределило раскол революционных социалистических сил в России и категорическое неприятие советского проекта их влиятельной частью. А в 1917 г. следование марксистской догме привело к краху российской социал-демократии, лишь одна ее фракция (большевики) смогла эту догму преодолеть, хотя и в партии большевиков эта догма выбаливала с кровью. Но каких травм стоил России тот факт, что на антисоветские позиции перешло большинство политически активного образованного слоя! Оно затянуло Россию в Гражданскую войну.
Очень важным для революционного процесса в России было отношение Маркса и Энгельса к крестьянской общине. Оно было крайне отрицательным и устойчивым, проходило, как говорят, «красной нитью» через множество трудов. Ф. Энгельс писал К. Каутскому (2 марта 1883 г.): «Где существует общность — будь то общность земли или жен, или чего бы то ни было, — там она непременно является первобытной, перенесенной из животного мира. Все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмирании этой первобытной общности; никогда и нигде мы не находим такого случая, чтобы из первоначального частного владения развивалась в качестве вторичного явления общность» [203].
Из такого взгляда и выводится представление о реакционности революций, опирающихся на крестьянскую общину и ставящих своей целью сопротивление капитализму. Основоположники марксизма много говорили и конкретно о русской общине. Маркс пишет в 1868 г.: «В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманской общиной. В добавление к этому у русских…, во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиной и, во-вторых, круговая порука при уплате государству налогов и т.д… Но вся эта дрянь идет к своему концу» [103].
В момент написания этого письма было уже известно принципиальное отличие русской общины от древнегерманской. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, ни заложить свой надел (после голода 1891 г. общины по большей части вернулись к переделу земли по едокам), а древнегерманская марка была общиной с долевым разделом земли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственности и мог его продать или сдать в аренду. Ниоткуда также не следовало в 1868 г., что русская община («вся эта дрянь») идет к своему концу.
Более того, из-за большой убыли рабочих во время Первой мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60% рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 г. 60% рабочих-металлистов и 92% строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности.34 Они восстановили общину на стройке и на заводе в виде «трудового коллектива». И это — общее явление в тех незападных странах, которые избежали колониальной зависимости и проводили индустриализацию с опорой на собственные культурные формы.35 Община в традиционном обществе — альтернатива гражданскому обществу свободных индивидов. Это и породило глубокий конфликт Маркса с институтом общины.
В ходе этого конфликта К. Маркс и Ф. Энгельс представили реакционной саму назревающую революцию в России, если ее социальной базой станет, как предполагали народники, общинное крестьянство, а сама она произойдет не под руководством западного пролетариата. Энгельс предупреждал в 1875 г.: «Русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы» [206, с. 526].
