Юрий Пивоваров - Полная гибель всерьез
Община — чудотворная икона славянофилов, народников, самодержавия. Община — специфический русский путь, отрицающий частную собственность и устраняющий возможность социальных катаклизмов. Община — хозяйственный аналог монастыря; так сказать, профанный монастырь.
Споры вокруг общины, если суммировать все их измерения (экономическое, политическое, юридическое, историческое, социальное, нравственное), наверное, были и самыми интенсивными, и самыми продолжительными, и самыми «массовыми» (по количеству участников) в полуторавековой одиссее русских интеллектуальных исканий. Да и сегодня эти споры не закончились…
Увы, — не уверен, позволительно ли историку пользоваться этим междометием, — мы не знаем, куда пришла бы община в ходе послереволюционной эволюции. Сталинская коллективизация, как известно, покончила с этим важнейшим институтом русской истории. Однако и без гипотетического будущего вполне ясен перечень тем, требующих к себе самого жгучего внимания современных исследователей. Напомню его: община, общинное землевладение и крепостной строй хоть и не идентичные понятия, однако столь туго сплетенные, что все это «пришлось» не распутывать, а разрубать. Юридическая природа крепостного права, покоившегося на общине и общинном землевладении, так и не была выяснена до конца. Что это — институт публично-правовой или частно-правовой? Паллиативные ответы лишь затрудняли решение этой задачи. И еще: община и крепостное право существовали в условиях раскола России на две субкультуры, цивилизации, два «склада жизни» (по В.О. Ключевскому; я писал об этом многократно, например, в монографии «Политическая культура пореформенной России», М., 1994). Более того, были причиной-следствием этого раскола. Или точнее: петербургское самодержавие и крепостной строй (община в цепях) суть властно-социальное выражение раскола.
Ну и последнее вводное замечание. Исследуя тему «собственность и власть», мы должны постоянно помнить о господствовавшем на протяжении почти всей русской истории феномене «власть — собственность», о патримониальном характере русской власти, о «верховенстве собственности государства на землю».
К истории вопроса
В древности отношения «вотчинник — крестьянин» регулировались договором. Уложение 1649 г. подвело черту под многовековым процессом становления крепостного права и оформило весьма гармоничную — на свой, конечно, лад — модель. Царь служит Богу — метафизическому обоснованию, источнику метафизической легитимности его (царской) власти и общесоциальному raison d'etre. Боярство и дворянство служат царю, крестьянство — боярству и дворянству. Церковь, служа Богу и всем, соединяет эти «элементы» в целое. Система всеобщей службы, гармония всеобщей службы. Основа этого порядка — несвобода всех, включая и несвободную (по-своему) власть.
Затем в силу целого ряда хорошо известных исторических обстоятельств эта гармония была разрушена. Правда, перед этим Петр Великий довел логику Уложения 1649 г. до предела: крестьяне превратились в потомственных крепостных при условии обязательной службы помещика власти.
При Петре III и Екатерине II произошло освобождение дворян от этой обязательной службы, т. е. от крепостной зависимости от власти, что сделало крестьян безусловными крепостными, а самих дворян — безусловными крепостниками. Однако вопрос о земле оставался принципиально невыясненным. Чья она? Кто ее хозяин? Ответа не было…
Неожиданно результатом же всех этих преобразований стало появление в России частной собственности. «Крещеной собственности», как ее называли в XIX в. Такой собственности, где субъектом был помещик, а объектом — крепостной крестьянин. Кстати, подобная новая связь между дворянами и крестьянами в глазах последних не имела никаких законных оснований. Власть так никогда и не объяснила, почему одни являются рабами других, почему одни имеют, а другие — нет.
Окончательно разрушив старую русскую гармонию, правители второй половины XVIII в. существенно запутали вопрос о земле. И хотя крестьяне говорили: «Мы — помещичьи, а земля — наша», на самом деле помещик мог продать крестьян без земли, оторвав их от нее; имел также право продать землю без крестьян.
Итак, неурегулированность вопроса о земле, неразработанность земельного законодательства, с одной стороны, обостряли вопрос «чья земля?», с другой — разрывали связь между земледельцем и землей. Именно этот разрыв способствовал окончательному вызреванию условий для создания-возникновения передельной общины. В этой общине нет ни собственности (государственной или частной), ни аренды. Нет никаких привычных, традиционных отношений, которые можно описать языком классического права.
Но появление на исторической сцене «передельной общины» было далеко не случайным. Типологически подобная община была связана с особенностями характера русского земледелия — во многом, как бы это парадоксально ни звучало, — «кочевым земледелием». Передел и есть «кочевание земли», но ограниченное определенными рамками. Кроме того, передельная община представляла собой эффективную социальную инженерию в условиях постоянного дефицита ресурсов, вещественной субстанции, т. е. в условиях бедности. Также передельная община минимизировала неизбежную имущественную дифференциацию, что в условиях этой самой бедности было крайне важно. В целом наличие этой общины способствовало поддержанию социального мира в стране.
Однако ресурс самой «передельной общины» был исторически ограничен земельным ресурсом европейской части России. И конечно, никем не предполагавшимся демографическим взрывом крестьянского населения во второй половине XIX — начале XX в. Так разразился «аграрный кризис». Наиболее острый и опасный из всех тех кризисов, которыми была охвачена страна в пореформенный период. Скажем о нем несколько подробнее.
Между 1850 и 1914 гг., за 60 с небольшим лет, население России выросло в два с половиной раза (68 млн. человек — 170 млн. человек; в 1900 г. — 125 млн. человек). Это были самые высокие в тот период темпы увеличения населения в Европе. Вместе с тем урожайность зерновых была существенно ниже, чем среднеевропейская. В течение XIX в. на 60 % увеличилась и посевная площадь (1809 г. — 80 млн. га, 1887 г. — 128 млн. га). «Однако даже такого безостановочного расширения посевной площади не хватало, поскольку … население росло еще скорее, а урожаи оставались на прежнем уровне. К 1880-м годам в средней и южной полосе России целины практически не оставалось, и земельная рента увеличилась необыкновенно. В то же самое время … рост современной промышленности лишал крестьянина основного источника побочного дохода. Вот, в двух словах, корни знаменитого "аграрного кризиса", потрясшего империю в последний период ее существования и в огромной степени "ответственного" за ее падение».
Действительно, несмотря на значительное расширение посевной площади, сельское население росло еще быстрее, намного быстрее. В результате начался процесс обезземеливания миллионов крестьян. Не поспевала за резким демографическим подъемом и урожайность. В начале XX в. крестьянство европейской части России собирало 14 пудов хлеба на душу населения. Прожиточный минимум официально определялся в 20 пудов. Годовой доход средней крестьянской семьи тоже значительно отставал от минимального прожиточного (38 и 49 рублей соответственно).
Таким образом, русское крестьянство в целом явно недоедало. К примеру, потребление хлеба на душу населения в России равнялось 13 пудам, во Франции — 22,3, в Германии — 19,45, в Великобритании — 18,39. В год на питание тратили: русский крестьянин — 20 руб., немецкий — 40, французский — 56 руб. Причем происходило постепенное ухудшение питания, что, безусловно, сказывалось на здоровье крестьян. Об этом свидетельствовало нарастание доли так называемых забракованных и получивших отсрочки по состоянию здоровья при приеме на военную службу. В 50 губерниях Европейской России в конце 70-х годов таких было 11 %, а в начале XX в. — 22 %.
Особенно тяжелым было положение крестьянства в центральных и средневолжских губерниях — ранее житницы России. В 1901 г. правительство учредило даже специальную комиссию для изучения причин «оскудения центра».
Надо сказать, что обострению аграрного кризиса и ухудшению экономического положения крестьянства способствовала политика правящих кругов, ориентированная на экспорт хлеба и льна. «Сами не доедим, а вывезем», — говорил министр финансов И.А. Вышнеградский, имевший репутацию прогрессивного и дальновидного деятеля. «Вывозили», понятно, для того, чтобы затем финансировать промышленное развитие и поддерживать активный баланс внешней торговли. Причем экспорт хлеба рос быстрее его производства. Накануне отмены крепостного права он еще не превышал 5 % чистого сбора (т. е. сбора за вычетом семян). К началу 70-х годов составлял приблизительно 1/10. В 80-90-х годах экспортировалось около 1/5 чистого сбора хлеба в Европейской России (в том числе пшеницы — 2/5, ячменя — 1/3). Если в начале 60-х годов вывоз хлеба в стоимостном выражении равнялся 1/3 всего российского экспорта, то с 70-х годов до конца века — половине. И России удавалось поддерживать активный баланс внешней торговли. Но … прежде всего за счет крестьянства, за счет целенаправленного и последовательного снижения уровня его благосостояния.
