Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Результаты оказались совершенно неожиданными для него: русские бумаги тут же были перекуплены французскими банками и выставлены на продажу на Парижской бирже. В основе это стало акцией чисто политического характера: французское правительство не упустило шанса прибрать к рукам Россию, обиженную злой Германией!
Но не случайно мы привели данные о выплавке чугуна; обратите внимание: германская промышленность развивалась такими темпами и в таких масштабах, что собственным владельцам капиталов было очевидно выгодно вкладывать средства в германскую индустрию; при таких условиях германские банки легко выдержали выходку своего правительства, постаравшегося извлечь деньги из российской экономики. С Францией дело обстояло по-другому: собственная французская промышленность тоже развивалась, но не столь быстрыми темпами, поэтому выгоднее было вкладывать средства в российскую экономику, чем во французскую.
Потребовались считанные месяцы, чтобы финансовые и товарные потоки лавинообразно изменили свои направления, и правительство Франции очень поспособствовало этому процессу. Уже в 1887 году первый государственный заем России в сумме 500 млн. франков был размещен на Французской бирже, а в 1889 году задолженность русского правительства французским банкам достигла 2 600 млн. франков: кошелек с русскими деньгами полностью перешел из немецкого кармана во французский.
Даже повышение пошлин на русское зерно пошло в целом на пользу экономике России: в ответ русские подняли пошлины на промышленные товары, ввозимые из Германии, и повысили тем самым рентабельность и конкурентоспособность собственной промышленности[204].
Бисмарку на все это приходилось только взирать, разинув рот.
Конец ноября 1887 года подвел черту и под личными отношениями Бисмарка и Александра III.
Царь, возвращаясь в Петербург от своих датских родственников, встретился в Берлине с Бисмарком. Александр III обвинил Бисмарка в нарушении договора, подписанного в июне: вопреки обязательствам Германии уважать приоритет России, Бисмарк поддержал на выборах в Болгарии кандидатуру Фердинанда Кобургского, неприемлемую для нее. Бисмарк отрицал это, а в ответ на предъявленные документы отрицал их подлинность.
При взаимном взрыве эмоций едва не дошло до оскорблений – мы-то понимаем, что Александр III имел в виду прежде всего вину своего оппонента в событиях 1 марта, но Бисмарк-то об этом не подозревал!
Успокоившись, стороны признали отсутствие оснований для формального разрыва[205] – это было все, что оставалось теперь от прежней русско-германской дружбы.
Пятнадцати лет оказалось достаточно для того, чтобы ее развеять.
Отсутствие согласия между Россией и Германией в определенной степени развязывало руки всем остальным, а в умах ведущих политиков Европы продолжали мелькать зайчики политических приключений ушедшей эпохи, когда сегодня можно было воевать против Швеции, а завтра – против Испании!
В декабре 1887 составилась новая, Вторая Средиземноморская Антанта – в том же составе, что и Первая (Англия, Австрия, Италия), но теперь уже только против России и с целью привлечения Турции к этой борьбе[206]. Австрийцы уже прямо решились на войну с Россией, но из осторожности все-таки запросили санкцию Германии.
Решение принял Бисмарк, сформулировав его в директиве от 15 декабря послу в Вене принцу Генриху Рейсу: «Пока я министр, я не дам согласия на профилактическое нападение на Россию, и я также далек от того, чтобы советовать Австрии совершить его до тех пор, пока она не будет абсолютно уверена в английском содействии. /…/ Война для нас нежелательна ни при каких обстоятельствах» – и далее ссылка на возраст императора Вильгельма I и плохое здоровье кронпринца Фридриха[207]. Действительно, ближайшие месяцы сулили большие перемены на германском троне.
Сам Бисмарк, за год до того декларировавший дружбу с Россией и вражду к Франции, выступал теперь совсем по-другому. 6 февраля 1888 года он заявил в рейхстаге: «Мы больше не просим о любви ни Францию, ни Россию. Мы не просим ни о чьем одолжении. Мы, немцы, боимся на этой земле Господа Бога и никого более!»[208]
Это очень перекликается с высказываниями Александра III, относящимися примерно к тому же времени: «Во всем свете у нас только два верных союзника, – любил он говорить своим министрам: – наша армия и флот»[209].
Столь вызывающее взаимное отчуждение двух великих держав должно было смениться еще худшим.
9 марта 1888 года умер Вильгельм I, а уже 15 июня скоропостижно скончался сменивший его Фридрих III. Императором стал Вильгельм II.
Такие перемены во главе Германии могли бы, казалось, привести к серьезным изменениям в международном положении и улучшить взаимоотношения достаточно естественных союзников – России и Германии. Но к этому времени у Александра III сложилось уже устойчиво отрицательное отношение к своему троюродному брату Вильгельму II.
Потомки и поклонники русского императора любили, например, смаковать подобный эпизод: «Помню, что кайзер однажды предложил отцу разделить всю Европу между Германией и Россией. Папa[210] тотчас оборвал его: „Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Полюбуйся на себя в зеркало“»[211] – повторяет великая княгиня Ольга Александровна один из затасканных исторических анекдотов. Нужно быть любящей дочерью Александра III, чтобы восхищаться подобной «государственной мудростью» царя в ответ на естественное предложение, отвечавшее национальным интересам обеих держав!
Антипатия Александра III к молодому кайзеру настолько бросалась в глаза близким царя, что великий князь Александр Михайлович приписывал ей решающее влияние на трагическое развитие отношений между двумя странами: Бисмарк «мечтал заключить с Россией союз. Проект Железного Канцлера был бы несомненно осуществлен, если бы Александр III не чувствовал бы личной неприязни к молодому неуравновешенному германскому императору, а Вильгельм II и /.../ Бисмарк – не могли понять характера русского Императора. /.../ Оба монарха – русский и германский – представляли своими личностями разительный контраст. Вильгельм – жестикулирующий, бегающий взад и вперед, повышающий голос и извергающий целый арсенал международных планов; Александр III – холодный, сдержанный, внешне как бы забавляющийся экспансивностью германского императора, но в глубине души возмущенный его поверхностными суждениями»[212], – здесь, как мы видим, телега поставлена впереди лошади – в 1884 году и несколько позднее разница характеров нисколько не мешала взаимопониманию царя и будущего кайзера, а где-то после 1887 года оно действительно дало трещину.
Основная причина очевидна: первые годы правления молодого кайзера начинались в полном его согласии со старым канцлером, что не могло не вызывать определенной реакции у Александра III, в целом постоянного в своих симпатиях и антипатиях. Добавим также, что после 1884 года добавился еще один фактор для ухудшения личного отношения царя непосредственно к молодому кайзеру[213].
Получилось так, что одно только восшествие на престол Вильгельма II уже вызвало отрицательную реакцию у царя, и это не осталось без внимания со стороны Бисмарка[214].
Теперь нити происходящих событий и вовсе ускользали из рук Бисмарка, уже фактически пережившего свою политическую смерть. Он еще отваживался на решительные акции, но они уже совершенно не соответствовали духу времени. Так, предложение Бисмарка анличанам в январе 1889 года о заключении формального союза с его прохождением через рейхстаг и палату общин, не встретило в Британии ни малейшего сочувствия, и в марте было вежливо отклонено[215].
В апреле 1889 в одной из германских газет можно было прочесть: канцлеру «больше ничего не удается»[216] – и так оно и было!
В июне 1889 Бисмарк решился исправить свою роковую ошибку 1887 года и разрешил выпустить на германский финансовый рынок русские железнодорожные облигации. Военные инспирировали кампанию протеста в прессе, объявив это помощью российским военным приготовлениям, а Вильгельм попытался запретить эту акцию. Бисмарк настоял на своем, но это не улучшило русско-германские отношения, поскольку пресса сыграла свою роль, и облигации не покупались; все это окончательно подорвало его отношения с кайзером[217].
Вот тут-то канцлер и решился на шаг, обеспечивший уже крайне отрицательное отношение самого кайзера к Александру III: «В 1889 году, когда положение канцлера сделалось шатким, он, просто в состоянии отчаяния, бросил на стол „царскую карту“: ознакомил Вильгельма II с высказываниями царя. Они содержались в дипломатическом донесении посла в Лондоне Гатцфельда. „Он безумец! Это дурно воспитанный человек, способный на вероломство!“ Унизительным являлись и сами характеристики, и то, что они циркулировали при лондонском дворе, и то, что их знали другие люди до рейхсканцлера включительно. Болезненное самолюбие императора Германии было смертельно уязвлено...»[218]
