Теория гегемонии - Денис Роиннович Гаврилов
И вот в дальнейшим мы видим, как он косвенно отходит от классического истмата: «Именно ему (кальвинизму) выпало на долю энергично двинуть вперёд экономическую жизнь, производство и накопление богатства. Лютеранская реформа и кальвинизм вызвали широкое народно-национальное движение, в котором они и растворились». Растворились как либерализм в постмодерне, хочется продолжить его цитату. Что мы видим здесь? Довольно необычно, что марксист косвенно подтверждает будущие исследования Макса Вебера с его теорией о значении культуры как элемента базиса.
Грамши определённо не собирался спорить с Марксом. Но при этом он сам не отрицает, что именно кальвинизм подтолкнул развитие капитализма, когда как все ортодоксальные марксисты не замечают того явного факта, что до первичного накопления капиталов в Европе и до разграбления колоний (что в классической версии и подтолкнуло к развитию капиталистического общества) на 2 века раньше случилась церковная реформация и появление протестантизма с его этикой потребления и богатства в кальвинизме. А протестантизм хоть и появился в результате кризиса католичества через увеличение стоимости индульгенций, носил исключительно характер изменения общества в культурной сфере, а не экономической, которая у Маркса неожиданно стала определять всё восприятие общества.
Нет. Сначала человек решает для себя этический вопрос – увеличить индульгенции и дать взаймы под проценты – вопрос, который всегда относился к принципам культуры народов, а только потом через эту деградацию сознания появляется экономика с её определением жизни общества. Замена религии светской идеологией национального единения не привела к высокой культуре. Грамши приводит удачную цитату стихотворной строки Кардуччи по этому поводу: «Движимые той же верой, они обезглавили: Иммануил Кант – бога, Максимилиан Робеспьер – короля»!
Косвенно перетрактовав истмат, Грамши расширяет ленинское понимание классовой борьбы. У марксистов сложилось ложное впечатление, что в борьбе классов пролетариат исходит всегда из своей принадлежности, и только классовая принадлежность стимулирует пролетариат на революционные действия. Для Грамши политические субъекты не всегда копируют классовые интересы, скорее они образуют некий универсальный комплекс "коллективных волеизъявлений". Аналогичные логические элементы, артикулируемые классом-гегемоном, не имеют классовой принадлежности. Если чувство классовой солидарности не является силой, объединяющей разные группы общей коллективной воли, то это означает, что существует другой фактор интеграции, который имеет, по крайней мере, равное значение.
К одному из таких факторов для восточных цивилизаций (и нашей, в том числе) можно отнести ценность государства, религии, исторического прошлого, коллективной идентичности вопреки индивидуальной. Используя методологию теории гегемонии, можно вывести стратегию удержания власти для гегемона и контрстратегию для оппозиционных сил. В условиях усложнения гражданского общества открытое нападение на государство через манёвренную войну неизбежно приведёт к провалу, потому что давно установлен контроль над самыми различными сферами жизни общества. Значит для современной контргегемонии единственный путь получения власти является позиционная война.
Как отметила Шанталь Муфф: "В действительности, позиционная война – это процесс идеологической борьбы, посредством которой два основных класса пытаются присвоить неклассовые идеологические элементы для того, чтобы интегрировать их в идеологическую систему, которая артикулирует себя вокруг их соответствующих гегемонистских принципов. Следовательно, это только этап в борьбе, этап, в котором новый гегемонистский блок цементирует себя, но это решающий момент…»
Другими словами, главный элемент позиционной войны заключается в захвате институтов гражданского общества, а основная цель этого действия – переписать культурное ядро под свои интересы. Чтобы противостоять подобной стратегии, гегемония может обратиться в лице бюрократии:
1) через вытеснение процесса представительства, т. е. отрицание демократической системы «народных депутатов» (ещё советской системы), которые с практической стороны дела,
представляют собой политические «делегации» пролетарских профессий.
2) и замещению их через достижение согласия за счёт технической компетентности, т. е. мы смотрим не на то, чьи интересы продвигает чиновник, а на его опыт работы и образование.
Это, в свою очередь, обязательно приведёт к значительному уменьшению значения идеологии. Поясним. Власть в таком случае должна демократические процессы сохранить внешне, но идеологическую почву, на которой всегда строилась актуальная политика, просто заменяют профессиональными качествами. Вся борьба контргегемонии, которая опиралась на идеологический базис, в таком случае в глазах общества будет упрощена и низведена. При замене идеологии политикой цель свержения гегемонии уходит на второй план. Но даже в случае провала такой стратегии, правящий класс, превратившись из руководствующего лишь в господствующий, может всегда применить принуждение. Когда государство часто прибегает к функциям принуждения, это говорит о том, что его гегемония в обществе потеряна.
Нужно понимать, что захват власти без учреждения властной гегемонии над обществом до этого будет сопровождаться кризисными явлениями, которые могут перерасти в передачу власти другой социальной группировки. От этого предостерегал Грамши большевиков. И как мы видим не зря. Процесс огосударствления сфер общества был необходим без наличия твёрдого гражданского общества как на Западе, которое могло стабилизировать обстановку. Но оно должно было вылиться не в тоталитаризм, а цельное движение создания нового человека, новой цивилизации.
Здесь хочется сделать ему замечание, сколько Грамши не критиковал Кроче, но сам всё же перенял некоторые либеральные представления, предлагая нам после учреждения гражданского общества отказываться в перспективе от влияния государства вообще. Русское государство изначально включало в себя органическое симфоническое общество, идеи гражданского общества в историческом видении были для него чужды и непонятны. Почему? К предпосылкам для формирования общества такого типа относится:
1) автономизация общества, превращение человека в индивида, освобождённого от всяких уз, связывающих его с ближним.
Наше общество в этико-политической сфере освобождение от всяких уз однозначно осуждало. И это не признак «варварства», а закономерный исторический итог жизни православного государство, где категория «ближнего» ценна уже потому, что существует принцип заботы человека о своём ближнем. Автономизация общества вообще чуждое понятие, потому что связь общества с государством – есть прямое делегирование своих интересов через государство.
2) наличие в обществе частной собственности на средства производства: «Первый, кто расчистил участок земли и сказал: „Это моё“, – стал подлинным основателем гражданского общества.
Частная собственность на средства производства в Российской империи слабо развивалась из-за крепостного феодального характера общества. Но в русских традициях изначально было принято высмеивать жадного человека, а тем более буржуа, который с возгласом «Этом моё!» забирал себе все ценности на глазах у общества. Поэтому, когда феодализм, в котором собственность какого-нибудь «князька» в крестьянском сознании была и народной крестьянской собственностью (речь, конечно, о земле), сменился капитализмом, где земля стала исключительно помещичьей – то народ естественно начинал протестовать против таких несправедливостей.
Когда Томас Пейн утверждает: «Гражданское общество – благо, а государство – неизбежное зло. Чем совершеннее гражданское общество, тем менее оно нуждается в регулировании со стороны государства», нам ничего не остаётся, как только отторгнуть такое дикое представление. В русском сознании всё наоборот, государство есть благо, потому что оно защищает народ, а
